— Как зовут? — прозвучал из темноты голос.
— Фрэнк.
— И что ты натворил, Фрэнк?
— Убил патрульного.
Шуршание, вздох. Некто поднялся с кровати и вышел на свет — среднего роста человек с сухим, морщинистым лицом и лысым черепом. На исхудавшем, костлявом теле роба казалась на пару размеров больше, свисая, как надетое на огородное чучело тряпьё. Взгляд же был странным, казалось, этого человека невозможно раскусить, невозможно понять, что у него на уме. И этот взгляд сейчас оценивал Фрэнка.
— И как же ты его прикончил?
— Булыжником.
Незнакомец выразил удивление и наконец представился:
— Освальд. Моя койка снизу. Ложись и не мешай мне спать, Фрэнк.
Освальд вернулся на свою койку. Фрэнк закинул тюфяк наверх, расправил его и лëг. К этому времени освещение в блоке перешло в ночной режим, и поступающее из-за решëтки количество света значительно снизилось, что в самой камере наступила непроглядная тьма. Фрэнк закрыл глаза, чувствуя подступающий сон, но спустя пару минут почти всë тело охватил жуткий зуд, из-за чего и холод ощущался острее.
Фрэнк в эту ночь не спал, а вот Освальд дрых как миленький. Видно, привык.
Раздался долгожданный гудок, вспыхнул свет, и охранники начали непрерывно барабанить по решëткам, периодически выкрикивая: «Подъëм!» Во всём блоке зазвучал трескучий, металлический голос из репродукторов: «Пять часов ноль минут! Настало время работы! Пять часов…» И так далее.
Фрэнк услышал, как Освальд встал с койки и направился к решëтке. Решив не испытывать судьбу, Фрэнк соскочил с полки и тоже подошëл к выходу.
Гудок продолжал надрываться. Охранники, прохаживаясь вдоль камер, стучали по перилам. Фрэнк впервые увидел надзирателей из числа самих заключëнных. Отличались от солдат они только тем, что лица не закрывал респиратор. Наделëнные властью, охранники не шли, а именно шествовали, как при смотре войск на параде. Ровная спина, грудь колесом, вздëрнутый подбородок. Разумеется, этим охранникам не давали полный контроль над блоком — рядом находились обращëнные солдаты, следившие за исполнением своих коллег.
По команде все камеры на этаже разом открылись. Заключëнных вывели наружу.
— Что, клопы заели? — спросил Освальд, пока арестантов строили в шеренгу по одному.
— Вроде того, — сказал Фрэнк.
— Если отправят на перерабатыватель, попробуй найти там керосин или типа того.
— А ну тихо!
Голос прогремел прямо над ухом. Вслед за ним на Фрэнка обрушился удар — резкий, точный. Били наотмашь и со всей дури, в плечо. Не успев толком ничего сообразить, Фрэнк уже терпел разгорающаяся в суставах боль, борясь с желанием сползти на пол — от усталости и последствий удара.
— Встать!!!
Будто собака лает — такая массивная, тупая псина, что хочется тут же еë пристрелить.
Ударили в живот — с такой силой, что в глазах потемнело и воздух мигом вышел из лëгких. Глотая воздух, Фрэнк вдруг осознал, что не может вдохнуть.
Глаза надзирателя пылали гневом и вместе с тем светились от удовольствия.
«Чёрт…»
С губ сорвался беззвучный возглас. Лёгкие просто отказывались принимать кислород; в груди стало пусто, и пустота становилась более плотной, будто горло заткнули пробкой.
— Встать! — раздался над головой приказ надзирателя.
Фрэнку почему-то вспомнилось, как они с Джеком прикончили патрульного. Булыжник в крови. Зияющая дырка в шлеме, и что там в темноте, не разобрать, то ли мозги, то ли просто какая-то мешанина из волос, костей, крови… Кровь ещё такая тёмная, липкая. Льётся из дырки, точно из опрокинутой бутылки с водой.
Что-то шевельнулось в горле, и в следующее мгновение воздух мощной струёй вошёл внутрь. На глаза Фрэнка навернулись слёзы. Он даже не мог поверить в это — счастье… Его не смущало и то, что он находится в тюрьме и вполне может сейчас отхватить очередную порцию тумаков.
Попытавшись выпрямиться, Фрэнк понял, что это вызывает ещë больше боли, и в столовую он пошëл, слегка сгорбившись.
Кормëжка состояла из какой-то синтетической дряни. На вкус как бумага, напоминая видом своим разваренную кашу, эта похлëбка не устраняла чувства голода и тем более не давала чувства насыщения. Завтракали заключëнные молча; в столовой слышны были только методичные постукивания алюминиевых ложек о жестяные миски. Само помещение столовой явно знавало лучшие времена: где-то была расколота или выбита облицовка, с потолка иногда сыпались кусочки штукатурки вперемешку с частицами осыпающегося цемента, про пол и говорить нечего. Альянс хоть и поддерживал старый блок в рабочем состоянии, но не более того.
