* * *
В пятом, шестом ли, десятом, двенадцатом сне
Старый знакомый советовал: не выходи
Ни за стихами, что тупо сгорают в огне,
Ни за огнями из грустных сердец. Погляди,
Как их костёр оплетает, полена в огонь
Серый привратник гадеса бросает смеясь,
А за окном беспризорный ребёнок ладонь
Тянет за чудом, в котором, как в сказке, пропасть
Можно не в шутку, когда он и сам Муми-тролль —
Маленький зверь, потерявшийся в трудных местах.
Ветер вдыхает кошмар, выдыхает бемоль,
А на поверку выходит иголкой в мозгах.
Маленький тролль… Где-то слышится выстрел: баба́х!
Где твоя мама? И сам я без мамы давно.
Так мы и смотрим в неясных до боли мирах
Белый арт-хаус: в снежинках и мраке кино.
Тут и сказать бы: о чём эта лента, о чём?
Выйти из дома, ребёнка от стужи спасти,
Вымести вьюгу метёлкой, разжиться огнём,
Призраков ночи смахнуть до последней звезды.
* * *
Никуда не уйдёт от тебя зима,
Ибо снег не вокруг, а в тебе опять.
Перепутаны сны, в одеяле – тьма,
Не Мореной, а кем-то другой кровать
Заколдована так, что кошмар внутри
Муравьём огневым атакует стих.
Эти твари пришли из другой земли.
Побледнел от безумия твой ночник.
Это так или вовсе не так, дружок?
Киноварный термит, а за ним другой…
Ну, закрой-ка глаза, ты ещё не плох,
До утра доживается нелегко.
Засыпай. Забывайся. Скрипучий март,
Накрутив циферблат, принесёт хоть что…
Хочешь птиц африканских увидеть, брат? —
Говорит кто-то белый в твоём пальто.
* * *
Настроенье у местного автора – заросли мглы,
Он рассеянно смотрит на выходки бабьего лета,
На лице его – «пофиг»… Заляпаны красным дворы,
К лазуриту небес прилепилась янтарная мета…
Вот и бродит один, облака оплетая в стихи,
Постаревшим кустам завещает дары писанины,
Зависая в тени, в депрессняк загружая мозги,
Там открытые файлы: задвиги, нюансы, картины,
И размытые сны, и бессмысленность тайн и забот,
Обернись – не узнаешь сестру, превратишься в дракона,
В дауншифтера, что отпускает свой маленький плот,
Забирается в хостел Европы, твердыш экономя.
Тут бы выручил нас старый кольт или, скажем, ружьё,
Что висит на стене, а точнее, когда-то висело…
Затуманенный взгляд. Вперемешку с листвой вороньё,
Дерева в золотом, в старом свитере мятое тело
Незабывшего мать (скоро восемь, как в землю её…),
Незабывшего, как ослепительны буквы в когорте
Налетающих рифм, я кому говорю, дурачьё?
…Фантомасы бабла прокатили в коричневом «Форде».
* * *
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
И. А.
…Нет никого. В июль вкатилась осень,
Закрыло солнце на большой замок,
Две стрелочки свела на цифре восемь…
Три небоскрёба – маленький Бангкок —
Зависли над рекой. Река огнями
Реклам полна. Пространно над водой.
Сновидческая жизнь над берегами
И дальше за холмами темнотой
Нездешней дышит: оплетает слово,
Проводником невидимым молчит.
Глядит луна, равно в аду корова…
Не видно яблок скрытных Гесперид.
Заснуть над книгой слабым и счастливым,
Как будто мёртвый с Книгой мёртвых, но —
Себя приметить бедным и стыдливым
В каком-то обернувшемся «давно».
Заснуть над книгой. Демонов – в камины
Воображенья – как дрова сгорят!
В сновидческой играют клавесины
Без музыкантов. Возникает ад,
А может, рай, ещё точнее – воздух
Ворованный… Кто так сказал? Забыл.
Летим с бродягой-ангелом на отдых
К одной звезде в мерцании светил,
С которой мы на связи по смартфону:
Пишу в WhatsApp над грязною рекой,
Под нами Стикс? – почтение Харону
И тётке Смерти с пепельной косой.
