— Нет, Челси, эти люди получают то, что заслужили. Если я сильнее, то должен показать, что связываться со Спасителями было изначально херовой идеей, и ты должна уяснить, что твои новые друзья только на первый взгляд ангелочки. Им не составит труда избавиться от тебя.

Гневно сверкаю глазами. Ухватываюсь за торчащую из джинсов нить и легонько дергаю ту на себя.

— Но ведь тебе тоже не составило труда вышвырнуть меня из Святилища. Родной отец приказал своим людям бросить родную дочь на произвол судьбы. Прям-таки пахнет отцовской любовью!

Глядит на меня. В его взгляде нет дружелюбия.

— Я, может, и кажусь ублюдком, но у меня есть принципы. Например, я всегда держу свое слово, как и контроль в Святилище. Рик же так не умеет и навряд ли сумеет удержать власть в Александрии, — вздыхает. — Мне жаль, ясно? Я совершил ошибку по собственной глупости… был слишком самоуверен в своих силах, раз позволил пустить все на самотек. Но ты жива, а это главное!

Что-то внутри так и подталкивает, верещит: «Он ведь твой отец!» От этого дрожь усиливается. Нервно наматываю нить на палец.

— Челл, я доверю тебе жизни своих людей, власть… Я дам своей любимой наследнице все: начиная с хорошей одежды, заканчивая полной возможностью контролировать происходящее в общине, руководить своими людьми и принимать серьезные решения.

— Ты доверишь мне Святилище и дашь возможность руководить Спасителями?

— Такова цена за то, что я сделал. В конце концов, для тебя это будет неплохой опыт.

«Где у него может храниться рация?»

— С чего вдруг такая уверенность, что я справлюсь?

Хмыкает и снимает с руки черную митенку.

— Уверенности нет. Но сделаем вот как, — кладет перчатку на стол и подвигает ее ко мне. — Скажем так, это будет чем-то вроде нашего уговора. Ну знаешь, вместо всех этих банальных рукопожатий. Если ты принимаешь предложение — надеваешь ее. Отвергаешь — я позабочусь, чтобы Дуайт и Саймон глаз с тебя не спускали.

Ощущение, что лишь несколько песчинок в часах отделяют меня от слез.

— Почему ты не предоставляешь мне выбора? Я уже не ребенок и сама способна решать свою судьбу!

— Потому что я твой отец и желаю своей дочери всего наилучшего.

— Наилучшего, — издаю тихий саркастичный смешок и отворачиваю голову. — Когда мы разделились, ты даже не искал меня, иначе бы нашел! Все эти годы ты просто трахал своих многочисленных жен, пока маленькая Челси пыталась выжить! Урод…

— Так определись, — широко улыбается. — Кто я: урод или все же заботливый отец со своими методами воспитания? Челси, ты сама пока еще не знаешь, на чьей стороне. Мы с мамой делали для тебя все, что могли, а ты этого не ценила! Вкладывали душу и средства, и стоило нам раз в сто лет сделать что-то, что по-твоему, неправильно, как мы становились ужасными родителями. Все хорошие поступки вмиг перекрывались только одним минусом. И все же ответь, кто я для тебя: отец или урод?

Эта мысль набатом бьет по сознанию, и с каждым новым таким ударом сильнее затягивает в пучину растерянности.

— Не знаю…

— Видишь? Ты еще не разобралась в себе. Поэтому лучшим решением станет послушать старших. Если я говорю, что знаю лучше, то наверняка так оно и есть.

Нить все тянется и тянется, обвиваясь вокруг фаланги пальца, пока не слышится еле уловимый треск. Зыркаю на пальцы; я так усердно наматывала ее, что даже не заметила, как оборвала.

— Ты… правда доверишь мне контроль над Спасителями? — повторяю вопрос еще раз.

— Все, что захочешь, — кивком головы указывает на перчатку и подмигивает.

Если подумать, то это неплохая затея: притвориться, мол, я согласна, а там уже и до рации недалеко. Для достижения большего колорита принимаюсь за собственную мимику: хмурю брови, выпячиваю губы и тяжело вздыхаю. Плавно, словно все еще не уверена, тянусь к митенке и надеваю ее.

