Литмир - Электронная Библиотека

– Что же за упрямство такое? Вы непременно хотите умереть с голоду?

– Нет, но я не считаю это худшим из зол, которые могут со мною случиться.

Потом он успокоил ее насчет своего положения.

– Дня через два или три, – говорил он, – я буду в состоянии выходить из дому. Тогда приищу себе опять какие-нибудь занятия. Соберу сколько-нибудь денег и поеду за границу. В Италию, например[39]. Буду жить там простым ремесленником. В моих глазах это лучшее из общественных положений. Никого не обкрадываешь. Правда, меня будут обкрадывать, но в этом случае я предпочитаю пассивную роль…

Стретнев пожимал плечами. Смотрел на молодого человека, как на поврежденного. Однако же предложил ему написать портреты себя и жены. Богдан согласился.

Работал он далеко еще нехорошо, но у него было много вкуса. Он схватывал сходство в общем; портреты его выдержали незнатоковскую критику знакомых Стретнева. У Богдана оказалось скоро несколько других заказов.

Он перешел на прежнюю свою квартиру к Frau Johanna и не без большого труда перетащил с собой Макарова, которому под разными предлогами уступил часть своих заказов.

Перемена в судьбе мало изменила характер Богдана. Он созрел несколько, утратил прежней своей порывистости, но внутри было не без бурь. Живописью он занимался с жаром и с успехом, но тысячи сомнений являлись и тут. Главное, и это часто приводило его в мрачное состояние духа, он примечал, что искусство немногим больше могло его манить к себе, чем наука. Ему все же хотелось жить…

К Макарову его привязывала не одна только благодарность. Он полюбил этого человека, придавленного и забитого тяжелым бременем жизни. Он просиживал часто целые ночи без сна, придумывая, как бы облегчить ему хоть сколько-нибудь горький жребий. Но он видел, что ему не спасти его… Новое и неожиданное горе убило бедного Макарова[40], очень скоро после того, как он штофом водки вылечил Спотаренку от горячки. Это была первая чувствительная для Богдана потеря в течение всей его жизни. Недолговременная болезнь друга унесла у него порядочную часть собранного им капитала. Он снова принялся за уроки, за переводы, твердо решившись при первой возможности исполнить свой план поездки в Италию.

Лизанька несколько раз навещала Богдана во время болезни Макарова; она вместе с Спотаренкою шла за гробом бедного художника. Все это отчасти подействовало и на ее нервы. Мало-помалу она стала примечать, что сочувствие, которое возбуждал в ней Богдан, было вовсе не то безличное сочувствие к страданию человека, которое пробуждал в ней Макаров. Ей стала нравиться наружность молодого человека, сперва отталкивавшая ее своею жесткостью, ее занимало часто, что чувствует к ней Богдан?

Определить это было нелегко. По крайней мере, сам герой не сумел бы наверное. Со смертью Макарова он почти не жил в обществе людей. Он случайно встречался со многими, но как с тенями, или куклами. С матерью его отношения ограничивались одной перепиской, становившейся для него все более и более тяжелой. Чтобы не беспокоить ее и не напугать скверным своим нравственным и материальным положением, он постоянно лгал ей, даже в самом тоне своих писем, беззаботном и шутливом…

Редкие свидания с Лизанькой были для него праздником в этом томительном однообразии.

VII

Богдан обедал как-то у Стретневых в конце этой так прочувствованной им зимы; после обеда Стретнев ушел по обыкновению в свой кабинет. Богдан сидел в креслах у стола; Лизанька полулежала на диване. Были сумерки, они молчали. Лизанька вдруг взглянула на него и усмехнулась довольно горько…

– Я вспомнила, как вы прошлым летом гостили у нас в Р. Как недавно это было, а кажется, уж Бог знает сколько лет прошло с тех пор.

– Да будто многое в вас уже так изменилось? – спросил Богдан.

– Не только во мне. В вас, я думаю, больше…

– Нет, я все тот же.

– Где же! Вспомните наш разговор… или лучше, ваше ораторство в парке…

– Помню.

И в его воображении вдруг нарисовалась Лизанька, какой она представилась тогда ему, весной, при ясном небе, среди зелени. И на душе он почувствовал, словно как весна…

Очутившись в его страстных объятиях, Лизанька испугалась. Она бы никогда не решилась произнести эту страшную фразу. Но другого спасения не было.

