Нина наклонилась ближе и понизила голос.

- Полиция и охранка – давние неприятели, и они не преминут схлестнуться по такому поводу на высшем уровне. Могут полететь головы, но это уже не вашего ума дело. Штольмана, разумеется, освободят, ведь я сообщу им, где его держат.

- Где именно?

- Дорогая моя... Разве вы не понимаете?

- Госпожа Нежинская, прекратите говорить загадками. Что вам нужно?

Женщина с неискренним дружелюбием похлопала в ладоши.

- Вот уже это деловой разговор.

- Я освобождаю Якоба. Вы освобождаете его от вашего присутствия. Я даже куплю вам билет, куда хотите. Затонск, Сибирь, Европа.

- Какие у меня гарантии?

- Никаких, – хмыкнула Нина.

- Кроме той, что я тоже не желаю Якобу гнить в тюрьме. Разумеется, я смогу, в отличие от вас, посещать его и в заточении, но сами понимаете…

Анна понимала. Она верила в то, что Нине нужен был Штольман и что она сможет его освободить.

«Она будет с Яковом. Она. Но только в этом случае он выйдет. Боже, дай мне сил…»

На языке Анны появился металлический привкус отчаяния, сердце стучало с перебоями, будто умирая.

- Гарантии как раз нужны мне, дорогая. Вы обещаете мне, что не будете искать Якоба, встречаться с ним, слать ему весточки и писать письма. Даете слово?

Встав со скамейки, Анна выпрямилась и взглянула на высокий шпиль Адмиралтейства. В глазах ее была такая горькая, неизбывная тоска, что даже видавшая виды Нежинская поежилась.

«Яшенька, услышь меня. Я люблю тебя и хочу быть с тобой. Но больше всего я хочу, чтобы ты жил. Прости».

- Даю.

- Когда вы сможете его освободить? Я смогу в последний раз взглянуть на него?

- Нет. И когда – не скажу. Теперь Штольман не имеет к вам отношения. Вы – чужие люди.

- Я уеду только тогда, когда вы это сделаете, и не раньше.

- О-о-о! – с удивлением протянула Нина.

- У котенка прорезались зубки? Как сказал Балясников, здесь не вы ставите условия. Как только я принесу вам билет, немедленно собирайтесь. Я прослежу за вашим отъездом, и только тогда сообщу в полицию, где держат Штольмана. Вы меня поняли, Анна Викторовна?

Жестокость в голосе Нежинской поразила Анну.

- Поняла, – опустив голову, тихо промолвила она.

- Хотя бы одно письмо я могу ему написать? Иначе Яков не поверит, что я просто так уехала, и будет искать меня, несмотря ни на что.

«Дура я. Зачем я это сказала, ведь так и было бы…»

- Разумеется, именно об этом я и хотела вас попросить, Анна Викторовна, – умерила вспыхнувшую было надежду бывшая фрейлина, ныне сотрудница Охранной службы Государя.

- Постарайтесь написать поубедительнее. Если я увижу в лице Штольмана, читающего ваше последнее письмо, хоть каплю надежды, то наш договор не имеет силы. Поверьте, за годы нашего общения я изучила Якоба очень хорошо. И тогда вы будете служить в охранке, он будет сидеть. Шесть месяцев в тюрьме тянутся очень долго, а ведь Штольман уже не молод.

- Идемте в экипаж, там и напишете. Я тоже почитаю.

…

- Папа! – возмущенный голос мальчишки не отразился эхом от толстых стен, и Яков ненадолго задумался над этим странным эффектом.

- Да, Митя.

- Ты что, так и будешь здесь сидеть?

Штольман встал с топчана и взглянул в высокое зарешеченное окошко.

- Рано еще. Надеюсь, расписание смены постов тут не изменилось, – он говорил тихо, чтобы не услышал стражник в коридоре.

- Помнишь, я тебе в поезде револьвер Смит-Вессона в книжке показывал?

Саквояж с журналами и деньги у Якова, разумеется, отобрали, а трость с серебряным набалдашником осталась где-то в подворотне на Фонтанке.

- Ага!

- Рассмотри их пока у охранников. Там посреди защелка, если ее нажать, револьвер как бы переламывается пополам, и тогда из барабана можно достать патроны. Попробуй, позже пригодится. С замком на камере поиграйся, только на свободной, не на моей.

