– Мама, это Марта. Моя…

Не дав сыну договорить, женщина протянула Марте руку.

– Очень приятно. Камилла.

“Интересная французская традиция – перебивать” – подумала Марта. И тут же отметила, что думать с сарказмом также приятно, как и говорить.

– Взаимно, мадам.

Врать тоже. Тон Марты был не менее холодным, чем у будущей свекрови. Видимо, Франсуа начал мёрзнуть и потому поспешил за подмогой в лице остальных членов семьи. Они зашли внутрь. Сделав несколько шагов, Марта остановилась, чтобы оглядеться. Хотя, по правде, она просто не могла двигаться. От восторга у неё закружилась голова. Она жадно поглощала глазами каждую деталь, стараясь запомнить всё до мельчайших подробностей. В огромные окна назойливо проникало вечернее солнце. Его лучи то и дело касались посуды на огромном по-королевски сервированном столе, призывно выглядывающем из дверного проёма в гостиную и предвкушающем ужин. Как заворожённая, Марта наблюдала, как солнечные блики путались между хрустальных подвесок массивной люстры, висящей под далёким потолком, словно под куполом. Настырное солнце всё бежало и бежало по ступенькам и перилам мраморной лестницы, которая наверняка вела к самой счастливой жизни на Земле.

– Мы ждём только вас, – навстречу Франсуа вышел мужчина с импозантной проседью в тёмных волосах. Он был ростом с Франсуа, но казался выше за счёт довольно крепкого телосложения, что не свойственно мужчинам его возраста. Наверное. Марта как-то сразу засмущалась. Ей было трудно общаться с немолодыми мужчинами, во внешности которых таились воспоминания о красоте, переродившиеся в какую-то новую жизнь. Морщинистое лицо, сильные руки, седеющие волосы и выцветающие глаза. Такие мужчины Марту привлекали и отталкивали одновременно. Она тут же превращалась в перезрелую Лолиту, так и не поумневшую, но заметно подурневшую. Она знала, что будет теряться, забывать слова, а вспоминая, грубо сплетать их в какие-нибудь глупости. Марта пыталась утешить себя мыслью, что, по крайней мере, Франсуа знал её настоящую. Но едва переступив порог родительского дома, он превратился из мужчины в мальчика, а из будущего мужа – в сына. Марта такого не ожидала. И её неуверенность в себе, подкреплённая изысканной отчуждённостью французской аристократии, начала смешиваться со странным чувством, будто она познакомилась с Франсуа только что.

– Адриан. Очень приятно.

Отец Франсуа протянул Марте руку, аккуратно скользнув по ней взглядом и остановившись на глазах. Марта протянула руку в ответ. “А, теперь понятно. В отца” – подумала Марта.

– Марта Король. Ваш дом великолепен.

– Ваш французский тоже.

– Спасибо, месье.

По меркам Камиллы диалог её мужа с Мартой был слишком долгим.

– Франсуа, дорогой, покажи Марте её комнату. – Камилла нежно погладила сына по руке и улыбнулась, встретившись глазами с Мартой.

– Спасибо, мадам. – Марта улыбнулась в ответ.

Франсуа взял её под руку и повел вверх по лестнице.

– Мы как будто принц и принцесса в замке, правда?

Но романтический комментарий не достиг цели.

– Что значит “её комнату”?

Марта очень рассчитывала, что это просто французский, который она недопоняла. Но кого она обманывала: её французский был таким же идеальным, как этот чёртов дом или улыбка её спутника.

– Понимаешь, – Франсуа запустил руку в свои густые волосы. Он всегда так делал, когда в разговоре с Мартой ему не хватало аргументов, или он понимал, что она может рассердиться. Тогда в роли аргументов выступали идеальные волосы и пронизывающий до костей взгляд.

– В доме такая традиция: все гости останавливаются в комнатах для гостей. И вообще, здесь у всех есть своя отдельная комната.

Франсуа посмотрел на напряжённое лицо Марты, которая, похоже, не хотела верить в услышанное.

– Но мы будем близко, не волнуйся.

– Это не может не радовать.

Франсуа незаметно выдохнул. Сарказм – это хороший знак.

Мать ехала медленно, оглядываясь по сторонам. Марта понимала, что скорее всего, она ищет либо кафе, либо туалет. Оба варианта её устраивали, и чтобы не испортить матери настроение, Марта предпочитала молчать.

