«Смейся, сколько угодно, – обиделся я. – Для своих родителей я всегда буду солнышком и Нежданчиком».

«Это верно», – вынужденно согласился Жабыч.

Жабыч уверял, что познавать жизнь я начну только с пяти лет.

«Что до этого я делал?!»

«Выживал».

Ответ поставил меня в тупик. Смысл слова «выживал» был неясен.

«Как это?»

«Ты семимесячный», – наставительный тон Жабыча раздражал.

Меня и без него есть кому поучать. Мама: игрушки собери, руки перед едой помой, зубки утром и вечером почисти. Еще надо обязательно кашу в садике кушать.

Папа: с девочками в садике вести себя прилично. Маму слушаться, потому что женщины – сложный механизм, который лучше не портить, настроить очень сложно.

Бабушка, заставляя съесть нелюбимый суп, постоянно приговаривала:

– Нежданчик – благовоспитанный мальчик и съест большую тарелку супа. Бабушка очень старалась.

Как после таких слов не выполнить ее просьбу. Бабушка бы обиделась. Она же специально суп приготовила, чтобы он промыл кишки в моем животе, будто они у меня засоряются. Еще терпеть не могу молоко, но меня заставляют его пить. Странное чувство, что, пока бабушка его наливает мне в стакан, оно киснет, поэтому я его не люблю.

Иногда хотелось ненавязчиво напомнить бабушке, что я – Тобиас, а не какой – то «Нежданчик», но, глядя на ее счастливое, одухотворенное и морщинистое лицо, чувствовал – лучше промолчать.

Жабыч прав: «Людей, которых любишь, нельзя расстраивать». И потом, лучше быть Нежданчиком, чем лоботрясом – не обидное, но чудное слово бабули. Зачем его взрослые постоянно употребляют? Жабыч утверждает, что от большой любви.

Нет, я чувствовал: родители меня любят. Мама каждый вечер садилась на мою кровать, нежно обнимала и шептала, что я лучший ребенок на свете, после чего целовала. Приятно и от поцелуя, и от того, что я лучший ребенок на свете. Папа также целовал и говорил, что я его Тобичелли. Бабушка целовала и крестила на ночь.

Пока только один Жабыч ни разу не сказал, что любит меня, только умничал и поучал.

«Почему бабушка любит заявлять: – Нежданчик у нас живучий!»

Жабычу не всегда нравились мои вопросы, но я потребовал ответ. Так нечестно.

Он сам как – то сказал, что его миссия (опять непонятное словечко) – отвечать на мои вопросы, какие бы они ни были.

Вчера хотел узнать, почему мне снятся сны. Жабыч долго не мог доступно объяснить, и все же, как ему показалось, просветил: Сны – это параллельный мир. Они опасны. После чего вопросов стало еще больше.

«Мне теперь не спать?»

Жабыч растерялся, начал мямлить туманное, что сны могут меня заманить к себе и не отпустить. Я никак не мог уяснить, к чему Жабыч клонит, от чего хочет меня обезопасить? От снов?!

«Мне нравится бродить в параллельном мире!» – стоял я на своем.

Жабыч недовольно фыркнул, выразив этим звуком скрытое раздражение, но вынужденно сдался.

«Броди»! – бросил он в сердцах.

«Впрочем, сейчас не об этом. Почему я живучий?!»

«Ты перенес две операции на сердце».

Странно, ничего такого не помню. Оказывается, это нормально – не помнить себя. Бабушка считает, что каждый человек должен с рождения запасаться воспоминаниями, особенно когда наступит темнота. Я спросил, что такое темнота? Она промолчала, правда позже, как – то тихо, сдавленным голосом проговорила: – Мы приходим в свет, чтобы потом уйти во мрак.

У меня уже есть первые воспоминания. Большие изумленные глаза мамы, склоненные надо мной, и бурный восторг.

– Матео, он сказал: «Дай!». Позже мама всё допытывалась у отца, почему я сказал именно «Дай».

Ну не надо искать в простом сложное. Я хотел кушать. В руках мамы находилась обожаемая мной долгожданная бутылочка с молочной смесью. Потом, когда я достиг возраста, когда всё помнят, Жабыч как обычно просветил, что это молоко, только ненастоящее: из белого порошка, разведенного горячей водой.

«Ты – искусственник», – без энтузиазма ответил он. Я научился по интонации голоса улавливать, когда моего друга можно без проблем донимать расспросами.

