Мучаясь от раздражения, Фрэнк тем не менее вошёл в ритм, и охрана его практически не трогала, казалось, она про него даже забыла. Завод жил своей жизнью, точно гигантский организм, и оставалось догадываться, какова была его подлинная функция. Судя по всему, где-то в глубине здания располагались турбонасосы и вертикальные скважины, выкачивающие из земли сырьё. В целях сохранения стратегически важной информации о примерной визуальной схеме завода, надзор, разумеется, не пропускал заключённых дальше определённой зоны. Лично для Фрэнка такие меры предосторожности со стороны Альянса казались излишними, поскольку Сопротивление не представляло собой серьёзной оппозиции — лишь небольшая группа сепаратистов, только и всего. Они не смогут остановить этот процесс. Альянс продолжит высасывать из планеты соки, пока та совершенно не ссохнется. Сколько ещё пройдёт лет, прежде чем земли окончательно превратятся в окоченевшие, серые пустоши? Между материками кое-как поддерживалась связь, и за несколько дней до ареста Фрэнк услышал новость о том, что Килиманджаро с виду начала походить на песчаную гору, а леса близ вершины полностью лишились листвы, деревья высохли и загнулись. Африка почти полностью превратилась в пустыню. Что творилось в других частях света было неизвестно, впрочем, в данный момент Фрэнку было не до этого. Его волновало лишь то, что без какого-либо средства против клопов ночью он не заснёт.
Несколько раз во время работы надзиратели объявляли перерыв, но отдыха, конечно же, этот перерыв не подразумевал. Заключённые просто стояли рядом со станками, ни на шаг не отдаляясь от своего рабочего места, и даже не разговаривали друг с другом, кроме нескольких людей, чей смех слышался где-то в противоположном от Фрэнка конце помещения. Шум не прекращался, завод продолжал работать сам по себе, отчего картина со стороны казалась ещё более абсурдной. Люди же стояли, разминая ноги, поскольку охрана не давала возможности даже сесть на пол. Замечая подобное действие, надзиратели тут же набрасывались на заключённого и принимались колотить его дубинками — не до полусмерти, но достаточно для того, чтобы в ближайшие дни тело арестанта изнывало от боли. Спустя несколько таких перерывов Фрэнк понял, в чём их суть. Таким способом в заключённых старались добить последние остатки воли.
Когда раздался гудок к отбою, Фрэнк даже обрадовался — не потому, что изнуряющая работа окончилась (она и не была изнуряющей), а потому, что это бесполезное, отупляющее занятие подошло к концу. Заключённых вновь построили в шеренги и повели в отдельный зал, где было необходимо сдать униформу. Камеры видеонаблюдения, установленные через каждые несколько метров, фиксировали любое движение внутри толпы; механический женский голос из раза в раз повторял фразы о пользе и обязательности коллективного труда, что, конечно, выглядело откровенным издевательством, учитывая, как проходит на этом заводе работа. Да и как догадывался Фрэнк, на остальных объектах трудовая деятельность также вряд ли отличалась большей осмысленностью.
Среди заключённых легко можно было опознать тех, кто давно уже сидит в «Нова Проспект»; у этих людей были осунувшиеся, серые лица, казалось бы, совершенно лишённые какого-либо живого выражения, индивидуальности; словно бы ссохшиеся и потому уменьшившиеся глаза глубже погрузились в глазницы, точно прячущиеся в пещере зверьки — глаза, которые утратили взгляд, трепетный отклик души, когда-то обитавшей по ту сторону этих к настоящему моменту как бы остекленевших сосудов. При таком призрачном, практически мертвецком внешнем виде, стирающем различие между живым человеком и тенью, молчание, которым были стиснуты тонкие от обезвоживания, сухие и бесцветные губы старожил, тем не менее говорило об этих людях больше, чем любая речь. Это молчание вопило, предупреждая, что являет собой «Нова Проспект» — концлагерь, в котором участь умереть — это скорее дар, чудесный случай. Смерть — что-то человеческое, напоминающее о родном мире. То, что Альянс желает искоренить в первую очередь.
