– Это мой маленький подарок для тебя! – Папа протягивает маме жестяную табличку «По средам закрыто». – Дорогая Гертруда, теперь мы сможем еще больше времени проводить вместе, бродить по холмам, путешествовать, ходить в горы.

– Милый Курт, это самый лучший подарок, который ты мне когда-либо дарил! – Мама улыбается, на глазах ее блестят слезы радости.

Я ничего не понимаю в этом разговоре и больше не слушаю их, а просто восхищенно разглядываю бесчисленные водные такси, яхты, прогулочные катера и теплоходы, ожидающие своих туристов. У меня настоящий теплоход! Папа купил мне в подарок игрушечный кораблик! Я гордо несу его перед собой, его огоньки горят, мерцают и отражаются в вечных венецианских каналах. Как только мы вернемся в Замочково, я сразу же испробую его в нашем ручье. Я верю, что теплоход обязательно поплывет!

Прошло много холодных лет. Не стало отца. Крепкий лед наших отношений с Адой все же дал глубокую трещину. Я балансировал на льдинах, раздираемых мощным глубинным течением бурлящего потока, пытаясь удержаться на плаву, пытаясь собрать их воедино, пытаясь скрепить то, что удерживать уже не было никаких сил. Мне было некуда отступать. За моей спиной были дети. В январе 2008 года мы поехали с Адой в «Икею» купить новую кровать для шестилетней Алины. Уже в магазине я почувствовал легкий дискомфорт в животе, а затем резкий жесткий спазм пронзил спину и скрутил все мое тело. Сначала легкий озноб, а затем ледяная лихорадка сковала мне спину, ноги, руки, я не смог сесть за руль.

– Вечно с тобой одни проблемы, даже в магазин съездить нормально не можешь, – процедила сквозь зубы Ада.

Приехал мой знакомый, забрал нас, а потом отвез меня к домашнему врачу.

– Все будет в порядке, не переживайте, господин Либгут, все показатели крови в норме, – сказал мне наш приветливый врач.

– Спасибо, вам, господин Капеллер, вы меня успокоили, – с облегчением выдохнул я.

– Вот вам антибиотик на неделю, два раза в день, утром и вечером. Диета, продукты с низким содержанием клетчатки и побольше пейте воды, два литра в день уже хорошо. Спокойная жизнь и никакого стресса! И, конечно, обращайтесь к нам при необходимости. Что еще я могу сделать для вас? – спросил меня доктор Капеллер.

Он действительно ничего больше не мог для меня сделать. Если бы его естественные правила были так просты в исполнении! Но я верил, что все будет хорошо.

Я ошибся.

Уже через несколько месяцев, воскресным апрельским вечером, часов в 11, пронзительная острая боль в правой части живота проткнула меня насквозь. Я дополз на четвереньках до дивана в гостиной. Дети были на каникулах у родителей Ады. Я попросил Аду позвонить врачу «скорой помощи».

Она нехотя набрала номер, недовольно бубня, что завтра у нее рабочий день и ей надо спать. Рано вставать в ясли.

Женский голос на другом конце трубки, казалось, был не особо рад ночному звонку. Я не помню, что убедило ее приехать к нам домой.

– Это похоже на аппендицит, господин Либгут, или какое-то отравление, надо понаблюдать ночью, а сейчас я вам сделаю укол. Если завтра лучше не будет, то поезжайте к своему домашнему доктору, – сказала строгая врач и, сделав укол, уехала в ночь.

Я не помню, спал ли я в ту ночь. Притупившаяся боль сосредоточилась где-то чуть выше паха, она скребла меня изнутри, лихорадила снаружи, мои мышцы сводило щемящей судорогой.

– Теперь я еще и на работу должна на поезде ехать, – услышал я сквозь дымку своего ночного бреда голос Ады из соседней комнаты.

Хлопнула дверь. Встать с дивана я не смог. Но смог дотянуться до телефона.

– Берите такси и приезжайте к нам, – автоматически ответил мне кто-то.

Я смог вызвать такси. Я смог доплестись до входной двери, смог сползти по лестнице, держась руками за шершавые ступеньки. Таксист довез меня до домашнего врача.

– О Боже мой, что с вами приключилось, господин Либгут? – склонилась надо мной медсестра, когда я на полусогнутых ногах с трудом втащился в приемную.

