В середине мая меня выписали из больницы, назначив следующую операцию на июль. Я вернулся домой другим человеком. Твердым, уверенным в себе, желающим жить по-другому.

Таксист проводил меня до входной двери. Я смог самостоятельно подняться по шершавой холодной каменной лестнице без перил, сам смог открыть дверь, сам смог сесть на диван.

– А, ты здесь? – удивленно посмотрела на меня маленькая хрупкая Ада, вернувшаяся домой из яслей к обеду, и прошла на кухню. Мимо меня.

В школе я не учила немецкий, а если и учила, то исключительно вопреки моей высокомерной (м)учительнице немецкого языка, которая всегда пыталась унизить меня перед классом, выставив в качестве всеобщего посмешища. Учебе я предпочитала балансирование по высоким заборам, ночные прогулки под гитару, трюки по льду на велосипеде, что не помешало мне получить в итоге отличный школьный аттестат. Мне очень повезло: сразу после школы я успешно провалила вступительные экзамены в экономический вуз и случайно прошла в педагогический. И там немецкий должен был стать моим основным предметом.

Весь первый семестр я не могла выдавить из себя почти ни слова на языке Гёте, Шиллера и Канта, разве что, несмотря на педагогические старания моей школьной (м)учительницы, рассказать вызубренное наизусть стихотворение Генриха Гейне о прекрасной златокудрой волшебнице Лорелее, имя которой в вольном переводе с местного диалекта означает «шепчущая скала». Девица в нем не делает ничего особенного, только сидит на скале у Рейна и заманивает отважных, но неразумных корабельщиков своим волшебным голосом. Они, польщенные вниманием прекрасной красавицы, теряют контроль над управлением, судном и гонимые свирепыми волнами разбиваются, о подводные рифы у подножия скалы.

Наверное, эту речную балладу заставляют учить всех (м)учеников и студентов немецких факультетов потому, что она имеет под собой серьезное основание: до начала XIX века в самом узком месте русла Рейна, у скалы на его восточном берегу, действительно, часто разбивались рыбацкие шхуны и корабли, которые мощный поток выносил на мель.

После выхода этого стихотворения в свет корабельщики стали будто бы осторожнее, и количество кораблекрушений заметно уменьшилось. А может быть, сыграло свою роль то, что порог исчез сам по себе, как будто его и не было вовсе. Как бы там ни было, эта баллада не спасла ее автора от пленительной силы любви, и он женился на простой крестьянской девушке Матильде, которая была на восемнадцать лет моложе его самого. И также очевидно, что перекрестная рифма, создающая в этом стихотворении эффект покачивания рейнских волн, продолжает мучить многих школьников и студентов, отважившихся пробиться сквозь гранитные дебри немецкого языка.

Мои сокурсники были выпускниками московских спецшкол с углубленным изучением немецкого языка. Их первые пару лет забавляло мое неуклюжее произношение, спотыкающаяся на костылях грамматика и неистовая работоспособность в режиме двадцать четыре на семь, с помощью которой к концу пятого курса я смогла блестяще защитить дипломную работу о межкультурной коммуникации на родном языке Генриха Гейне.

С самого детства мне не нравились никакие рамки, и уж тем более рамки, в которые меня пыталась загнать четкая и по-университетски выверенная немецкая грамматика, не терпящая никаких возражений и вольных трактований теории. Уже на первом курсе, в лохматые безынтернетные девяностые, мне не терпелось испытать немецкий на практике, в действии: в деканате на пробковой доске под стеклом висело объявление, что Майк из Бонна ищет друзей в России. Раз в месяц мне приходило подробное письмо, написанное идеально красивым почерком мечтательного Майка, желающего получить в местном университете профессию налогового консультанта.

Майк подробно рассказывал мне обо всем, что происходило в земле Северный Рейн-Вестфалия, присылал книги, календари и забавные немецкие сувениры. В каждом письме было множество цитат из немецких философов и очень умных мыслей о жизни. Его письма были обо всем на свете, но только не о себе. Он сам всегда оставался для меня загадкой. Я отвечала Майку взаимностью: обложившись толстыми словарями, за несколько вечеров составляла многостраничный ответ с романтическим оттенком. Я благодарна Майку за то, что он уверенно провел меня сквозь чащу непроходимых немецких текстов, научил читать между строк, понимать не слова, а то, что нельзя прочитать, но что неуловимо витает в воздухе, оставляя легкое послевкусие от прочитанного письма.

