– Не уж-то слушаешься? – хохотнул Базиль.

– Когда как. Но сегодня я ещё бабушку не видел.

– Что ты, твою мать, к нему пристал?! – налетел на Серёгу Толян. – Человек с дороги, я бы тоже никуда не поехал!

– Да ладно! Я так, на всякий случай. Наше дело предложить, – засмеялся Базиль.

В этот момент все резко засобирались, натянули на головы шлемы, оседлали мотоциклы. Распуская клубы сиреневого выхлопа, взревели моторы и, кавалькада, поднимая тучи пыли, помчалась в сторону шоссе.

– Куда это они все? – удивленно поинтересовался я.

– Решили в Летово на разведку сгонять. Может там, блин, что интересное сегодня будет, – ответил Толик. – Ты куда сейчас?

– Поеду домой, а то неудобно перед бабулей.

– Тогда давай, до встречи.

Обменялись рукопожатием, и я, скрипя педалями, направился к бабушкиному дому. Рядом с её скотным двором одиноко стоял наш белый «Жигуль», перед соседской терраской четырёхлетний пацанёнок наматывал круги на трехколесном велосипеде. Он смело подъехал ко мне и остановился, с прищуром глядя снизу вверх. Я сразу понял, что это и есть мой дядя, Сергей Владимирович. Уперев ладони в коленки, наклоняюсь и, несколько сюсюкая, задаю вопрос:

– А что это у нас за мальчик такой холосый?

Я был уверен, что с четырёхлетками так и надо разговаривать, ведь, по идее, малыш совсем. Дальнейшее меня потрясло до глубины души.

– Ты что, дурак? – спрашивает мальчуган, чётко проговаривая букву «р».

От шока отошел только тогда, когда Сергей Владимирович, мой четырехлетний дядя, надавив на педали, снова поехал наматывать круги по двору. Вспомнилось, как тётя Тоня, четыре года назад, купала его в тазике, и был он такой маленький, розовенький, как поросёночек, с огромными яичками между ног. И тут я расхохотался. Дядя Серёжа перестал крутить педали и уставился на меня, наверное, сделав окончательный вывод по поводу моих умственных способностей. Однако, это не помешало нам подружиться и поиграть в догонялки. Сперва он, не слезая с велосипеда, за мной по кругу, потом я за ним. Серёга задорно смеялся, обернувшись назад, при этом продолжал бесстрашно крутить педали. Естественно, чуть не въехал в багажник нашей машины.

Скрипнула калитка, ведущая в соседский двор, и появилась Валентина.

– Серёжа, Игорь, пошли снедать!

– Что-то не хочется, – попытался я отвертеться, не совсем поняв, что означает слово «снедать».

– Пошли, пошли! Не стесняйся, твои у нас сидят. Сейчас ужинать будем.

Сразу всё встало на свои места. Валя – моя двоюродная тётя, симпатичная девушка двадцати пяти лет и, как мне запомнилось с последнего моего посещения деревни, большая любительница похохотать и поприкалываться.

Загнали оба велосипеда, большой и маленький, во двор, вошли через заднее крыльцо в сени дома, где стояла газовая двухкомфорочная плита, разделочный стол, лежал какой-то сельхозинвентарь, и пахло неповторимым ароматом самосада. Дядя Володя не признавал покупных папирос и курил только табак, выращенный на собственном огороде. В сенях он сушился, и запах этот пропитал пространство неистребимым и терпким духом махорки.

Из открытых дверей раздавались громкие голоса и смех. Переступаю высоченный порог, без привычки едва не споткнувшись. Справа печка и кухонька, отделённая занавеской, слева стулья рядком, стол у окошка. Прямо, над дверью, ведущей в горницу, большие портреты в рамках. Посередине, в фуражке, мой прадед, Сергей Степанович Николашин; рядом портрет молодой женщины, изучающе вглядывающейся в меня. Это моя прабабушка, Ольга Васильевна Николашина. Аж оторопь взяла. С двух сторон от портретов предков ещё два лика. Это пропавшие без вести во время войны родные братья бабули и дяди Володи, Николай и Дмитрий.

В горнице, за развёрнутым столом-книжкой, сидят дядя Володя с батей, тётя Тоня с моей матушкой, Нина с Валей, две девочки-погодки Оля и Лариса – мои троюродные сестрёнки, дочки Крёстной. Не хватает только бабули, которая в данный момент занималась прополкой на огороде. Анастасия Сергеевна не любила застолий, тем более сопряженных с распитием спиртных напитков. Поприсутствовала немного и ушла заниматься своими делами.