— Это моя доченька! — радушно восклицает отец, взлетая с места. — Обещаю, ты не пожалеешь, если будешь играть по правилам, — на секунду принюхивается и тепло улыбается; я не перестаю дивиться его богатому арсеналу улыбок. — Не обижайся, дорогая, но тебе стоило бы принять душ и сменить этот балахон на что-нибудь поцивилизованнее. Я как раз недавно подобрал кое-что интересненькое для тебя, — пыжится, дабы изобразить сочувствие, и напряженно произносит: — И да, Челси, прости, что тебе приходится проходить через все это. За то, что ты страдаешь как физически, так и душевно. Дети не должны переживать ходячих мертвецов, войны и прочее дерьмо.

— Да, — угрюмо произношу. — Ты даже не представляешь, сколько раз я была на грани смерти и выходила из передряг. Без твоей помощи.

***

Руки неуверенно перебирают копна волос, пытаясь упорядочить их и свести в пучок. Тонкие пальцы еле заметно трясутся, в животе словно целая поляна бабочек, неприятно щекочущих нутро. Наклоняюсь и подхватываю с земли лук и стрелу из колчана. Раздвигаю ветви кустов и прячусь меж ними. Листья нежно лоскочут нос и щеки, но шевелиться нельзя.

Трава шелестит, сучки трещат под весом наступающего. Он приближается. Слегка выглядываю из укрытия. Он обнюхивает оголенный участок земли, поднимает голову и старается уловить некий запах в воздухе. В этот момент меня полностью пробивает дрожь. Глаза наполняются слезами, но я серьезна в намерениях.

— Или он, или я, — успокаивающе шепчу.

Зверь подходит чуть ближе, и это тот самый момент, когда нужно без промедлений действовать. Встав, целюсь выше груди, в место за передней ногой, и… Хруст веток с другой стороны леса.

Подняв быстро голову, олень навостряет уши и убегает.

— Какого?! — в ярости восклицаю, вглядываясь в зеленую листву деревьев.

Предполагая, что где-то поблизости просто несчастный разваливающийся ходячий, чувство страха не дает о себе знать. По его вине я упустила оленя, как-никак!

Свист в воздухе. Внезапно в голени разливается тепло; болезненное, обжигающее изнутри тепло… Не удерживаю вес и падаю на землю, обронив оружие рядом с собой. Руки непроизвольно обхватывают ногу, когда я еще даже не успеваю вникнуть в произошедшее. Корпусом заваливаюсь на землю и протяжно кряхчу от боли.

— Господи, что ты наделал, идиот!

Услышав голоса неподалеку от себя, я за долю секунды забываю о боли, берусь за лук и прилагаю древко стрелы к гнезду тетивы.

— Эй-эй! Полегче!

Ко мне подбегает мужчина лет, с виду, сорока. Исхудалый, с маленьким скошенным лбом, грубыми складками морщин, темными негустыми волнистыми волосами и не очень заметными залысинами.

— Это же еще ребенок!

От этих слов у меня сводит челюсти. Стискиваю зубы и натягиваю тетиву сильнее.

— Принимаешь нас за подонков? — мужчина демонстративно поднимает руки, чтобы показать свои благие намерения.

Из-за его спины показывается второй, что держит в руках винтовку.

— Боишься нас? — старается подражать обеспокоенному тону своего товарища, но по его кислой мине и не скрытой наигранности видно, как он в действительности относится к случившемуся.

— Не правда, — здоровой ногой отталкиваюсь от земли в попытках перетащить свою тушку назад. — С чего бы мне бояться незнакомцев, которые минуту назад прострелили мою чертову ногу!

— Это вышло случайно, честно! Мой друг целился в оленя, но… — темноволосый мужчина медленно ступает ко мне и галантно протягивает руку помощи, которую в любом случае, с раненой ногой, принять я не смогла бы.

— Но всего лишь промазал и попал мне в голень! — злобно суплю брови и опускаю один из пальцев с натянутой тетивы. — Еще шаг и он станет что для тебя, что для твоего дружка последним!

Мужчина резко останавливается.

— Извини. Мы можем тебе помочь, но только если сложишь оружие.

— Мы отведем тебя в наш лагерь, — дополняет рассказ второй мужчина. У него светлые волосы до плеч, прилизанные потом к лицу и шее. Выглядит он лет эдак на двадцать — явно помоложе товарища.

— Сколько вас? И почему я должна вам верить?

Мужчины переглядываются и дружно качают головами.