Мы переписывались 12 лет. Майк обещал показать мне злосчастную Лорелею, ставшую причиной столь серьезных неприятностей на Рейне и мучившую многие поколения корабельщиков и студентов-германистов. Овеянная романтическими легендами «шепчущая скала» Лорелеи была как раз в часе езды от его квартиры. И случай представился самый благоприятный.

Майк исполнил свое обещание. По стечению обстоятельств окончив второй университет по направлению англистики, я, особо не готовясь, выиграла стипендию на проведение педагогического исследования в Германии. В преддипломной суете я просто отправила документы на конкурс, проводимый правительством Германии, и успешно забыла об этом. Каково же было мое удивление, когда через полгода, в августе, по почте вдруг пришел ответ, что в ноябре, как раз после всеобщей немецкой пивной эйфории Октоберфеста, я смогу начать свой проект в блистательном баварском Мюнхене!

Работать и проводить исследования мне предстояло в средневековом замке XV века, окруженном четырьмя угловыми башнями и оборонительным рвом. За свою многовековую историю замок сменил много благородных владельцев, служил предметом горячих споров, превращался в монастырскую больницу и даже дом престарелых, но при этом всегда стабильно едва сводил концы с концами, пока один из членов городского совета Мюнхена не определил его судьбу окончательно: была разработана концепция его устойчивого развития и использования. Споры о том, откуда на самом деле пошло его название и что оно точно означает, не прекратились по сей день, и доподлинно неизвестно, произошло ли название замка от слова «кровотечение» или от слова «цветение» на средневерхненемецком языке, сильно спутавшимся в те далекие времена со старобаварским говором. А может быть, все объяснялось еще проще, и название замка было связано с его потерявшимся в недрах истории первым владельцем голубых кровей? Но как бы там ни было, многострадальный замок приютил в своих крепких каменных стенах, обрамленных вечными деревянными балками, международную юношескую организацию, которая за семьдесят лет своего существования стала мировым центром детской и юношеской литературы.

К несокрушимому замку нежно прислонилось бочком, как спящая кошка к печке зимой, милое романтическое лебединое озеро, замерзшее и покрывшееся льдом как раз к моему приезду в ноябре, что давало мне прекрасный шанс обновить репертуар моих велосипедных трюков на льду на фоне этого средневекового величия, запертого в камне.

Массивный замок, погруженный в летаргический зимний сон спального района Мюнхена, ласково и приветливо встретил меня расслабленной международной атмосферой: первые знакомства и за́мковые разговоры с коллегами, спокойная работа над проектом под крепкий кофе, компьютер с бесплатным интернетом, неспешный корпоративный обед в ресторане у подмерзшей воды, много книг и свободного времени. Всего этого мне так недоставало в Москве, что я, как в омут, бросилась в прогулки, пешком и на велосипеде, по респектабельному благообразному провинциальному Мюнхену, скованному зимней прохладой, открывающемуся не каждому, а лишь «своим», тем, кто держится скромно, но с достоинством.

Все это составляло удивительный контраст в сравнении с моей стремительно закрученной московской спиралью жизнью. Мюнхен, разрезанный руслом прозрачного Изара на две части, я обошла и объехала вдоль и поперек уже за две недели; мне хотелось собрать его в себе воедино, как мозаичную картинку, разбросанную резвящимся ребенком. Мне хотелось втянуть, вобрать в себя атмосферу этого вольного города, вдохнуть его ноябрьскую строгость и выпить его хмельной дурман без остатка. Мюнхен окутал меня зимним ароматом спасительных теплых сосисок в тесте, которые я заглатывала каждый вечер, желая познать новое для меня чувство свободы, избавиться от зябкой сырости, которой пронизана каждая улочка города, и убежать от влаги, пробиравшей меня до костей.