– Извините, пожалуйста, что подошел к вам. Меня Леха зовут. Я сам из Алейска буду.

Вол оторвал глаза от экрана и увидел тощего мужичишку в распахнутой куртке поверх выцветшей майки. Лицо его было таково, словно младенец крепко попил лет двадцать пять, трудясь на приисках. На бритую лысину со лба расходились волнами глубокие морщины, оттого что Леха постоянно поднимал брови.

Вол взглянул на часы. Три часа. Выходит, за перепиской улетело почти полтора. Кроме него за столом остался лишь Мишка, но и тот на держался исключительно на волевом желании продолжать сиесту. Леха пожал обоим руки и продолжил стоять у стола. Прикинув, что от эдакого ханыги опасности не много, Вол устало промотал беседу с Машкой и признался себе, что приехать к ней сейчас едва ли получится, однако, задел безусловно положен. «Однако ж нагородил…» – чесал щетину Вол, читая, ударные комплименты, помню – не забуду никогда, отдельно выделялась сочиненная карьера пилота дальней авиации, настолько принципиального, что, он не смирился с тем как разбазаривали его родную часть и подал рапорт. От некоторых пассажей Вол смеялся в голос.

– Я сам алейский. Лехой звать. Вы извините, мужики, конечно.

Между телефоном и глазами Вола появилась затёртая пятерня. Поздоровавшись снова, Вол спряла гаджет в карман и недовольно уставился на Леху. Тот в свою очередь, малость покачиваясь, отображал в лице невинность, на какую, конечно, способно лицо мужика за сорок. Мишка рукой предложил гостю присесть. Леха сел с краю и поставил на угол стакан с пивом.

– Ты чего подошел-то? – спросил Мишка.

С виноватым лицом крестьянского интеллигента Леха поднялся и протягивая руку Мишке сказал:

– Леха! Сам я алейский… Вы не подумайте, что я какой-то гад, я Леха…

– Да садись ты, – сказал Мишка и вновь пожав Лехину руку, усадил его на лавку.

– Мишка, блин, нахрен? – шикнул Вол.

– А можно, да? Вы извините, я нормальный, не какой-то… – насупившись сказал Леха и пригубил пива, как вдруг поднялся: – Алейский я…

– Ты уже десятый раз знакомишься, – отрезал Мишка и усилием посадил на лавку. – Пей, отдыхай, это общее место. Сидеть можно везде, где свободно, если ты не любитель залупится. Без неприятностей давай.

– Да, я нормальный, с Алейска приехал… – объяснял Леха.

– Слушай, – сердито сказал Вол, – сел – сиди, выпивай, мы тут своей кампанией отдыхаем. Понятно?

Он подсел к Мишке и достал телефон, чтобы показать фотоальбом Машки, дабы заработать пацанское одобрение.

– Работали на земле всю жизнь… – с энтузиазмом обратился Леха к Волу и Мишке, но увидев их полнейшее безразличие, поник и продолжил как бы сам с собой. – Теперь в колхозе работы нет, пришлось в центр податься. Раньше силы были, а потом никому… Мать схоронил, а за дом выручил гроши. На первое время в городе едва… Пенсии тысяча семьсот рублей. Ну, как теперь?

– Сколько тебе? – Мишка краем уха услышал последнюю фразу.

– Тридцать девятый идет, – послушно, как на экзамене, ответил Леха.

– Служил говоришь? – в Мишкиной голове сходилась цепочка.

– Да, в мотострелках, – ответил Леха.

– Тебе не насрать, что он там делал? – недовольно сказал Вол. – Не отвяжемся же.

– Погоди, – отмахнулся Мишка, затем пораскинув спросил: – В первой принимал участие?

– Не успел. Во второй, – с тем же послушанием ответил Леха.

Мишкины глаза округлились, и он протянул Лехе руку. Вол потянул Мишку за рукав.

– Бомжара какой-то. Чего ты его слушаешь? – шикнул Вол

– Он ветеран, понимаешь? Ветеран! – ответил Мишка, злобно поглядев на руку Вола.

– Алейский я, Лехой кличут, – с радостью представился Леха.

– Знаю я, знаю… – с тяжелым сердцем сказал ему Мишка. – Можно было сразу догадаться…

Леха сызнова повторил историю с переездом, и Мишка слушал со вниманием. Подобной перемены в приятеле Вол уразуметь был решительно не способен.

– Можно в туалет? – спросил Леха, закончив исповедь.

– Можно. Спустись вниз, там налево, – спокойно сказал Мишка.

Поднявшись, Леха спросил, можно ли оставить свое пиво. Получив утвердительный ответ, он отошел на пару шагов, однако, повернулся с совестливым лицом и сказал:

– Вы не подумайте, что я мразь какая-то, я нормальный. С Алейска я.

Мишка вышел из-за стола и, подойдя к Лехе, протянул ему ладонь, а следом обнял, шепнув на ухо:

– Спасибо тебе, брат. Мы помним, что ты сделал для всех нас.

Вол недовольно провел ладошкой по лицу и сунув в зубы сигарету, вышел на крыльцо.

Осовело Вол окинул взглядом потухшие окна пятиэтажек. Он захотел присесть на ступеньки, но те покрывались слоем рвоты и слюны. От мысли о вое жены насчет замаранных штанов у Вола заболели виски. Он спустился вниз, где такие же, как он сам, парочки полуночных пьяниц курили в перерыве между подходами за очередной порцией пенного. Их лица освещали только блики иллюминированной вывески, ведь одинокий фонарь у дороги давно сгорел, видимо на его счет еще не пришло время принятия «принципиального решения». Прикуривая, Вол краем глаза оглянулся на шпану, то ли бранившуюся, ли прибывавшую в задорном угаре. С той стороны раздался невнятный выкрик. Вол отхлебнул из бутыли, взятой с собой, отвернулся и, угадывая опасность, побрел за крыльцо отлить.

