На следующий день по требованию моего отца мы уже стояли в Совете общины и, спотыкаясь на каждом слове, рассказывали Отто Бельцу, начальнику местной администрации, о нашем намерении превратить старый дом с деревянным сараем в деревенскую дискотеку.

– А сколько людей-то будет примерно? – поинтересовался Отто.

– Человек двадцать, – предположили мы.

– Шуметь будете?

– Да нет, конечно. Мы помаленьку. Мы тихонечко.

Через неделю был назначен запуск нашего проекта. Мы сами нарисовали плакаты и развесили их по всей округе. Сарафанное радио или, как говорят в Швейцарии, «витамин В» работает в Швейцарии безупречно и точно как часы. Колокол на башне в Замочково не пробил и восьми вечера, а перед нашим преобразованным диско-сараем уже в день открытия стояла добрая сотня транспортных средств: велосипеды, мотоциклы, мопеды, машины. И даже трактор. В тот вечер в пятницу все дороги нашего региона вели к Замочково.

Наше благое дело набирало обороты! За вход мы начали брать по пять франков, чтобы хоть как-то ограничить количество желающих. Не помогло! Тогда мы придумали сделать вход только в костюмах. Но и это не могло сдержать наплыв разномастной толпы парней и девчонок, стремившихся к нам на дискотеку по выходным.

Через пару недель после открытия дискотеки в нашу студию в подвале влетела Хайди, мать братьев Тобиаса и Якоба:

– Да вы что тут все, с ума посходили? Весь дом у вас на прошлых выходных ходуном ходил, того и гляди балки обвалятся! А ну, бездельники, смотрите, все балки расшатались! А если под ваш топот все обрушится? Сколько у вас в дом народу влезло? – тарахтела она прицельной картечью по нашим ушам.

– Человек сто двадцать. Точно не больше, – неуверенно и робко пробурчал жилистый вихрастый Тобиас, исподлобья поглядывая на мать.

– Да мы все исправим! – почти хором выкрикнули мы с Дани. Нам очень не хотелось отменять набирающую обороты дискотеку. – Есть идея!

На следующие выходные мы полностью перестроили нашу музыкальную программу для диско. Вместо бум-бум и бах-бах наши посетители вдруг услышали плавные медляки. Сначала публика смотрела на диджея Дани в полном недоумении. Мы были почти в отчаянии. Действовать нужно было быстро и решительно. Я встал и пригласил Мириам, симпатичную сестру Тобиаса, на медленный танец. А потом в центр танцзала вышла вторая пара. Третья. Мы были спасены!

На следующей неделе мы притащили из подвала деревянные балки – укрепить пол, чтобы тот не провалился под ногами. Дискотека под Замочково стала еще популярнее. Наше общее дело шло в гору!

Через год мы уже организовывали концерты начинающих и матерых рок-групп по всему нашему региону. Мы брали в аренду спортзалы многоцелевого назначения, концерты собирали толпы посетителей. Мы планировали даже выйти в формат open air. Это было бы удивительно легко, особенно когда погода позволяла порхать летом от дискотеки на вечеринку или с рок-концерта на шоу под открытым небом с огромным количеством желающих утонуть в грохочущей музыке и приглушенном свете, неумело, но по-юношески уверенно чертящем свои причудливые фигуры и фантасмагорические переплетения теней темными пьянящими молодыми ночами. В моей жизни все клокотало, кипело, бурлило, стремительно менялось, как кадры заводного приключенческого фильма.

На одной из таких вечеринок в мою жизнь вошла маленькая хрупкая Ада. Она вошла в мою судьбу жестким и уверенным танцем – «два шага вперед и один назад». Она перекроила мои взгляды на жизнь, мои ценности по своим лекалам, отрезала все, что ей не подходило по фасону и размеру, остатки сметала наживую белыми нитками, выкинув ненужные ей пестрые лоскутки моих беззаботных дней в корзину с грязным бельем.