– Лейкоциты многократно выше нормы, в больницу нужно его срочно, они там с ним быстро разберутся, – сквозь пелену бессмысленных образов пронеслось в моей голове.

Кто-то отвез меня в больницу. Много светящихся приборов вокруг, проводки, кабели, размеренно мерцающие дисплеи. Все почти так, как в моей комнате в доме моего детства под Замочково. Но зачем тут так много людей? Я весь в проводах. Что они все суетятся надо мной?

– Господин Либгут, господин Либгут! Вы слышите меня? – тормошит меня кто-то за плечо, – сейчас будет экстренная операция. Хирург скоро подъедет. Мы срочно вызвали его из отпуска.

– Ну ты, брат, хорошо попал к нам сегодня! Но не переживай, все будет отлично! Меня с мексиканской вечеринки прямо к тебе вызвали. Ничего страшного, вот сделаем тебе операцию, и будешь как новенький. Все починим! Я, правда, пивка-то попил на вечеринке. Но ты не волнуйся, все будет хорошо! Потихоньку да помаленьку. Сейчас посмотрим, на что мы способны, – шутил влетевший в предоперационную комнату немолодой врач, упаковывая свою густую окладистую бороду под хирургическую маску.

Это было последнее, что вынесло на поверхность мое сознание, уходящее под воздействием общей анестезии в темный туннель.

Бригада экстренного назначения хорошо знала свое дело. Операция длилась более шести часов.

– Сердца не слышно. Будем заводить!

– Это не работает. Давай его в реанимацию.

Швейцарская медицина считается одной из лучших во всем мире. Швейцарская медицина всесильна. Или почти всесильна. Она способна одним рывком завести человека, приведя в движение его защитные силы и инстинкт самосохранения. Если кто-то попал в ее четкий и слаженно работающий механизм, то мертвым он, скорее всего, из него не выберется. Я постиг эти секреты за время, проведенное в больнице, и обязательно расскажу о них.

Неделю я был в реанимации. В сознание не приходил. Мое тело, накачанное морфием и долгожданным спокойствием, отказывалось возвращаться в холодный ледяной мир. Его, как трепещущую былинку, мерно-мирно покачивало легким ветерком где-то под тягучими облаками альпийских гор.

– И долго он так будет здесь лежать? А что делать с фирмой? – чуть тронул мое сознание, то затухающее, то вспыхивающее, знакомый голос, гремящий из чужого мне далека. Тронул и сразу же утонул, растворившись где-то в физиологическом растворе, текущем по моим венам.

Через неделю я приоткрыл глаза почти в полном сознании. Надо мной склонилась загорелая медсестра. Ее черные кудрявые волосы застенчиво спрятались под маску.

– Господин Либгут! Вы слышите меня? – я мог различить скорее движение ее губ, чем голос.

К моей кровати с бесчисленными проводками и приборами подошел все тот же немолодой хирург с густой окладистой бородой. Я видел! Я слышал! Я чувствовал! Жизнь начала робко и осторожно возвращаться ко мне. Меня перевели в обычное отделение. Проводки, кабели, капельницы, морфий, таблетки, уколы, перевязки, смена белья, катетеры, мешочки, бинты, марля – все это сплелось в один запутанный, пахнущий гноем и болью клубок моего обычного дня. Из железного банкомата, без перебоя по приказу «к ноге!» выдающего деньги жене, я вдруг в одно мгновение превратился в сухую травинку, едва колышущуюся на перепутье между небом и землей.

Когда я пришел в себя и осознал, сколько времени я уже в больнице и сколько еще буду лежать, моя первая осознанная мысль была о моей фирме. Как спасти дело, которое кормит моих детей? Прямо с больничной кровати я смог договориться со своим старым знакомым, чтобы тот взял на себя ведение дел моей фирмы, второй знакомый занялся сервисом: ответственность за ведение бизнеса была перераспределена и переложена на плечи нескольких людей. Я прямо в больнице спокойно и уверенно подписал абсолютно невыгодный для меня договор управления. Это стало моим спасением. Единственно правильным решением, которое помогло хоть как-то спасти фирму. Если неприятность случается, то она случается обязательно некстати, ведь верно? Как раз весной начинался высокий сезон, и я сразу потерял 40 % оборота. Далее рванул переворот тенденций на рынке, и моя компания так никогда и не оправилась от моего внезапного вылета из управления на несколько месяцев. Мои конкуренты набирали силу.