Она сказала:

– Богдан, я не люблю вас; я не могу любить…

Когда Богдан выходил из комнаты, она позвала его. Несколько минут она молча смотрела на него.

– Ради Бога, – сказала она нетвердым голосом, – вы уничтожите меня, если вы решитесь…

– На самоубийство? – заговорил он, – нет, я этого не сделаю.

Она в другой раз позвала его.

– Неужели мы не увидимся больше? – сказала она не то утвердительно, не то вопросительно.

– Нам не надо видеться, – сказал Богдан.

Она держала его руки в своих руках.

– Вы можете слушать меня хладнокровно? – спросила она.

– С чего мне горячиться!

Она смотрела на него, но не смела говорить.

– Мне тяжело будет не видеть вас… Но ведь я вам не дам счастья. Это эгоизм с моей стороны. Я не должна удерживать вас…

– Если можно разойтись – всегда лучше разойтись…

Она опустилась на диван. Он попробовал освободить свои руки…

– Вы не уедете, не повидавшись со мной?

– Я зайду к вам перед отъездом проститься…

Оставшись одна, Лизанька долго плакала. Она чувствовала всю сложность, натянутость своего положения, и оно давило ее. Она пошла в кабинет к своему мужу.

– Что с тобою? – спросил он, увидя ее взволнованной и с заплаканными глазами.

– Nicolas, – тихо сказала она ему; слова с трудом выходили из ее груди. – Я не люблю тебя… Мы не можем жить, как жили до сих пор…

– Душа моя, – отвечал муж, – романическое чувство не переживает медового месяца. Да его вовсе и не нужно. Я давно знаю, что ты в меня не влюблена. Но ведь я и не требую этого. Но мы же жили вместе хорошо и спокойно.

– Я не могу больше так жить. Мне другой ближе тебя…

Николай Сергеич нахмурился, внутренне посылая к черту романтизм, и того, кто его выдумал. Лизанька плакала… Он хотел поцеловать ее, обнял ее одной рукой; она оттолкнула его руку.

– Мне тяжело это. Оставь меня, – сказала она.

Он еще больше нахмурился.

– Послушай, – начал он, – если ты любишь другого, я не стану тебя держать. Но я имею же право на то, чтобы меня не мучили, не оскорбляли напрасно… Из-за ребяческого увлечения… Я знаю, кто всему виною. Ты этого человека любить не можешь… Подумай серьезно о своем и о моем положении…

– Я не люблю никого, – отвечала Лизанька, еще больше заплакав, – но я хочу быть свободна. Я не отдалась увлеченью, потому что знаю, что я уж любить никого не могу…

– А если ты его не любишь, так о чем же у нас речь идет?

– Я хочу быть свободна… совсем свободна… Я хочу его видеть… Я не могу его не видеть…

– Старайся успокоиться, – говорил муж, который уже по-своему понял положение, – ты разве не свободна? Если хочешь, мы будем жить совсем отдельно, на разных половинах. Будем видаться, когда ты сама захочешь. Я буду приходить к тебе в гости. И ты можешь принимать, кого тебе вздумается… Но ведь я могу положиться на тебя, что если у вас дело зайдет слишком далеко, ты меня обманывать не будешь? А также и на то, что ты не поддашься ребяческому увлечению? Не станешь из-за прихоти, из-за каприза губить и себя и меня?

Лизанька на все была согласна. «Временное положение» это учредилось тотчас же в доме Стретневых. Николай Сергеич был уверен, что молодой человек увлек его жену; но он слишком верил также в силу характера своей жены, в ее ум, и надеялся, что увлеченье долго не продержится. Он даже не прочь был от того, чтобы Спотаренко часто навещал его жену; будучи уверен, что он очень много потеряет в глазах молоденькой женщины, если свидание с ним перестанет быть для нее запрещенным плодом.

вернуться

39

В этом пассаже можно усмотреть автобиографический мотив: автор действительно уехал в Италию, намереваясь стать там художником; именно в Италии, во Флоренции и был сделан смелый шаг его будущей жены, порвавшей с мужем.

вернуться

40

Автор намерен рассказать в свое время читателям правдивую историю бедного художника Макарова [неустановленная персона. – М.Т.], из мещан. – Прим. автора.

13
{"b":"735041","o":1}