Мы поженились в холодном январе. Я принял решение о нашем зимнем браке только для того, чтобы моя дочь Сабрина родилась в настоящей семье и носила мою фамилию. Предстоящее появление Сабрины на свет дарило мне надежду, что все будет хорошо, что все обязательно будет хорошо. Ведь иначе и быть не может, когда в семье появляется малыш. Я свято верил в это до последнего дня нашего брака. Но уже тогда, во время январской свадьбы, меня ни на минуту не отпускало чувство, что что-то идет не так, что сценарий моего фильма жестоко нарушен. Мой внутренний голос упрямо твердил: «Остановись!» Но было поздно что-то менять. Мой внутренний голос никогда не обманывает меня. Моя интуиция, взращенная свободным и легким ветром на альпийских лугах, на фоне могучих гор, вселяющих наивное вселенское доверие к миру, мое чутье, впитанное в детстве с топленым коровьим молоком, мой инстинкт самосохранения и сохранения устоев семьи отказывались верить в происходящее. Они щетинились, как шерсть обреченного и загнанного в угол зверя, но не могли противостоять жесткой воле моей маленькой хрупкой жены Ады, крушащей все на своем пути и превратившей нашу совместную жизнь в ад.

Холод этого свадебного дня, пронизывающий до костей, остался со мной надолго, на все 25 лет нашего брака. Эти 25 лет брака протекли сквозь мои пальцы, оставив только мо́кроть воды на озябшей ладони. Этот поток сточной ледяной воды, обрушившийся на меня, долгие годы приводил мое сознание в пульсирующий озноб, до гусиной кожи по всему телу. Я долго не мог выгнать этот пронизывающий свирепый холод ни из своего дома, ни из своей души.

За несколько лет нашего брака Ада смогла рассорить меня с моими лучшими друзьями, с коллегами по работе, с соседями и знакомыми. Она пыталась переломать и перекроить отношения моих родителей. Острыми портняжными ножницами она срезала все живые нити, соединявшие меня с моим миром, моим детством, моими мечтами. Я благодарен Аде за эти 25 лет: она родила моих чудесных детей и научила меня тому, как не надо строить отношения в семье.

Прошли первые пять лет. В тот пресный морозный день, играющий на моих нервах заезженной пластинкой, я был, как обычно, в своем офисе на центральной улице Замочково, готовился к переговорам с поставщиком, разбирал и оплачивал счета, планировал детали установки спутниковой антенны в ближайшую неделю. Еле живая электрическая спираль моей души сжалась в комок от холода, но была накалена до предела послеобеденным разговором с Адой. Через витрину офиса, стильно оформленную к Рождеству, краем глаза я заметил машину отца, резко затормозившую прямо у входной двери. Он ворвался в офис – колокольчик взвизгнул, экраны телевизоров дрогнули. Отец дрожал всем телом, руки его тряслись; он бросил на мой рабочий стол письмо.

– На, читай, сынок! – еле выдавил за день постаревший отец и в изнеможении обрушился на диван.

У меня резко кольнуло под ложечкой, когда я развернул письмо и узнал жесткий почерк Ады. Слова обрушились на меня мелким щебнем, булыжниками скал, глыбами снежной ледяной лавины, вспугнутой пушечным выстрелом с вершины горы и со всей силы несущейся вниз, круша все на своем пути. У меня закружилась голова, мой офис завертелся у меня под ногами.

Письмо было четким, понятным, однозначным и не требовало ответа. Мой живот туго стянуло нервами, желудок скрутило в узел непрекращающимся спазмом. Это было начало конца моего мира. Это было крушение.

Я ошибся. Я не вернулся сейчас же из офиса домой, я не потребовал у Ады открытого разговора, я не остановил этот несущийся под откос поезд, в котором сидела моя семья.

Я ошибся.

От двери моего офиса до двери моего дома, где находилась Ада, всего 25 шагов. Я не нашел в себе сил пройти эти 25 шагов домой, чтобы немедленно разрешить ситуацию. Я проводил убитого горем отца, я продолжил разбирать деловые бумаги и счета, я закончил планировать установку антенны.