«Что не так с моим сердцем?»

Я чувствовал, что Жабычу не хочется отвечать, но я настаивал. Мне надо знать, что не так с моим сердцем. Слишком часто слышал, как в доме все только и говорили, что мне необходимо беречься. От чего?

«У тебя был порок, – хмуро отреагировал Жабыч и потом нехотя добавил: – Ты мог умереть».

Мне уже несколько раз приходилось слышать это слово. Оно скорбное, вызывает у всех слезы, отчаяние.

«Это страшно?» – сдавленно уточнил я.

«Очень!»

«Почему?» – как ни странно, но Жабыч не отбрыкивался от меня, как от надоедливого комара, которого хочется прихлопнуть, чтобы не жужжал ночью над кроватью, мешая уснуть.

«Ты бы никогда больше не увидел своих родителей, бабушку, не слышал бы мой голос».

Стало по – настоящему страшно.

«Жабыч, мама, папа, бабушка также могут умереть?!» – голос предательски дрожал.

«К сожалению, да!»

Я даже зажмурился. Как это без мамы, папы и бабушки?

«Не хочу!» – закричал я от ужаса, на глазах заблестели слезы.

«Не от нас зависит», – Жабыч печально понизил голос, он прочувствовал мое паническое состояние.

«От кого?»

«Люди умирают, потому что проживают свою жизнь», – уклончиво ответил Жабыч, заставив меня задуматься.

Его слова никак не укладывались в голове. Как можно жить без родителей, бабушки? Они же для меня всё, и я для них всё. Я их Солнце, их Мир, их Нежданчик.

«Для тебя они никогда не умрут, – принялся успокаивать Жабыч. – Они перейдут жить в твое сердце, пока и ты не перейдешь в чье – то сердце».

Бабушка права: есть разговоры, до которых я не дорос. Однажды я откровенно поинтересовался, почему, как мне казалось, она недолюбливает маму. Бабушка притворилась, что не услышала вопрос. Я понял: взрослые не на все вопросы готовы отвечать.

«Жабыч, знаешь, что я сегодня вечером видел? – мой голос перешел на шепот. – Бабуля на коленях стояла возле кровати, сложила руки и с кем – то разговаривала. Я только не понял с кем, в комнате никого не было.

«Она читала вечернюю молитву», – пояснил Жабыч.

«Что такое молитва?» – не отставал я, услышав новое для меня слово.

«Стихотворение, в котором просят Бога, чтобы он сделал так, чтобы всем, кого любят, было хорошо».

«И Бог это делает?! – поразился я его силе. – Он такой сильный?»

В ответ услышал умиротворенное урчание Жабыча.

«Он не делает, но слушает всех. Людям главное, чтобы их услышали, тогда они сами делают так, чтобы всем было хорошо».

Сказанные слова глубоко проникли в сердце.

«Жабыч, научи меня молиться, – в своем желании я был искренен. – Буду просить Бога, чтобы бабуля всегда жила. Я ее сильно люблю».

«Только бабушку?!» – иронично уточнил Жабыч.

Своей бестолковостью он меня даже удивил, пришлось ему, как маленькому, объяснять простые истины.

«Если я люблю бабушку – значит, люблю всех».

До Жабыча сразу не дошло.

«Как это?» – спросил он.

«Жабыч, ну какой ты непонятливый.

Любит меня поучать, а сам, как говорила иногда мама по отношению к папе: «Тормозишь, дорогой!».

«Я люблю бабулю, бабуля любит папу, папа любит маму. Вот и получается, что, если я люблю бабушку, значит, люблю всех. Если я буду просить, чтобы всегда жила бабуля, значит, хочу, чтобы все жили. Это понятно?!»

«Теперь понял, – голос Жабыча спокоен. – Если ты любишь, тогда тебе не надо молиться, потому что в твоем сердце уже живет молитва».

Жабыч прочувствовал мою озадаченность.

«Любовь и есть молитва», – произнес он.

Жабыч снова говорил сложными понятиями для пятилетнего мальчика.

«Тогда почему бабуля молится, если она всех нас любит?»

«Через молитву она только хочет усилить свою любовь».

«И я хочу!»

Если бы я видел Жабыча, думаю, он бы почесал правой рукой голову, так делает папа, когда мама задает ему сложные вопросы, а он не готов на них ответить.