– Ну что ж, а раз так, – продолжил маршал, – то пора всем расходиться. Кроме вас, генерал! Вы мне как раз еще понадобитесь. Ваши люди, кстати, могут также подождать вас вне шатра. В компании моих людей, например. Шевелитесь! Оставьте нас наедине, наконец!

Когда в шатре остались только двое, Роджер Гудман наполнил еще один кубок пивом.

– Выпей со мной, Альберт! А то от скуки я подыхаю. Эх, Всемогущий, все-таки на войне было веселее!

– Я не думаю, Роджер, что война – это веселое занятие. Люди гибнут.

– Это единственный минус войны. Но посуди сам. Чем нам еще заниматься?

– Строить сильное государство и служить королю.

– Опять нудишь, – герцог Виртленда печально осмотрелся. – Давай, пей.

– Я не пью.

– А вот и нет! Я старше по званию! Я приказываю, пей.

Генерал нехотя пригубил. Пиво было теплым и невкусным. Для непьющего человека, так просто омерзительным. Роджер вновь рассмеялся.

– Нет! Все-таки, с тобой порой весело. Ты так помешан на всей этой своей чести, субординации и прочей ахинеи, что издеваться над тобой одно удовольствие.

– Как вам будет угодно, ваша светлость, – Альберт недовольно отвернулся. Он стер рукой, оставшуюся на черных усах и бороде пену, поставил кубок и сел на ближайший стул. – Я скажу тебе, что ты зря все пускаешь на самотек. Король придумывает законы, и их надо исполнять. Если мы, приближенные к его величеству, не выполняем свой долг, то как это будут делать другие? А потом вот еще что… Ты говоришь про войну, но привыкшему человеку убивать легко, для него это становится забавой. Даже для тебя, по натуре, самого обыкновенного и доброго простака из всех, что я видел.

– Ну это же развлечение! Как охота, например. Я не убивал женщин и детей, стариков и калек. И своим солдатам запрещал это делать. В чем я провинился? А вот убить воина в настоящем бою – это проверка на вшивость. Это азарт! Так что я не стыжусь.

– Я и не пытаюсь устыдить тебя. Ты человек действительно, в общем-то, достойный и безусловно неиспорченный. А там, где и отступаешь от чести, так это не из-за трусости, а из-за твоего неправильного к миру отношения. Я-то это давно понял. Но самое сложное – это менять мир. Король делает это при помощи законов, потому мы и должны им следовать. Я это делаю при помощи своего занудства, хотя порой мне бы хотелось повеселиться. Ты не делаешь этого никак! А это недостойно герцога. Хотя я понимаю, что самая полезная деятельность до невыносимости скучна.

Роджер осклабился:

– Знаешь что? Я и не просил короля даровать мне сей титул! Я сразу сказал, что я не годен для столь обременительного звания и столь скучной работенки. Ты стал хуже моего отца! Он тоже все мое детство только и ворчал, потому что сын его был несерьезен. А сын его был несерьезен, потому что отец вечно только и ворчал. Что ты еще от меня хочешь? Жизнь одна, я становлюсь стар. Для всего, чем занимаюсь, я не гожусь. Потому я и стараюсь хоть как-то скрасить мои унылые будничные дни. А ты лезешь ко мне со своими проповедями!

– Потому что безразличие и порождает хаос! Вот ты говоришь, что не позволяешь своим солдатам насильничать и грабить после победы? И кстати, соответствующим законом короля, это действительно запрещено. Но в нем много лазеек. И все равно все грабят и насильничают. Если мы не будем висеть над ними, словно карающий меч Всемогущего, они так и не привыкнут к тому, что наказание неотвратимо. Мы должны быть исполнителями и толкователями воли короля. Чтобы не было желающих читать волю его величества, как им заблагорассудится!

– Не ври мне! Ни один мой воин никого не обидел!

– Конечно, Роджер! – в сердцах крикнул граф фон Кёниг. – Но только ты давно уже не хозяин своего Бивершира. Твоя армия – это всего-то горстка твоей охраны. Им ты и приказываешь, за ними ты и следишь. А то что ты – маршал целого воинства Виртленда, наместник Севера, так об этом ты забываешь! Вот Сепрентос отлично пользуется лазейками. Его люди поубивали и развлеклись вдоволь. Увидев это, и не боясь гнева отца и сюзерена, твой сын Рэйф тоже неплохо потешился во главе твоей бывшей армии.