Через пятнадцать минут, девять столбов и три кошки мать свернула на обочину. Они вышли из машины, и женщина направилась к бабульке, одиноко стоящей у дороги. Возле её ног расположились два алюминиевых бидончика, ручки которых были перевязаны тряпками. Сама бабка была одета в тёплый вязаный серый свитер, а голова её была обвязана платком так, что ни один волосок не имел шанса быть замеченным. Марта точно знала, что внутри. Пирожки. Мать решительно направилась к бабке. С людьми, которых мать не знала, она особо не церемонилась и часто даже не здоровалась, всячески избегая элементарной вежливости. А бабульку с пирожками правила приличия и вовсе не заботили, в отличие от продаж.

– С чем пирожки? – выкрикнула мать прямо на ходу.

Бабка заулыбалась и стала судорожно раскрывать бидончики, выпуская густой пар вместе с запахом, сводящим с ума желудок спазмами голода.

– С рисом и с капустой. Смотри, вот, доченька, смотри, свежие… Только испекла.

Бабка засуетилась, начала поднимать бидончики по очереди, видимо, пытаясь привлечь мать запахом. Но та лишь отмахивалась от пара, собирая по карманам мелочь.

– Три с рисом и три с капустой.

Она даже не спросила Марту о её предпочтениях. Но Марту это никогда особо не расстраивало. Кто ж это спрашивает у детей, что они хотят поесть? Что дают, то и ешь – делов-то.

Вслед за ними подъехал дальнобойщик, забравший всё, что осталось, так что бабулькина смена на сегодня была окончена. Она довольно поковыляла в сторону покосившихся крыш и труб с дымом. Марта с матерью сели прямо на обочине и не спеша приступили к обеду. Мать закурила. Марта с тоской смотрела вслед бабушке. Своей у неё давно не было. Ни одной. Как собственно, и пирожков.

– Хорошо, что хоть у кого-то есть бабушки. И они пекут пирожки.

Марта не заметила, что сказала это вслух. Но мать всё-равно никак не отреагировала. Она глубоко затягивалась сигаретой и смотрела куда-то вдаль, прищурив глаза. От этого она выглядела старше: сухие губы выпускали струйки дыма, а вокруг глаз толпились морщинки.

– Интересно, какая она была молодая? Счастливая? Марте очень хотелось задержать ещё немного образ бабушки в своей голове. Хотя бы так, словами, в разговоре, который с этой женщиной мог превратиться во что угодно: в скандал, в спор, в тихую беседу, полную скрытой агрессии, в набор шуток, среди которых могли быть очень даже ничего, или в молчание. Самым лучшим вариантом, конечно, был последний. На удивление, мать охотно поддержала тему.

– Да не счастливая никакая. Такая же, как все. Родилась и сразу устала.

– От чего?

Марте, конечно, сложно было иногда налету схватывать мамины метафоры. А мать, в свою очередь, любила иногда блеснуть перед дочерью своей бытовой философией. Это был её способ воспитывать ребёнка.

– Чёрт, от чего, от чего. От жизни, от мужиков, от работы, – мать в очередной раз глубоко затянулась, – если она вообще у неё была. А то, поди, борщи варила всю жизнь алкашу какому-нибудь.

В глазах Марты блеснула надежда, что всё не так грустно, как говорит мама.

– А тётя Оля тоже борщ часто варит. Вкусный.

Мать закатила глаза. Перед Мартой как будто мелькнула красная эмалированная кастрюля в белый кружочек с прокоптившимся дном и сломанной ручкой крышки. Марта почувствовала запах борща и заулыбалась. – Тётя Оля хорошо готовит.

– Тётя Оля старая. – Мать выпустила большую струю едкого дыма, который Марта, кажется, уже давно перестала ощущать. – Если она ещё и готовить плохо будет, дядя Антон переедет к нам. Насовсем.

На лице Марты возникло недоумение.

– Но ты же совсем не умеешь готовить! – совершенно искренне, без тени желания обидеть, по-детски непосредственно воскликнула девочка. В таких случаях от матери можно ожидать бурю эмоций и минут десять крика. Марта осознала это только тогда, когда сама себя услышала. Но на удивление, мать продолжала хранить безразличное спокойствие. Разве что морщинки у её губ с каким-то особенно грустным видом начали разбегаться к низу.