Родственники угощаются, чем Бог послал. Батя разливает по рюмочкам привезённую с Брянска водку, все несколько раскрасневшиеся, наперебой что-то друг другу рассказывают. Судя по остаткам жидкости в бутылке, рюмки по три (с незначительной женской подмогой), мужики приговорили. Серёга уже на коленях у тети Тони, что-то лопает из поставленной перед ним миски.

– Ну, наконец-то! Где болтался? – интересуется батя. Меня усаживают за стол, ставят перед носом тарелку с картошкой, задают какие-то вопросы. Девочки-сестрёнки с видимым любопытством изучают незнакомого им дядю, который, в придачу ко всему, крестник их мамы, а ещё и братец великовозрастный. Оле лет шесть, глаза большие, выразительные, Лариса на год старше. «Непременно подружимся!» – подумал я, подмигнув Ольге. Она заулыбалась, что-то шепнула Ларисе, и обе захихикали.

– Примешь? – дядя Володя показал глазами на рюмку.

Я энергично замотал головой, отвергая предложение.

– Он у нас не выпивает, – гордо заявил батя.

– Ну и правильно! – одобрил двоюродный дед. – Столько беды эта водка проклятая наделала.

Хотелось спросить, «что ж вы её, проклятую, пьёте?», но воздержался. А дядя с племянником, то есть Владимир Сергеевич с Анатолием Александровичем, весело чокнулись, произнесли сокровенное «за здоровье», благоговейно, одним глотком, опрокинули содержимое и, смухортившись, как будто глотнули отравы, принялись занюхивать выпитое кусочком ржаного хлеба.

– Хорошо пошла! – крякнув, выпалил отец и потянулся вилкой за огурцом.

Выхожу во двор. Перед глазами небольшой сад, состоящий из яблонь у кустов смородины, за ним вытянулись огороды – бабушкин и дяди Володин. Раньше они мне казались бесконечными, тянущимися чуть ли не до горизонта. Сейчас это ощущение бесконечности ушло. С высоты шестнадцатилетнего возраста «задá» начинались не так уж и далеко.

На меже, между двумя участками, стоит чуток покосившийся, сколоченный из плохо обработанных досок, сортир. Возможно, мой ровесник, если не старше. По крайней мере, сколько себя помню, он всегда был. С дядьволодиной стороны к нему примыкает собачья будка, в которой живёт пёс по кличке «Тайга». Владимир Сергеевич особо не разнообразился в собачьих кличках. Того полу-дворнягу, который обитал здесь четыре года назад, тоже кликали «Тайгой». Псина, загремев цепью, вылезла из своей конуры, потянулась, зевнув во всю пасть и, виляя хвостом вместе с задом, потянулась ко мне. Памятуя, что около будочное пространство усеяно собачьим дерьмом, пресёк дружественные попытки Тайги забросить передние лапы мне на плечи. Погладив собаку по рыжей голове с отвислыми ушами, прошел на бабушкину территорию.

Ряды лопухастой капусты, картошки и огурцов до самого конца огорода. Фигурка бабули впереди, с тяпкой в руках. Пройдя по меже, мимо двух старых яблонь, направляюсь к ней. Бабуля в черном платочке, надвинутом на глаза, смотрит с прищуром. Узнав, засмеялась.

– О, какой большой вырос!

– Здравствуй, бабуль!

Щемящая нежность волной прокатывается по сознанию. На бабушкином лице, испещрённом глубокими морщинами, несколько застенчивая улыбка. Я только сейчас увидел, как на неё похож отец. Из трёх братьев, он один – материнская копия. Тот же овал лица, такой же нос, и особенно прищур глаз.

– Ребят-то признал?

– Тольку признал, Базиля, больше никого?

– А к Сашке заходил?

– Нет ещё. Завтра зайду.

– Ну и ладно, – бабуля замялась. А потом, словно вспомнив, продолжила. – А вишню-то кушал?

– Не успел ещё.

– Так иди, а то отходит уже. Воробьи последнюю доклёвывают.

Обогнув огород со стороны задней стены дома, прохожу к вишневым деревьям. Того великолепия, как раньше, уже нет. Ряда четыре спилили, освобождая пространство под картошку и огурцы, а что осталось, сиротливо жалось к плетню, отделявшему наш участок от соседнего. Вспомнилось, как мы с батиным братом, дядей Володей, ночевали между вишневыми деревцами. Их было довольно много, можно сказать, целая рощица. И вишни, следовательно, было полно. Между вишневыми деревцами спали, чтобы сохранить урожай от пернатых разбойников, кучно садящихся на вишнёвые ветки. И не только от пернатых, ещё и от двуногих, взявших моду лазить по чужим огородам и воровать. Лежим, завернувшись в одеяло, слушаем сверчков, поющих свои бесконечные песни так близко, что кажется, руку протяни и поймаешь. Как было хорошо, словами не передать.