Скелтон не сопровождал Элен в Москву, он должен был присоединиться к ней позднее. Тем не менее, согласно утвержденной схеме, донесения службы безопасности о действиях Кронберга поступали сначала ему, а затем он их уже пересылал Элен.
- Какого черта? - заявила Элен старшему группы своей охраны Йенсену. - Вы - бюрократы хуже российских! Пока я нахожусь в Москве, сразу дублируйте мне файлы, которые отсылаете Скелтону! Я хочу, чтобы мне немедленно сообщали обо всем, что делает Кронберг!
Она уже жалела о принятом сгоряча решении поселить Кронберга в другом отеле. Если Элен и все ее помощники поселились в “Балчуг Кемпински” напротив Кремля, то Кронберга поселили в Grand Marriott, в отдалении, на Тверской. Это была маленькая месть, от которой Элен не могла удержаться. Но теперь ее охватило странное беспокойство: а что если Кронберг воспользуется тем, что оказался один? Это была, конечно, чушь: за Кронбергом следила служба безопасности, о каждом его шаге ей докладывали. Элен с досадой думала, что из-за Кронберга у нее уже началась паранойя, но никак не могла справиться с беспокойством.
Между тем переговоры в Москве шли все труднее, в том числе из-за закулисных происков Кронберга. Было ясно, что прежняя стратегия глобальной экспансии Brennan на российский рынок полетела ко всем чертям. Теперь речь шла лишь об ограниченном присутствии в качестве самостоятельного игрока, либо о миноритарной доле в пакете акций нескольких российских IT-компаний. Оба варианта имели как плюсы, так и минусы. Сама Элен с удовольствием послала бы всех этих российских партнеров ко всем чертям и улетела бы немедленно, но в совете директоров Brennan ее бы просто не поняли. А учитывая, что благодаря изощренным интригам Кронберга, ее позиции и без того пошатнулись и восстановить их теперь было совсем непросто, Элен была обязана привезти из Москвы результат, который не дал бы козырей ее противникам в совете директоров.
Она упорно добивалась получения блокирующего пакета акций в NFix – российской компании, одного из лидеров интернет-технологий в России. Однако Элен давали понять, что хотя NFix и негосударственная компания, но должна учитывать пожелания, исходящие «из-за реки». Представители компании при этом бросали выразительные взгляды в окно, где за Москва-рекой высились кремлевские башни. И Элен понимала, что решение придется искать именно в этих башнях. У нее там были связи. Предстояло воспользоваться ими. А это означало задержаться в ненавистной Элен Москве еще на несколько дней.
Гендиректор NFix Космынин любезно предложил миссис Бреннан культурную программу. У Элен не было настроения, но, в конце концов, надо было чем-то скрашивать осенние вечера, раз уж она застряла в российской столице. Ей предложили посетить концерт в Московской консерватории. Элен не любила и не понимала классическую музыку, но ей приходилось посещать концерты классики, дабы поддерживать образ культурной, образованной женщины, к тому же попечительницы чуть ли не десятка музыкальных коллективов. Благодаря этому, она научилась хотя бы не засыпать на концертах.
Элен согласилась посетить Большой зал консерватории, даже не поинтересовавшись, кто именно и что именно будет играть.
Но судьба и тут преподнесла ей сюрприз. Оказавшись в фойе консерватории в компании Космынина, благоухавшего целым букетом дорогого парфюма, она взяла в руки программку, рассеянно взглянула на нее и вздрогнула. Потому что взгляд ее упал на слова: «Андреас Фелнер. Прелюдия памяти Антона Вальковского». А когда подняла глаза, то окаменела: прямо на нее смотрели стальные глаза Кронберга. Он был здесь.
***
Андреас Фелнер сидел в кресле в номере московского Intercontinental. Перед выступлением ему требовалось хотя бы час побыть в полной тишине. Он нуждался в тишине как в воздухе, без этого его игра была отвратительной. Во всяком случае, так казалось Андреасу. Его директор Эгон Кренц совершенно не разделял этой точки зрения и ворчал, что все это просто блажь капризного, изнеженного музыканта и что публика с восторгом принимает выступления Фелнера вне зависимости от того, был ли у него этот “час” или нет. Но, тем не менее, делал все, чтобы “час тишины” у Андреаса был: составлял нужным образом расписание и следил, чтобы в этот час его подопечного никто не беспокоил. Однако на этот раз, хотя “час тишины” был обеспечен, никакой тишины в душе Андреаса не было. Ему предстояло играть прелюдию собственного сочинения. Прелюдию памяти Антона Вальковского. Второй раз в жизни. В первый раз эта прелюдия тоже исполнялась в Москве и все в том же Большом зале консерватории. И сейчас воспоминания просто рвали душу Андреаса, и он был не уверен, что сможет играть эту короткую вещь.