На пути сюда Штольману накинули на голову черный мешок, а запястья сковали наручниками с тяжелой цепью. Мешок он стащил сам, с наручниками решил не торопиться – щель глазка камеры то и дело заслоняла чья-то тень.

Донельзя обрадованный своим предполагаемым участием в побеге, Митрофан заорал:

- Тер-р-рористы всех камер-р-р! Пр-р-росыпайтесь! Я вас всех освободю!

- Не надо всех, малыш. Я не собираюсь поднимать всеобщий мятеж. Иди, делом займись, мне надо еще подумать.

Штольман не понимал, за что его так внезапно бросили в казематы Трубецкого бастиона Петропавловки, но одно было ясно – это сделала не полиция. Раз посадили без суда и следствия, значит, и бежать можно, не раздумывая.

«Никогда бы не подумал, что буду радоваться, что уже сидел здесь».

Очередной приступ кашля отвлек Штольмана от мыслей. Такие приступы все чаще одолевали его в этом влажном воздухе близ реки, а главное – в тесных, смыкающихся над головой стенах.

…

Заполучив от Анны письмо, Нежинская села в ожидающий ее экипаж и не заметила, как сзади пристроился еще один.

Викарчук задумчиво почесал правую ладонь.

- Это к деньгам? Не, к встрече. С кем же вы хотите встретиться, Ниночка Аркадьевна?

…

Анне пришлось возвращаться домой в той же карете под присмотром соглядатая. У дома на Малой конюшенной тот вышел, и, не подав руку даме, нарочито развязно устроился на скамейке гранитной мостовой Екатерининского канала.

В доме Анна тут же бросилась в свою комнату.

- Дух бабушки Гели! Бабушка! Пожалуйста! – позвала она.

Старушка не заставила себя ждать и вскоре возникла у окна с улыбкой на добром лице.

- Что случилось, внученька?

- Бабушка Ангелина, что мне делать? Якова посадили, а мне пришлось…

- Тише, милая, я сама посмотрю…

Что-то разглядев в туманных далях, Ангелина ласково успокоила девушку.

- Не вижу поводов для беспокойства. Не переживай, Аннушка, тебе о малыше заботиться надо.

Увидев, как Митрофан выщелкивает из служебных револьверов патроны и кидает их служивым в кашу, ведунья покачала головой.

- Ох, Аннушка... Ты уж с ним построже. И мужу передай, чтоб не баловал, не то таким хулиганом вырастет…

«Мужу? Вырастет? Значит, все будет хорошо?» – глубоко вздохнула Анна.

- Спасибо, бабушка Геля!

…

Все еще волнуясь, Анна рассказала происшедшее с ней Петру Ивановичу, но тот не смог ничего посоветовать по поводу Охранной службы. А вот по поводу Якова у Миронова было что сказать.

- Аннет, вообще-то на месте Штольмана я бы обиделся.

- Что ты имеешь в виду, дядя? При чем тут обиды, он же может заболеть!

- Да при том, что твой Яков Платонович – не рождественская игрушка, которую можно взять и перевесить с ветки на ветку. Он говорил тебе, что любит?

Анна кивнула.

- Что собирается жениться на тебе? – Петр припомнил серьезность Штольмана, когда тот просил руки Анны у Виктора.

- Да, говорил.

- Вот и верь ему. А ты полагаешь, что какая-то прошман… дама может поманить его пальчиком, и он забудет все свои слова и обязательства? Забудет, что у него скоро ребенок родится? Таков твой Штольман?

Стыд горячей волной залил щеки Анны, и она не стала возражать про беременность.

- И что же мне теперь делать?

- Ничего особенного. Сходи пару раз в охранку, этим перечить не следует. И жди своего жениха. А сейчас иди отдыхать, слишком много на тебя сегодня свалилось.

- Но я же ему такое письмо написала…

- Ой-ой-ой, Аннет, – Петр с укоризной взглянул на племянницу.

- Мне вот почему-то кажется, что Яков Платонович не такой легковерный.

…

Из щели тяжелой дубовой двери раздался окрик: – Заключенный, свидание! Мешок на голову!

«Только бы не Аня!» – успел испугаться Яков, встав с топчана и нащупывая стопами ботинки без шнурков. По количеству поворотов он понял, что камера его была в седьмом коридоре.

«Незачем ей тут быть, одни лишние волнения».

В комнате свиданий с него сдернули мешок и Яков с удивлением узрел Нежинскую.