Заключëнных конвоировали обратно в тюремные блоки. Лучи прожекторов полосовали погружëнную в ночную тьму внутреннюю территорию тюрьмы; ниспадающие с наблюдательных вышек пучки белого, как на заводе, стерильного света, казалось, нисходят прямо с небес, точно взор божественного провидения, скрыться от которого нет никакой возможности. Фрэнк мельком заметил части корпуса новой секции «Нова Проспект» — гигантские рëбра заградительных установок, абсолютно идентичные тем, которые Альянс использует в городах, стояли, вонзëнные, как клыки в тело жертвы, в старое здание тюрьмы, притесняя его, поглощая. Верхние этажи сооружения покрывали, похожие на чешую громадного монстра, пластины, издающие в ночи едва уловимый фиолетовый блеск. В окнах на самом верху горел свет, и одному богу известно, что творилось за этими окнами. Ходили слухи, что арестованных людей держат в специальных саркофагах, напоминающих коконы; эти саркофаги висят в несколько рядов на высоченных стенах, ожидая часа, когда пришельцам понадобится очередное тело для экспериментов или модернизации.
Только сейчас Фрэнк задумался о том, что осталось от его жизни там, за пределами охраняемого периметра. Микки мëртв, Джек пропал. Фрэнк переживал только за Джека. Микки же получил по заслугам, хотя, опять-таки, смерть в данном варианте воспринималась скорее как удача, нежели трагедия, и Фрэнк ощутил нечто противоречивое — будто он завидует Микки, что тот уже на том свете, а Фрэнк здесь, вкушает все прелести реального бытия — холодного, колкого, одновременно грязного и до отвращения стерильно чистого. Фрэнк поторопился прекратить поток воспоминаний; они заставляли его думать, что «Нова Проспект» — не тупик в его существовании, что отсюда получится выбраться рано или поздно. Лица старожил говорили об обратном.
Ложная надежда отравляла душу. Пусть даже Фрэнк понимал, что умрёт здесь. Это конец. Всё равно что-то мерцало в душе. Среди мрака. Слабое мерцание маленького огонька, которое разгонял мощный, слепящий луч прожектора, оставляя за собой только кромешную, липкую тьму.
Охранники направляли заключëнных, точно загонщики — стадо животных — безвольных, ни на что не реагирующих тварей. Конвоиры даже не давали приказов — достаточно было тычков и ударов, чтобы заставить подавленных людей следовать нужной траектории. Холод забирался под одежду, сковывал конечности; чтобы не распалять боль в плече, Фрэнк старался дрожать как можно меньше, но студёный морской бриз проникал в каждую клетку, пронизывал тело до мозга костей, что зуб на зуб не попадал. И всё же ощущения боли и холода, какие бы мучения ни приносили, напоминали Фрэнку, что он ещё жив, что он не похож ещё на робота, по сравнению с другими заключённым, что шагали рядом с ним, походя на тени, скользящие по стенам какого-нибудь склепа. Эти люди словно бы срослись со своими тенями, стали бесплотными; души покинули их тела, и теперь эти люди продолжали существовать только благодаря оставшимся рефлексам.
Внезапно заключённых остановили прямо перед входом в блок. Кто-то из толпы продолжал по инерции идти вперёд — этих людей охранники останавливали ударами по коленям и голеням, так что заключённые, подгибаясь, падали, будто складываясь, как куклы, у которых перерезали ниточки. Ворота блока открылись, и наружу вывели группу заключённых из десятка человек. Их повели через плац в сторону новой секции «Нова Проспект». Фрэнк наблюдал за группой, пока ворота за ними не закрылись. Забитые, сгорбленные фигуры. Задолго до того, как стать объектом модернизации, эти люди уже утратили всё человеческое, их тела — лишь оболочки, автоматы. Фрэнку эта участь показалась хуже смерти. Но боятся и тревожиться уже не оставалось сил; Фрэнк даже не удивился, когда подумал, что хорошо было бы уже дойти до камеры и лечь на жёсткий, холодный тюфяк, полный вшей, и заснуть. Сон — спасительный край, заслонка против этого мира. Не так страшно жить, когда не осознаёшь, что происходит.
Ещё лучше — умереть.
