С японских времён отдыхающих возле

Пернатых, сложивших воде дифирамб,

Бамбука, что слушает шумное море,

Всю азбуку Морзе, циклоны, шторма

И, видимо, потусторонние души…

В лучах маяка островистая тьма,

Вдоль неба расплылись астральные лужи.

Там крутится жёлтых людей колесо,

И тянется в воздухе что-то паучье…

Там с ложечки кормит Мацу́о Басё

Луну, чтобы стало в блужданиях лучше.

Пальто

Смотри: зима в личине декабря

Опять детей зацапала с утра

И одарила сахарною пудрой.

Вот так проснёшься, выглянешь в окно —

А жизнь прошла, иллюзии на дно

Легли, как то прославленное судно[2],

Где жизнь спадала с каждого лица,

И музыку играли до конца,

И альбатросу не хватало неба.

Так говорю, и – блазнится, что та

Костлявая с косой из-за куста

На автора глядит совсем без гнева:

Скорей индифферентно в смене дней,

А жизнь светлей играющих детей,

И Снежной королеве что тут делать?

А если тролли в воздухе парят

И зеркало одушевляет ад —

Пошли на три ублюдочную челядь.

Всё как-то легче обмануть себя,

Когда в бокале градус декабря

И день уже как точка невозврата.

Заглянет демон – угощу его,

Не зря смешали это волшебство:

Для привкуса четыре капли яда,

Зато во сне проснёшься молодым,

Захваченный волнением чудным,

И что-то там покажется в природе,

И ты опять в летающем пальто

Идёшь к любви на праздник или до…

Чтоб выпить утро на волшебной ноте.

Андрей Владимирович Ширяев (18 апреля 1965, Целиноград – 18 октября 2013, Сан-Рафаэль) – русский поэт, прозаик. Член Союза писателей Москвы. Автор «Записок об Эквадоре». Андрей Ширяев родился в Казахстане в 1965 г. Учился в Литературном институте им. Горького на отделении поэзии в семинаре Юрия Левитанского. Начинал карьеру, работая журналистом, артистом, редактором отдела Интернета в журнале Hard’n’Soft, затем главным редактором раздела юмора на портале ПОЛЕ.RU. В начале 2000-х переселился в Эквадор, жил в городе Сан-Рафаэле. Был владельцем эко-ресорта Arcoiris в джунглях реки Напо, левого притока Амазонки. Организатор и ведущий международного конкурса писателей-фантастов «Эквадор». В результате тяжёлой, быстро прогрессирующей болезни, не желая терпеть дальнейшего ухудшения здоровья, покончил с собой 18 октября 2013 года.

Привычно доедать до последней крошки,

привычно доживать до финальных титров.

Сценарий жизни старой подвальной кошки

достоин девяти уссурийских тигров.

Сценарий лжи. Леплю куличи из ила,

тяну больное, путаясь в алфавите.

Честней, пока не поздно, разлить чернила,

и кинуть грош Харону, и встать, и выйти;

и вновь – по темноте за бессонным стражем,

в окраинном кинозале, в луче экранном,

где мир, подобно мне – короткометражен,

а я – всего лишь пепел над океаном.

…и сражение роз неизбежно, и злой лепесток

в трансильванскую глушь заскучавшими пальцами сослан,

и неспешно галеры сквозь сердце идут на восток,

погружая в остывшую кровь деревянные вёсла.

Здесь, где кожа подобна пергаменту, падают ниц

даже зимние звёзды и мята вина не остудит,

бормочу, отражая зрачками осколки зарниц:

будь что будет…

Так ли больно тебе, как тебе не умеется знать

об искусстве любви, безыскусный мой, бедный Овидий?

Одиночество пить, как вино, и вином запивать

одиночество в чашках аптекарских взломанных мидий.

Говори мне: кому – я? Зачем я на этих весах?

Кто меня уравняет с другими в похмельной отчизне?

…а прекрасный восток оживает в прекрасных глазах

слишком поздно для жизни.

Так и будет. Вымокнет сирень,

смолкнут скрипки, выгорят обои,

и поманит пением сирен

этот мир, покончивший с тобою.

И не хватит воска. А дожди

не способны вылечить от жажды.

Я когда-то вспомню – подожди —

это тело, данное однажды.

Заструится сладкое вино,

наполняя жертвенную чашу,

дух поймет, что так заведено,

и ягненок удалится в чащу.

Тело оправдается строкой;

угадать в любимой Соломею

и познать от рук ее покой

только этим телом и сумею.

Не затем ли в небо нас вели

медленные скрипки на концерте,

чтобы притяжение земли

нам понять, как притяженье смерти,

мне понять, от смерти уходя,

что любовь страшнее и священней.

И последним выходом дождя

оборвать цепочку воплощений.

Поздним летом в унылой Москве

жар отходит от камня. Кривей

мостовые, грязнее вода

под мостами, чьи грузные тени

проминают поверхность, когда

потускневших пернатых орда

покидает остывшие стены.

Все уходят куда-то на Юг,

к одичалому морю. Поют

нечто странное в странном своем

и почти неподвижном исходе

в облака, в чуть заметный проем,

где и мы, задыхаясь, поем,

покорившись тоске и природе.

Жить в отечном отечестве. Знать

наперед. Обветшалую снасть

обновляя, предчувствовать день,

может быть – не охоты, но – ловли

тощей рыбы в холодной воде.

Не дойти и уснуть на гряде,

приспособив садок в изголовье.

Ты не видишь меня. Для тебя,

в окаянные трубы трубя,

поднимается рать и растут

вертикальные ливни, и волны

прочь уснувшую рыбу несут.

Ты не плут. Ты не выживешь тут.

Я не выживу там. И – довольно.

В далёкой дали, за орбитами планет

танцует женщина, похожая на свет.

А рядом – там, где сушится бельё,

танцует свет, похожий на неё.

Играет сын, похожий на неё.

Кружится мир, похожий на неё.

Танцует женщина. И на её плече —

танцует космос в тоненьком луче.

Родившийся под утро ветер тих

настолько, что пустыня – отпустила.

Четырежды ещё взойдёт светило,

четырежды коснувшись рук твоих.

Падёт рассвет и грянут топоры,

блестя белками, кромками блистая,

и галки закричат, изобретая

горбатый ритм, связующий миры.

Осенний воздух наполняет дом,

ведёт меня по лабиринтам комнат.

Но воздуха не хватит, чтобы вспомнить

то, сколько мы не прожили вдвоём.

Не хватит ни вина, ни ворожбы,

ни веры в неземное притяженье,

в смешенье слёз и слов кровосмешенье

в попытке уберечься от судьбы.

И – хватит. Ночь садится на кровать,

на мой кораблик изо льна и луба.

И счастье мне прокусывает губы,

мешая забывать.

Новая ночь творения. Медленно и легко

тает в моём подсвечнике слепок шестого дня.