– Врешь, мерзавец! – яростно крикнул герцог Гудман.

– Ты знаешь, что я никогда не вру. Не обманывай себя, – и Альберт грустно посмотрел на герцога Виртленда.

Тот сначала трясся от гнева, потом несколько превозмог себя, и неожиданно плюхнулся на близлежащую табуретку. Свесив руки, он мрачно глядел в пол. Графу фон Кёнигу стало жаль друга. Похоже он погорячился.

– Ладно, Роджер, наверное, я слишком надавил на тебя. Я понимаю, как тебе тяжело. В конце концов, рассуждать мы все можем, вот только я сам не хотел бы стать на твое место. Я не знаю хватило бы мне опыта и мудрости для этого.

– Эх, Альберт, Альберт… Тебе бы хватило. Может быть. Уж ты бы не побоялся поганого Сепрентоса. А я, скажу тебе честно, я боюсь его. Я никогда не был слишком труслив, возможно только в меру, но я боюсь этого гада. И боюсь не потому, что он такой страшный, а потому что я знаю, что он ни перед чем не остановится. Видит Всемогущий, что наш король – мудрейший человек. Но ни разу еще он не наказал и не взял герцога Правского за вымя, и не поставил его на место. Почему? Я не знаю. Может он – гений, может просто колдун. Я не верю, что Готфрида Висболда можно запугать. Он бесстрашен также, как и ты. Даже поболее тебя. Но он всегда слушается Ференца. Всегда. И если я начну гнуть свою линию, то на себя-то мне плевать. Но вот Рэйф, Стефан, Джанет и Нора, все мои дети… Вот за них я и боюсь, – голос Роджера дрожал, – как славно, что Розмари не видит меня сейчас в таком состоянии. Ей там в божественных садах хорошо. Не стоит ей портить настроения.

Граф фон Кёниг встал, подошел к другу и аккуратно положил свою руку ему на плечо.

– Твоя жена была прекрасной женщиной. Доброй, кроткой, но сильной. Жаль, что она умерла при родах.

– Хоть Нора и убила ее, когда появилась на свет, меньше от этого я дочку любить не стал. И вот ради всех них, ради отпрысков, я буду делать то, что лучше всего умею. Играть роль беспечного баловня судьбы и недалекого добродушного дурачка, – герцог Гудман встал и твердо посмотрел в глаза графу. – И знаешь, что еще я тебе скажу?

– Пока нет.

– Так вот, я думаю, что именно поэтому король и даровал мне, а не тебе титул герцога. Все ждали, что Кёниги возглавят Виртленд. И все были поражены, когда дом Гудманов столь возвысился. Но я кое-что понял. Я может и слаб умом на интриги, но не конченный остолоп. Если бы король доверил тебе управление нашими землями, то уж ты-то с твоими вечными поисками справедливости и всеобщего блага, точно довел бы королевство до гражданской войны. После смерти Готфрида уж так вообще наверняка. Ведь у него всего один сын, к нашему глубокому сожалению, еще ребенок. И случись что с нашим обожаемым королем, а он хоть и моложе нас, но жизнь сурова, особенно к помазанникам Всемогущего, то пока наследник достигает совершеннолетия, вы с Сепрентосом ввергнете страну в кровавый хаос. Ты не станешь мириться с тем, что вытворяет порой герцог Правский. И ты лучше меня знаешь, что герцог Правский ни за что не подчинится тебе. Ведь кто-кто, а он тебя нисколько не боится. Что скажешь, приятель? Я не прав?

Генерал Кёниг не мог раскрыть рта. Он в душе подозревал, что, наверное, так оно и есть. Но первый раз ему высказали это в лицо, и высказал его друг, коего он совсем недавно обвинял в легкомыслии. «Да уж, Роджер! – подумал граф. – Сейчас ты проявил себя истинным наместником Севера». Вслух же Альберт произнес:

– Я повел себя по-скотски. Простите меня, маршал. Порой я забываюсь.

И граф фон Кёниг упал на одно колено. Герцог Виртленда приказал:

– Встаньте, генерал. Я не в обиде на вас.

Потом черты его лица стали мягче, и он продолжил беспечным тоном:

– В конце концов, твои вечные уроки и поучения держат меня в тонусе и напоминают мне о том, кто я есть и что я должен делать.

– Я рад, что могу быть вам столь полезен, – ответил Альберт.