* * *
Не спрашивай, откуда осень и
Блуждает кто по жёлто-лисьим листьям,
Дублирует холодные слои,
Читает жизнь по выдуманным письмам…
Вот дерево, что хочет улететь
За птицами в Габон и занзибары.
Слепилась осень – золотая смерть,
Всё шире открывают двери бары,
В них одиноких глаз не разглядеть,
Когда они клоня́тся над бокалом,
В котором «Баллантайнс» уже на треть…
И кто тогда не выглядит усталым?
Такое вот повторное кино.
А фосфор фонарей – намёк, собака,
Что вышла на болота заодно
С библиотекой сумерек и страха.
«Не подходи к болотам торфяным», —
И мне писал Джеймс Мортимер когда-то…
Теперь лишь космос, то есть аноним
Космический с записками формата
Не финиша. С насмешками в окне
О трёх башках Геката и собака,
В огромном фосфорическом огне
Горят-горят все знаки Зодиака.
Молоко неизвестной силы
«В октябре и демоны пьют глинтвейн», —
Повторял старик, точно это мантра,
Не сумевший выучить «Журавлей…»,
Улетевших в Африку. Саламандра
Одевает тёплое: шкуру-мех
Бестиарий-маркет подкинул твари,
Положи в огонь и – услышишь смех
Мастерской глубин, где плетут кошмары.
Прикоснись слегка – изо рта зверька
Молоко пойдёт неизвестной силы,
И твоё лицо, и твоя рука
Переменит цвет, как в кино вампиры.
Это цирк? Не цирк. Наливай в бокал,
Осуши огонь под оттенки света
Постаревшей лампы, и сам ты стар,
Ничего не слышишь помимо ветра…
В октябре и ангелы пьют вино,
Эликсир небес заливают в глотки.
Молодой старик будто видит дно
Демонизма, а, перерывши шмотки,
Посреди находит очки: вот-вот —
И гляделки тоже деталь у Босха;
Помнишь триптих, где сатанинский крот?..
Что-то, видно, есть в закромах у мозга,
А вернее бы написать – в мозгах,
Спорадически не в ладах со словом…
Всё же осень – это ещё и страх:
Будь к приходу бабы с косой готовым.
Ржавый цвет луны. Рыжий цвет листвы.
Осень жизни и – сорок капель в рюмке.
За окном дома, словно бы мертвы
От покатых крыш до пастушьей сумки.
Жёлто-китайское
Призрак осени спит беспробудно,
Ветер тянет туземную весть,
Облетает с кустов поминутно
Цвета сангрии нежная шерсть.
Прямо в море пикирует жёлтый,
Постаревший востоком дракон,
В лапах зверя живой или мёртвый?
В мертвецах я совсем не силён.
Пасть раскроет и щёлкнет клыками —
Желтоликих накроет лафа,
И проявится над головами
Белый заяц в сетях колдовства.
В ступе зайца бессмертия травы,
Чай Сун Ши, макадамия в пыль
Перемешаны соком агавы,
А над ним облаков монастырь.
…Прямо в море спикировал жёлтый,
Может, синий, как яйца дрозда,
Левый глаз, будто воском натёртый,
В правом ворон кричит: «Никогда!»
…Есть лекарство? Ну есть, но – стащила
Всё бессмертье воровка Чан Э,
В ней расширилась тёмная сила,
Мозг пылал в лазуритном огне.
Превратившись в небесную жабу,
В Лунной Башне пришлась ко двору…
Призрак осени лунную лампу
Просит выдать бессмертье к утру.
Давнее. Островное
…Баклан надрывается в крике тоски,
Трёх малых в долблёнке качают потёмки:
Расставили сети в местах рыбаки,
Всё море Охотское в лакомой сёмге.
Здесь тянутся абрисы тучных равнин
И спит визави колоритный Хоккайдо.
Здесь сопки вбивают в созвездия клин,
Луна закрутила неспешное сальто,
Лучом зацепившись за каменных баб
