– Да не такой уж он и гурман.

Марта поднесла ко рту пирожок, но груз любопытства всё же пересилил. Хотя это было чревато.

– А что такое “гурман”? Марта запихнула оставшуюся треть пирожка в рот и принялась разжёвывать, ожидая порцию новых знаний, так необходимых для девятилетнего ребёнка. Мать зажгла сигарету.

– Идиот, – она выдохнула порцию тёмного дыма, – по-французски.

Какое-то время они обе молча жевали пирожки. Марта вдруг погрустнела и опустила глаза. – Я бы хотела, чтобы дядя Антон жил с нами, – она бросила взгляд на мать, – но тогда тётя Оля будет совсем одна. Мне её жалко.

– Мне тоже.

Мать затянулась, выдохнула и пошла к машине, отшвырнув окурок привычным движением пальцев. Марта не видела, чтобы кто-то ещё так выбрасывал окурки. – Так что пусть дядя Антон спокойно ест свой борщ, – мать села в машину, хлопнула дверью и завела мотор. Марта испугалась, что она, как обычно, сказала что-то не то, и мать уедет без неё. Она вскочила и бегом побежала к машине. Но мать ещё долго сидела неподвижно, уставившись перед собой остекленевшим взглядом. По радио играла глупая песенка. Марта пыталась вслушаться в текст, и никак не могла понять, чего певице так мало. Лета, наверное? Но это как-то странно – его вон как много вокруг. Просто никто не обращает внимания. Уж тем более, певица. Наконец женщина пришла в себя, и машина рванула с места. Начал накрапывать дождь, а дневной свет как будто развернулся и начал убегать от них в другую сторону. Марта обернулась и какое-то время смотрела свету вслед. Впереди её взгляд ждали сумерки с прорисовывающимися постепенно огоньками заправки. Мать свернула на обочину, заглушила машину и побежала к таксофону. Марта наблюдала. Женщина в стеклянной будке долго искала в кармане нужную монетку, затем несколько раз набирала номер и снова бросала монетку. Наверное, было занято. Наконец она начала говорить. Обычно, разговаривая по телефону, она что-то рисовала. Иногда это были головы тётечек со смешными причёсками, иногда геометрические узоры, особенно, если блокнот был в клетку. Но это дома. А сейчас, в таксофоне, она то и дело поправляла волосы и закрывала ладонью лицо. Она повесила трубку и уткнулась лбом в стекло. Мать плакала. Сердце Марты щемило от детской боли. Она не представляла, что такого нужно было сказать, чтобы мать расплакалась. “Грустными слезами”, как говорила Марта. А не от крика. Марта развернулась и начала что-то искать на заднем сиденьи, шаря в темноте руками. Наконец она вытащила из-под груды их пожитков большой чёрный зонт. Это был подарок. Мать рассказывала Марте, что её дедушка работал на заводе зонтиков. И зарплату ему иногда выдавали товаром. Марта сразу представляла себе огромный фантастический замок, с разными трубами, приспособлениями, затейливыми переходами между башенками. И повсюду были зонтики: в виде скульптур, на дверях в качестве дверных ручек, на стенах в рамках из-под картин и даже кусты были выстрижены в форме зонтов. Но дедушки никакого не было. Хотя, мать говорила, что был. Но если он был, почему Марта его никогда не видела? И куда он делся тогда? Но с другой стороны, хотя бы зонт остался. Марта взяла его и, раскрывая по дороге, побежала к таксофону. Она остановилась напротив матери, которая так и стояла уткнувшись лбом в стекло будки, даже не пытаясь утереть бегущие одна за одной в строгой последовательности слёзы. Как будто кто-то внутри матери отстукивал ритм и объявлял “старт” для каждой новой слезинки. Мать посмотрела на Марту, и та протянула ей зонт, приглашая выйти из будки и не намокнуть. Сначала Марта вспомнила момент из своего любимого песенного фильма, так она называла старые американские мюзиклы, которые смотрела по телевизору, когда прогуливала школу. Учитывая, как сильно маленькая смышлёная девочка не любила школу, фильмов за свою девятилетнюю жизнь она посмотрела много. Мать продолжала на неё смотреть, а Марте отчаянно хотелось танцевать с зонтиком и что-нибудь петь. Но потом её сердце снова защемило. Бывали такие моменты, когда Марта точно знала, что мать её любит. Ровно одну секунду из всех секунд дня, а то и недели, при взгляде на Марту у неё в глазах возникала нежность. Это была очень ценная секунда. Обычно её хватало надолго, даже если мать потом кричала и не только несколько недель подряд. Марта смотрела на мать сквозь стекло и ловила своими огромными серыми глазами эту секунду. Не сегодня. Наверное, из-за дождя.

