Через несколько часов в палату на цыпочках заглянула Даян, уже в повседневной одежде, и, поздоровавшись да извинившись, занесла купленный для нас троих кофе. Шерон проснулась, но свой стаканчик отдала Даян, так как ребенку кофеин точно не нужен. Сплотившись с практиканткой, я еле-еле сумел убедить Шерон поехать домой. Ее серое лицо с внушительными тенями под глазами однозначно заявляло о необходимости полноценного отдыха — если не для нее, то хотя бы для ребенка. Последние слова убедили ее, и Пол повез жену домой. Даян посидела со мной в тишине, сходила в магазинчик неподалеку за готовым обедом для меня, а на тумбочку возле койки положила фруктовый леденец, купленный Вельту, и через какое-то время тоже ушла.
Я не переместился на пустующий диван, потому что он был немного дальше от кровати, чем стул. Спина ныла, голова раскалывалась от глубокой пульсирующей боли; вкус салата и курицы я вообще не почувствовал, так что тоскливо закидывал еду пластиковой вилкой в рот, пока одноразовый контейнер не опустел. Мне хотелось спать — чтобы забыться. Тянуло пройтись по палате — размять затекшие мышцы. Но казалось, пока я жертвую комфортом, пока плачу этот жалкий налог несуществующей судьбе, имею призрачную гарантию того, что с Вельтом все будет в порядке!..
Время стояло на месте для меня, как вдруг секундная стрелка ожила: с ти́хоньким стоном Вельт разлепил ресницы…
Комментарий к Глава 38
Я ничего не могу поделать, правда, — так получается, я не специально интригой вытягиваю у читателей жилы.
Надеюсь, никто не зол и не в обиде.
========== Глава 39 ==========
Я рванул к нему так резко, что загрохотал стул, заметно отъехав; неловко задел капельницу, и Вельт снова обронил спертый стон. Я замер над крестником, ладонь вдавив в край пухлой прохладной подушки, накрыл его своей тенью. Вблизи смотреть на его раны было больнее в разы, но разве можно сравнить эти переживания с тем, что испытывает сейчас Вельт — и испытывал в те роковые секунды, когда ужас и боль смешались с ревом мотора?..
— Дэм… — неразборчиво вымолвил он и попытался отвернуть голову, спрятать израненное лицо. — Не смотри на меня…
— Почему?
Я улыбался сквозь копящиеся на ресницах слезы — теплый летний дождь посреди солнечного дня. Жаждал прикоснуться к нему, провести пальцами легко, едва ощутимо, хотя бы по волосам!.. Но больше всего на свете страшился причинить ему, беззащитному и хрупкому, новую боль…
— Я ужасен… еще и нескольких зубов нет…
— Вельт, даже если бы на тебе лица не осталось, ты все равно — для меня — самый красивый из всех… Как только тебе станет значительно лучше, зубы можно будет вставить: ты и сам не заметишь отличия искусственных от остальных. Или можем вставить золотые — в детстве ты же хотел быть пиратом!
Обрадовавшись его короткому приглушенному смешку, я в следующую же секунду пожалел о попытке поднять ему настроение: на самую малость растянувшихся в улыбке разбитых губах поверх трещин, появившихся в багровой корке, выступили капельки крови.
— Прости, пожалуйста… Подожди, сейчас… — С тумбочки я взял салфетку, краешком бережно промокнул губы Вельта и, скомкав бумажку (так быстро, словно увидь крестник свою кровь — испытает боль вновь), бросил в стоящую поблизости урну для медицинского мусора. — Вот так… Все хорошо…
— Я слышал, как мама рассказала папе о том, что ты готов пожертвовать почку…
— Только это?.. — вырвалось у меня, благо Вельт был поглощен желанием донести до меня свою мысль и проигнорировал сказанное. Будь он здоров и не так взволнован, вцепился бы мне в горло любопытством, а годы его жизни показали: сказать Вельту «Нет!» и смолчать под напором его настойчивости я не смогу.
— …не делай этого, Дэм, не укорачивай свою жизнь ради меня! Лучше донор, неизвестный мертвый человек…
— Успокойся, все хорошо: по словам врача, ты преодолел кризис и, видимо, пересадка не понадобится. Но… знай. При необходимости я без раздумий пожертвовал бы тебе даже сердце…
— Я надеюсь, то, что бьется у тебя в груди, уже — хотя бы отчасти — принадлежит мне… — проникновенно произнес он, и я отступил, окунувшийся в неразбавленный страх, прижав руку к губам, как если бы Вельту одного взгляда на них хватило, чтобы узнать мои мысли.