Он сочинил прелюдию после известия о гибели Антона. Узнал он о смерти возлюбленного далеко не сразу. Антон перестал выходить на связь. Не отвечал ни на телефонные звонки, ни на электронные сообщения, ни на вызовы по скайпу. У Андреаса был гастрольный тур, который он никак не мог прервать. Общих с Антоном знакомых в России у него не было, некого было попросить разузнать, куда пропал его возлюбленный. Андреас не знал, что предпринять, он сходил с ума от неизвестности. И тогда на помощь пришел все тот же Кренц. Точнее, вломился, в присущем ему напористом стиле. Кренц видел, что с его подопечным творится неладное, что тот не находит себе места от непонятной тревоги, но отказывается что-либо говорить. Кренц в буквальном смысле припер хрупкого Андреаса к стенке и вытряс из него правду. Собственно, именно тогда Андреас и признался директору, что влюблен, причем вовсе не в девушку, а в русского парня. На Кренца этот факт не произвел никакого впечатления, за долгие годы вращения в артистических кругах Европы его трудно было чем-то удивить. Он твердо пообещал Андреасу разузнать, куда пропал его русский возлюбленный, и сдержал обещание. Вот только не сразу. Уже много позже Кренц признался Андреасу, что сумел узнать о гибели Антона Вальковского, сына крупного русского бизнесмена, всего за несколько часов, сделав пару звонков нужным людям в Москву. Но сообщил он это Андреасу только по окончании гастролей, когда самолет, доставивший их из Токио, приземлился в Вене. Антон к тому времени был мертв почти месяц.
Это был миг, когда Андреас понял, что для него все кончено. Навсегда. Как будто весь мир погрузился во тьму и навсегда наступила ночь. Антон, с которым он встречался лишь изредка и с которым всего лишь целовался, как-то незаметно стал для Андреаса смыслом жизни. Так незаметно, что Андреас этого сразу и не понял. И понял лишь тогда, когда узнал, что Антона больше нет.
Оказалось, что музыка, игра на фортепиано имели смысл только потому, что Андреас любил Антона. Антон был для него воздухом, а музыка - ярким факелом. Но без воздуха факел не может гореть. В руках Андреаса осталась лишь обугленная головешка. И сам он не мог дышать.
Тогда, в венском аэропорту, он не рыдал - нечем было рыдать. Он даже почти ничего не говорил Кренцу, крепко державшему его за руку. Сказал лишь, что не поедет из аэропорта домой, а вылетит в Москву первым же рейсом. Кренц пытался его отговорить, но Андреас не реагировал на его слова. Тогда Кренц, чертыхнувшись, решительно заявил, что не отпустит Андреаса одного и полетит с ним. И это не обсуждается. Он буквально поволок впавшего в ступор Андреаса покупать билет. В тот же вечер они были в Москве. Кренц не отходил от Андреаса ни на шаг. В тот момент он фактически заменил Андреасу отца (родители Андреаса давно жили в разводе, у них были новые семьи, и они не слишком интересовались жизнью сына, хотя и не забывали при каждом удобном случае упомянуть, что “тот самый Фелнер” - именно их сын).
Если бы не Кренц, Андреас вообще не знал бы, что делать. Он решил лететь в Москву, повинуясь первому порыву. Но что бы он делал в Москве, зная по-русски лишь несколько фраз? Как искал бы могилу Антона? Кренц все взял в свои руки уже в венском аэропорту. Покупая билеты на первый же рейс (пришлось лететь с короткой стыковкой в Минске), Кренц одновременно висел на трубке, бронируя отель, созваниваясь со своими деловыми партнерами и еще кем-то в Москве. Они еще сидели в зале вылета, а Кренц уже знал: Антон Вальковский похоронен на Домодедовском кладбище к югу от Москвы. Андреасу название кладбища, конечно, ни о чем не говорило. Ему вообще это было неважно, в висок ему хищной птицей билась только одна мысль: Антона, его Антона больше нет! Но Кренц, если уж за что-то брался, то выяснял все до мелочей. Он умел вытрясать из людей и то, что они знают, и даже то, что они не знают. Недаром у него было прозвище “Штази” (так именовалась спецслужба Восточной Германии, не уступавшая мрачной славой советскому КГБ). В общем, Кренц быстро выяснил, что Антон погиб, врезавшись на отцовском “феррари” в дерево на скорости около 200 км/час. В крови у него обнаружили огромное количество алкоголя и наркотиков. Похоронили его на Домодедовском кладбище - самом обычном кладбище, несмотря на то, что отец парня был российским олигархом и вполне мог похоронить сына в куда более престижном месте.