Вновь гудок — завтрак окончен.
Фрэнка больше не мутило, однако боль в плече и не думала проходить. И зуд до сих пор раздражал его, что на фоне остальных конвоируемых Фрэнк напоминал эпилептика — весь трясся и изгибался, пытаясь справиться с зудом, стараясь при этом как можно меньше двигать повреждённым плечом.
Заключённых перевели в просторное помещение, откуда их обычно распределяли на внешние и внутренние работы. Фрэнк попал в отряд, который отправлялся на завод по добыче и переработке сырья. Освальд напророчил. Если сегодня не отыскать керосин, то неизвестно, сколько ещё придётся страдать из-за вшей — если, конечно, раньше не наступит момент, когда Фрэнка решат отправить в модернизированную секцию «Нова Проспект», где людей превращают в солдат Альянса.
Завод находился недалеко от тюрьмы и тщательно охранялся. По прибытию заключённым выдали униформу и провели в главный зал. Сохраняя в мелочах и общей планировке вид человеческого сооружения, в целом завод был перестроен и переоборудован в соответствии с инопланетной архитектурой. Монолитные металлические конструкции отливали бирюзовым цветом; исходящий от гигантских ламп яркий и одновременно холодный, будто бы колкий, свет заполнял всё пространство, погружал его в безжизненный, хлорированный вакуум, по сравнению с котором тюремные блоки в старом здании «Нова Проспект» казались образцом человеческого тепла и уюта. Ещё — на заводе было жутко холодно. Со рта заключённых срывались клубы белёсого пара. Фрэнк пытался не думать о холоде — вновь, — и его начала пугать подобная перспектива. Он не мог унять дрожь, тогда как остальные из его отряда, казалось, прекрасно чувствуют себя в таких условиях. Все стояли, не двигаясь, в ожидании команд.
Шум на заводе стоял такой, что с трудом можно было уловить крики надзирателей, поэтому, дабы не осложнять себе жизнь, охрана предприятия пользовалась языком жестов, толчков и пинков, расставляя новоприбывшую смену по рабочим местам. Альянс, чьё производство практически полностью строилось на автоматике и минимальном вмешательстве ручной силы, почему-то пользовался человеческим ресурсом именно здесь, хотя, как казалось Фрэнку, выработка завода ничуть не уменьшилась бы, если устранить отсюда труд заключённых. Впрочем, в ближайшие несколько часов каждый, кого привели сюда, мог забыть о самой возможности спокойно поразмыслить над своей жизнью, отдаться рефлексии — ежесекундный надзор и доведённый до полного автоматизма принцип работы отвращал заключённых от какого-либо забытья, отдохновения от тюремного быта. Фрэнка изумило то, что по-настоящему изматывающей работы на заводе не было. Его поставили оператором машины по сортировке переработанных материалов, и всё, что требовалось от Фрэнка — методично нажимать на кнопку и двигать рычаг, обеспечивая машине бесперебойное функционирование. Конечно, на предприятии присутствовал грубый физический труд, и некоторых заключённых на всю смену подрядили в качестве грузчиков, но даже эта задача выглядела более ответственной и осмысленной, чем та, которую вменили Фрэнку.
Раздражение на коже не унималось в течение всего рабочего дня, тогда как последствия от удара надзирателя прошли довольно скоро, хоть движения рукой по прежнему приносили неприятные ощущения в плече. Пытаясь не выдать своего беспокойства, Фрэнк начал осматриваться по сторонам, однако ничего, даже отдалённо напоминающего контейнер с керосином, не было видно. Сотрудники тюрьмы, похоже, тщательно следили за порядком на заводе: ни одной лишней или забытой детали на рабочем месте не было. Никаких шкафчиков, ящиков, короче, всего того, во что можно было бы что-то спрятать, утаить. Оно и понятно: Альянс доверяет машинам больше, чем людям, и работа, вроде той, что выполняли заключённые, не приносила никакой продуктивной и производственной пользы. Это был политический акт, хорошо знакомый Фрэнку, поскольку он часто мог видеть, какими средствами манипуляции пользовался отец, чтобы одно выдавать за другое. Вера людей — благодатная почва, ей можно управлять, как тебе вздумается, однако, эту веру необходимо постоянно чем-то поддерживать; если это удаётся, считай, народное доверие у тебя в кармане, а значит, не составит никакого труда перетасовать понятия. Труд — принуждение. Свобода — изоляция. Представления подменяются очень легко, как по щелчку пальцев. Альянс же действовал решительно — в конце концов, у него была громадная сила и поддержка, ресурсы и полный доступ к средствам массовой информации. Ему ничего не стоило вбить в головы людям необходимые идеи. Семичасовая война была не военным конфликтом даже, а иллюстрацией того, что грязные методы ничего не стоят. Нужно подавить людей, а не победить.