Наконец мать вышла, и они побрели обратно к машине. Марта поднимала над ними обеими зонт, но удержать его никак не получалось. Мать взяла зонт и держала его над Мартой, пока та не уселась в машину. Когда мать обходила машину, зонт вывернуло порывом сильного ветра, и несколько спиц выскочили. Пару секунд она сражалась с зонтом, чтобы привести его в прежний вид, но в конце концов швырнула развалюху на обочину и села в машину. Марта в ужасе наблюдала за матерью.

– Может быть, его можно починить… – неуверенно пролепетала девочка. – Это же подарок моего дедушки, который работал на за…

– Чёрт, да не было никакого дедушки, бабка одна меня растила, – мать решительно тронулась с места, – я тебе наврала.

Это многое объясняло. Марта отвернулась и задумчиво уставилась в окно. Но зонтик всё равно было жалко.

– А у нас остались пирожки?

Мать с ненавистью посмотрела на Марту.

– Плюс один в коллекцию тупых идиотских вопросов.

О, это была большая коллекция. Эрмитажа на три, эдак.

– Простите мне мой вид, я весь день готовила. – Камилла поправила тщательно уложенные волосы своей изящной рукой со свежим маникюром. Стоящая в углу женщина в платье и в переднике опустила глаза.

– Жужу никогда так надолго не убегал. Он – совершенно домашнее существо. Может, отправим Артура его поискать?

– Жужу – хулиган. Наверняка носится где-нибудь за белками.

Адриан нежно взял руку Камиллы и поцеловал. Что-то дежурное увиделось Марте в этом жесте, как будто желание перевести тему или просто заставить её замолчать. “Разве должен муж переживать из-за чувств жены? Зачем ему эта дребедень?” Марта улыбнулась своим коварным мыслям и подняла глаза.

За столом сидели двенадцать человек. Марта изо всех сил пыталась придумать какие-нибудь ассоциации, чтобы запомнить имена кузин и кузенов Франсуа. Легче всего было с сестрой Камиллы. Агнес, тётушка Франсуа, вечно недовольная, не обременённая красотой и грацией женщина с поджатыми губами и с неприличного для женщины размера крестом не шее. Просто агнец божий. Две её дочери, Элена и София – невероятно благовоспитанные и умные1 несовершеннолетние девушки. Высокое2 воспитание. Двое кузенов Франсуа – Жерар и Мерсье, избалованные хозяева жизни3, наверное, как Поль и Франсуа в юношестве. Это у них семейное. И наконец, Поль, любимый брат, и его жена – Анна. “Анна” для Марты звучало очень холодно. В одной из квартир, где они жили с матерью, у них была соседка Анна, старая дева польского происхождения. Она редко с кем-то разговаривала, но иногда кричала с жутким акцентом “придэржи двэрь!”, и никогда не говорила “спасибо”. Даже с акцентом. Марту это очень обижало. Уже во взрослой жизни так иногда случалось, что Марта в спешке не успевала кого-то за что-то поблагодарить. Почтальона или продавца. И в этот момент перед её глазами вдруг возникало широкое лицо этой Анны, с её блёклыми глазами, лоснящейся кожей и злыми ниточками не помнящих нежности губ. Марте пришлось зажмурить глаза, чтобы выкинуть из головы это лицо. Она снова посмотрела на жену Поля. От неё веяло холодом, как будто под ухоженной кожей скрывались металлические конструкции. Её зелёные глаза разделяли две морщинки, которые от не проходящей тоски то возникали, то исчезали. На родителей Поля она поглядывала слегка исподлобья, и тогда морщины её углублялись. К чему бы это. Но при взгляде на мужа подбородок девушки устремлялся вверх, а морщинки вдруг пропадали. Вообще-то это даже не было похоже на эмоции, скорее на упражнения для мышц лица. Марта долго рассматривала Анну, пытаясь скрыть столь явный интерес и всё же рассмотреть в ней живого человека, но так и не смогла.