– Вот видите! – Молодой человек укоризненно покачал головой. – Следовательно, имеет место обоюдное согласие. Учитывая вашу вредность и несговорчивость, предупреждаю наперед: не вздумайте потом оспаривать сделку, скажем, через Интерпол. У вас в Курганске, насколько нам известно, осталась масса родственников. Не подводите их. Они вам потом во сне станут являться.

– А вам? – Кац на всякий случай съежился, но храбро закончил фразу: – Вам никто не является?

Он ожидал какой угодно реакции, но только не смеха! Сдержанно похохатывал собеседник, громко ржали парни за его спиной. Только теперь Кац по-настоящему понял, с какой страшной, неумолимой силой он столкнулся. Это темное воинство забавляло одно только предположение, что на свете существуют угрызения совести.

Отсмеявшись, молодой человек иронично склонил голову набок и весело признался:

– Для меня вы и эта дохлая рыба равноценны. Просто два способа достижения одной цели. При этом окунь мертв, а вы живы… Хотите, я прикажу его засолить для вас? На долгую память. Будете смотреть и вспоминать нашу встречу… Нет? Вы не любите рыбу?

– Терпеть не могу! – крикнул Кац, взор которого туманили слезы бессильной обиды и унижения.

Он сказал чистую правду. Рыбу, особенно окуней, он возненавидел на всю оставшуюся жизнь. Если бы не этот роковой визит в город детства, Кац никогда бы не осознал, какие же это мерзкие твари – окуни.

Никогда в Курганске не бывало такой адской жары в конце августа. До наступления осени оставалось несколько календарных листков, но лето, похоже, только вошло во вкус.

С каждым днем в городе снижалось потребление водки на мужскую душу населения, а сами эти души проявляли резкий спад всякой активности. В том числе и половой. Удивительное дело, но женщины не протестовали. Секс теряет всякую привлекательность, когда воду из кранов приходится выдавливать по капле, а пот при энергичных телодвижениях, напротив, льется ручьями.

Для потного, разморенного и вялого большинства курганцев, не имеющих возможности выбраться на Лазурный берег или побережье Черного и даже Азовского моря, единственной отрадой оставались искусственные водоемы. В народе их нарекли ставками. Они – краса и гордость Курганска. Они – его слава.

Давно угасли в Курганске плакатные улыбки оптимистичных строителей развитого социализма. Лишь ставки сияют в своей первозданной красе на общем неприглядном городском фоне. Маленькие зеркала, старательно отражающие безразличные к человеческим проблемам небеса.

Имеется в Курганске несколько центральных ставков, прямо посреди жилых бетонных домен и плавящегося на солнце асфальта. Отклеившись от слипшегося в общественном транспорте людского месива, можно окунуться в воду в непосредственной близости от примет цивилизации. С точки зрения уринотерапии, это даже полезно, но все же традиционная медицина не рекомендует плескаться в этих водоемах, наполненных чем-то вроде теплого бациллоемкого бульона. Уж лучше махнуть подальше от городского пекла – на окраину.

Можно приземлиться на берегу безымянного загородного ставка, окаймленного плакучими ивами и суховатыми камышовыми зарослями. В самой широкой его части имеется даже небольшой романтический островок, вокруг которого с ранней весны до поздней осени неустанно бродят голозадые раколовы. И хотя они делают это усердно – днем и ночью, раки в ставке не переводятся. Они тоже ученые – в руки пацанов даются редко и неохотно.

Рыбье племя многочисленнее и разнообразнее рачьего. Поверхность воды на зорьке испещрена кругами от поклевок. А иногда тяжело и шумно всплывает неведомый пресноводный левиафан, потрясая воображение здешних рыболовов. Только и остается им, что языками цокать. Этих генералов рыбьего царства, русалоподобных чудищ с бессмысленными глазами ставок не выдавал никому.

Причудливо изогнутый буквой S, ставок распростерся на три километра, то хвастаясь широтой своей натуры, то обнаруживая некую узость и ограниченность. Но глубина его местами достигала семи метров.