Убедившись, что он и правда больше не при смерти, поговорив с ним, очнувшимся, я осознал окончательно, что приоритет, внушающий ранее ужас, более уже не актуален. Вельт будет жить, хвала небесам!.. Но вместе с тем на поверхности темной воды показался роковой разговор с Шерон… словно разбухший труп, отцепившийся от утягивающего на дно кирпича и, наконец, всплывший… Я попятился назад, хотел опуститься на стул, но зацепился ботинком за его ножку, и стул с раскатистым грохотом опрокинулся. Вельт не вздрогнул от испуга: внимание его всецело было приковано ко мне, мысленно воющему от сожаления в грубую ладонь. Зрачки Вельта опустились: положение на кровати не позволяло ему понурить голову, а травмы, гипсы и перетяжки — приподняться.
— Ты все знаешь… — печально подытожил он, и меня прошиб нервный пот.
Медленно руки безвольно повисли по швам. Я подступил к койке, но остановился у стекла, вновь возникшего между мною и Вельтом. Он же не может иметь в виду…
— Знаю о чем?..
Крестник виновато взглянул мне в глаза; пальцы двинулись, однако раны помешали рукам сжаться в кулаки и тем самым дать мальчику иллюзию внутренней силы.
— О том, что ты — мой биологический отец…
Услышать из его уст это было чудовищно… Я бросился метаться по палате, ходил от валяющегося на боку стула к дивану и обратно. Порезанные жалюзи лучи заходящего солнца мелькали по свадебному костюму, спутанным волосам и точно бы обсыпанному мукой побледневшему лицу. Слова взрывались в голове, так и не добираясь до голосовых связок, и от грома мысленных петард я уже готов был сойти с ума!..
— Откуда?!.. Как долго ты…
— Несколько лет…
— Господи Боже!.. — От кромешного бессилия я вцепился в волосы на висках, нарезал круг за кругом, будто запертый в неволе зверь, знающий об ожидающей его пуле. — И все равно…! Господи, Вельт! Ты все равно сделал это! Зачем, если ты уже давно знал?! — упал я перед койкой на колени, вопрошая. Сплошь покрытую ранами руку Вельта я заключить в ладони не мог, потому пальцы скомкали край одеяла.
— Ты правда не понимаешь?.. — и голос его дрогнул, а от выступивших опять слез все расплылось перед глазами. — Потому что я люблю тебя, Дэм… Всегда любил, любил по-особенному, не как родственника или друга семьи… Я не могу вспомнить момент, когда бы ты значил для меня меньше, чем весь мой мир, все, что я знаю, все, что я люблю, все, за что я держусь в этой жизни!.. Когда я случайно подслушал телефонный разговор мамы о том, что Пол — не мой биологический отец, это не выбило почву у меня из-под ног, ведь ничего не меняло по сути. И я гадал, а кто же тогда мой отец, лишь из любопытства; столько раз думал спросить маму, но не находил в себе сил. А потом, однажды, утром у зеркала меня осенило… Дэм, у папы карие глаза, а у мамы — серые. Ни у кого до меня у нас в роду не было серо-зеленых радужек!.. Но у тебя в точности такие же глаза… Это глубоко шокировало меня, однако даже скорее, чем думал, я успокоился, осознав, что на мои чувства родство с тобой никак не влияет: они были такими до этого знания и остались неизменны, несмотря ни на что.
— Боже, о чем ты говоришь… — уронил я голову на одеяло. — Это меняет все!..
— Серьезно? И что же? — со зрелой рассудительной серьезностью осведомился Вельт. — Связаны мы родством или нет, это не перечеркивает общего прошлого: каждый твой поступок остается на месте — в том отрезке времени, где ни ты, ни я об истинном отцовстве не знали. Пол — по-прежнему мой папа, ведь хоть найди меня оба родителя в мусорном контейнере или на пороге своего дома, они все эти годы растили меня, заботились обо мне. Родители — те, кто воспитывают ребенка, а не обязательно являются его кровными родственниками. Или скажешь, что в приемных семьях дети так и остаются сиротами?