– Слышь! – расслышал Вол второй оклик.

Никто из пьяниц не обернулся, и Вол не причислил себя к наиболее бесстрашным представителем рода человеческого, потому под личиной постороннего брел себе дальше.

– Ты че, меня игноришь что-ли?

Пацанский выкрик раздался ближе, чем хотелось Волу, и пьяницы единодушно решили: жертвой выбран именно Вол, потому стали таращится с боязливой, но предвкушающей ухмылкой. Шея Вола занемела, оттого пришлось оборачиваться переступая, точно зашуганной дворняге. Вожак шайки подошел вплотную, из его расстегнутого ворота шел пар. Вол сжался всеми членами, но обделенный способностью черепахи, замер, краем мозга вспоминая наущение папаши не двигаться, когда скалится уличный пес.

– Сиги есть? – нагло спросил вожак.

Вол мямлил.

– Хуй изо рта вынь, когда говоришь! Курить есть? – повторил вожак.

Дрожащей рукой Вол протянул пачку.

– Парочку возьму? – вожак отчего-то решил проявить пацанскую галантность.

Вол с облегчением закивал. Получив, что хотел вожак кинул пачку обратно, но Вол сумел ухватить скользкую упаковку.

– Ты че, от меня съебаться хотел? – между делом поинтересовался вожак, закурив.

– Да, я просто как-то не подумал, – растерянно ответил Вол.

– Раз не хотел, выходит, ты имеешь мне что-то предъявить? – нарочито издеваясь, ухмыльнулся вожак.

– Я? – удивленно спросил Вол, понимая к чему идет разговор, и инстинктивно попятился.

– Ты куда? Я с тобой общаюсь! Попутал что-ли бухой?

– Нет, нет, – замотал головой Вол и попятился быстрее.

– А ну, стой, бля! – прикрикнул вожак и, подавишь вперед, притопнул тяжелым ботинком по влажному асфальту.

Тогда Вол побежал изо всех сил, что оставалась в хмельных ногах, покуда печень не сдавило от боли. И пускай рукав до локтя был залит пивом, бутыли Вол не бросил.

***

Суки! Твари мразотные! Песьи… псы! – бормотал он на ходу. – Вы – дебилы, понимаете, последние дебилы! – развернулся Вол, отвечая незримому обидчику, после укоризной мысли. – Постой, постой… Проблемы с уважением, вот что не дает покою. Из той, сука, чтоб их уважал я, – последнюю букву он протяжно провыл, – надо заслужить! Хули, когда в девяносто шестом фуру зажигалок привез, никто не спрашивал, стоит ли уважать Валентина Волшебного! Ноги, суки, целовали! Все сразу: дай, дай… И ведь давал, не отказывал! Долбаеб… Ууу… – словно от боли застонал Вол и выпил остатки выдохшегося пива и, едва удержав его в желудке, отбросил мятую тару в кусты.

Путь домой был невыносим. Обессилевшая голова повисла словно надломленная. Вол глядел, как ноги попеременно вылетают и шлепают по асфальту. О том, чтобы вызвать машину не было речи. «Чтоб я платил этому жулью? Обшманает и выбросит в переулке», – заключил он, и пнул воздух вслед проезжавшему мимо такси. В отчаянии Вол пустил трусцой через дворы, но миновав лишь одну пятиэтажку, рухнул, задыхаясь. На земле он ощутил благостный отдых, к которому брел все это время. Вол с улыбкой закрыл глаза. В нескольких метрах раздался скрип тормозов. «Заметут!» – с болью подумал Вол и с большим усилием поднялся. В темноте дворов изредка попадались одинокие лампочки подъездов. Лишенный терпения идти по дорожкам, он пер напрямик через гаражные лабиринты и лез сквозь заросли кустов. Пробирался, падал, поднимался, осматривал не угодил ли в собачье дерьмо (или в человечье, разница не велика), из последних сил решался на спринт, но тотчас падал, налетев на переломанную оградку, кусок бетонного блока, врытую в землю покрышку. После он садился на бордюр отдохнуть, курил, глядел на ржавые карусельки и качели, вспоминал детство, мамку в косынке, треугольные пакеты с молоком, блатные песни под гитару с пивком, плакал, оттого начинал чихать. Он разглядывал машины, которыми были сплошь заставлены дороги у подъездов, бомжей, без стыда нырявших в мусорный бак, а рядом из такси вываливались полуголые девки, падая на каблуках, и скребли магнитным ключом замок домофона. Вол тяжело дышал, сил на мат не осталось, и, обоссавши торец панельки/гараж/тополь со спиленной кроной, отправлялся в дорогу. Чувствуя жажду, он закупался в круглосуточных подвальчиках, что в изобилии попадались на пути. И пускай Вола выворачивало, но он настойчиво вливал в себя пойло. В том не было желания. Заглатывая из горла, Вол утверждал безразличие к настоящему, проклиная грядущее, чтобы добить, наконец, прошлое, суть которого он сам. Где-то в пути он потерял понимание времени, а после, зачем и куда идет. Его лишь забавляло, как глупо по асфальту шлепают ботинки.