Прибившиеся к берегам окурки, пластиковые пробки, дырявые презервативы и раскисшие тампоны могли заинтересовать разве что безмозглых лягушек, мальков да водомерок, резвящихся на мелководье. Прибрежная мелюзга делала вид, что за пределами ее маленького уютного мирка нет никаких темных глубин. Ведь стоит по легкомыслию сунуться туда, сгинешь навеки.

Уж лучше не забивать себе головы такими неприятными мыслями. Существует множество других, жизненно важных проблем. Просто голова от вечных вопросов пухнет. На сколько лет Филя младше Аллы? Что не даст человечеству окончательно засохнуть, спрайт или фанта? Помогают ли крылышки прокладок воспарить над житейской суетой? И компенсирует ли свежее дироловое дыхание неистребимый запах несвежих носков?

Все это – жизнь. А смерть лучше оставить мертвым.

Оскорбленные всеобщим забвением, молчат они о своих жутких открытиях, сделанных за последней чертой. Словно воды в рот набрали. Те, кто приобрел печальный опыт в вышеописанном ставке, – в буквальном смысле. Иных вынесло на поверхность, прибило к берегу – страшных, раздутых.

Некоторых ставок так и не отпустил.

У зеленого островка, обрывистые берега которого круто уходят в воду, притаился маленький детский скелет, окутанный развевающимися лохмотьями плоти. Бесплатная кормушка для раков. Символ взаимной любви двуногих и членистоногих.

То, что было когда-то светловолосым двенадцатилетним мальчуганом, искало не рачьей взаимности, а богатого улова. Это маленькое существо, завидовавшее подвигам старших пацанов, приплыло сюда в одиночку. Глубоко-глубоко, там, где во мраке ощущались ледяные родниковые струи, детская рука отыскала соблазнительно широкую нору и юркнула в нее. Почти сразу пальцы нащупали узнаваемый наконечник сведенных воедино клешней попятившегося назад рака – матерого и здоровенного.

Рука мальчика азартно тянулась за добычей. Рак, как водится, отступал все дальше и дальше. А когда пятерня решительно протиснулась в сплетение подводных корней, увлекая туда руку по самое плечо, у маленького охотника не осталось ни воздуха в легких, ни силенок освободиться самостоятельно. Он протестующе закричал, оповещая мир о своей беде. Но мир не заметил бурления пузырей на поверхности, а если и заметил, то не перевернулся. Не на части же ему разрываться из-за каждого утонувшего мальчугана, который, закупорив громадного рака в коварном гроте, превратился в назидательный памятник человеческой жадности.

Другой подобный монумент был водружен под водой на небольшом пьедестале из шлакоблока, намертво увязшем в черном иле. Волосы той, кого звали Зинкой, были мягки, шелковисты, пушисты. Тем, кто задевал их босыми ногами, казалось, что это просто водоросли. И никто не знал, что внутри девушки торчит нераскупоренная бутылка шампанского, которое никто никогда не выпьет за праздничным столом в честь двадцать третьего дня ее рождения.

Девушку утопили в нескольких метрах от стихийно возникшего пляжа, на противоположном от дачного поселка берегу. С тех пор, как здесь была установлена импровизированная вышка – ржавая горка, украденная с детской площадки, – каждому хотелось бултыхнуться с нее в воду. Подростки ныряли часами, до полного изнеможения и тошноты. Некоторые из них, врезаясь в толщу воды, едва не целовали подпорченное рыбами лицо утопленницы. У нее, правда, не было губ, чтобы ответить на нечаянный поцелуй, зато зубы прекрасно сохранились. А разбухшие руки выжидательно распростерлись в глубине, готовые обнять визитера, прижать к груди и не отпустить наверх, где звучит веселый смех и светит солнце. Однажды у утопленницы это должно получиться. Как только внутри ее поселится кто-то более могущественный, чем вздорные червячки-паучки…

Остальные тайны ставка были не такими впечатляющими. Кое-какое оружие, от которого кое-кому потребовалось избавиться. Ножовка, неумело расчленившая чье-то постылое тело. Украденный в сельпо сейф, в котором не оказалось ничего, кроме скучной документации. Пара велосипедов. Коляска благополучно выросшего младенца. Ведра. Крючки. Грузила.