Мое внутреннее кипение прервал на минуту телефон, оживший в кармане. Сперва я, естественно, подумал, что предстоит серьезный малоприятный разговор с Синди, но сообщение пришло от Даян. Она кратко осведомилась, где я, — получила такой же немногословный ответ. Я знал, она в пути: это в стиле Даян; это в стиле нашей искренней дружбы.
Может, скоро, а может, нет — я совсем перестал ориентироваться во времени, — по коридору разнесся быстрый стук каблуков, и ко мне, похоже, уже вросшему в стену и пол, подбежала Даян, по-прежнему (теперь уже неуместно) нарядная.
— Ну что? — запыхавшись, спросила она. Я взглянул в ее округленные глаза, на вздернутые от волнения брови — и болезненно покрасневшую левую щеку.
— Пока неизвестно, но родители Вельта в палате, а врач ушла, значит, наверное, лучше, чем могло быть… С тобой-то что?
Совершенно не женственно, без изящества и со стариковским кряхтением, Даян уселась рядом, виновато отвела взор.
— Синди зарядила мне пощечину… — буркнула она под нос.
— За что?..
В голове не укладывалось…
— За то, что я ее поцеловала…
— Ты поцеловала мою невесту?!
— Ты бросил ее у алтаря! Я подумала, что между вами все кончено! Она сбежала от гостей в комнату невесты, я — за ней, боясь, как бы она с собой не сделала чего на нервах… Как мне еще надо было ее утешить?.. У нее очень тяжелая рука… — Даян коснулась щеки, хотела приложить к горящей коже прохладую ладонь, но, поморщившись, отдернула пальцы. — После пощечины она сказала, что если я приближусь к ней еще раз, она затолкает первую попавшуюся под руку бутылку мне в задницу. Из ее гневных уст это даже прозвучало эротично…
— Ничего себе…
— Ну, не сказать, что я чем-то подобным никогда не занималась…
— Я не про это. Никогда бы не подумал, что Синди способна сказать — и сделать! — нечто такое…
— Любой сильный человек может, если бросить его у алтаря, а Синди именно такая; я зря испугалась, что она даст слабину и… ну, знаешь… покончит с собой в качестве истерической мести тебе или вроде того. Она выдержит, генерируя злость на тебя, и таким образом подпитает, без преувеличений, разбитое сердце. Однако это не умаляет чудовищной жестокости поступка, который ты совершил…
— Я знаю… — сперто прошептал я в колени.
— …почему ты не дал клятву? Я все понимаю, но это — одно слово, и если б захотел, ты сделал бы все правильно за несчастную минуту, а то и меньше.
— Ты сама ответила на свой вопрос… — Правда раздирала горло как колючая проволока. — Значит, не захотел…
— Почему?
— Честно?.. — с мукой выплюнул я рискованное слово. Даян кивнула, пристально глядя мне в глаза — в самую душу, трусливо съежившуюся до размера сухой морщинистой горошины. — Потому что понял, что не люблю ее так сильно, как думал…
— В таком случае тебе следовало поговорить с ней тет-а-тет, а не спускать все на тормоза. Ты же чуть не женился, идиот, — с сочувствием и позаимствованной у Синди обидой вздохнула Даян. — Если б не телефонный звонок, как бы ты поступил? Взял бы ее в жены.
Я хотел сказать, что запутался, но это было бы жалким оправданием, к тому же неправдой: нет, я — распутался за часы, проведенные в церкви, но, как первостатейный трус, выбрал путь наименьшего сопротивления, решил следовать ранее составленному плану с женитьбой, традиционной семьей, осознавая, насколько идея не для меня, лишь для задабривания голоса общества, звучащего в моей голове. Я чрезвычайно бесчеловечно поступил с Синди и не имею более права называть ее своей невестой. Я безмерно перед ней виноват. Как и перед собой. Как и перед Вельтом…
— Почему не пойдешь туда? — изрекла Даян, словно прочтя не столько мои мысли, сколько чувства, клокочущие морем под острыми скалами ребер.
— Меня не приглашали, — вытянул я первое попавшееся оправдание из множества блеклых потертых лент, сваленных в кучу.
— Дэмиен… — В ее тихом голосе слышались понимание и укор за попытку обвести самого себя вокруг пальца. — Не важно, в каком он состоянии, — ты должен преодолеть себя и быть рядом. Это же мальчик, ради которого ты был готов на преступление пойти, лишь бы решить его проблему. Я знаю, что тебе страшно, но в такой ситуации у тебя нет права думать о себе: ему гораздо страшнее. И ему нужен друг. Ты ему нужен.
Я посмотрел на ледяную неприветливую дверь палаты, сжал кулаки — и прежде чем подняться, приложился губами к виску Даян. Шафер несостоявшейся свадьбы улыбнулась, опустив налитые свинцом веки; осталась сидеть на полу — на месте для страдающих душой.
— Как-то, в самом начале знакомства, притираясь друг к другу, мы с Синди разговаривали о предпочтениях, фантазиях, готовности к экспериментам и прочем. И она сказала тогда, что встречаться с мужчиной, имеющим ханжеские взгляды, не смогла бы, ведь ее частенько посещают мысли о групповом сексе с любимым и приглашенной девушкой — и эту фантазию она намеревается обязательно воплотить. Не знаю, в какой степени, но ее привлекают и женщины тоже, так что у тебя все же есть шанс: если это не минутная блажь, а нечто серьезнее… не сдавайся, попробуй еще раз. Только не кидайся сходу на людей с поцелуями, это же сексуальное домогательство; кто тебя флирту учил…
— Я в этом не очень сильна, — тепло улыбнулась Даян моим ботинкам, не сдержала любопытство в узде и все же поинтересовалась: — И вы… сделали в итоге то, о чем Синди фантазировала?..
— Спроси как-нибудь об этом ее, — ответил я, решительно взялся за ручку, бесшумно распахнул дверь и оказался в палате.
Я мог сперва выискать глазами Вельта, но боялся увидеть, насколько все плохо, и потому отдалял этот момент как только мог. На коротком диванчике под зашторенным вертикальными жалюзи окном сидел Пол с покрасневшими мокрыми глазами. Слезы он размазывал по лицу, чтобы они не капали на волосы дремлющей у него на коленях Шерон. Разумеется, сначала я испугался до отчетливой рези в сердце — из-за внемую плачущего Пола, но умиротворенное лицо Шерон в следующую же секунду успокоило меня: мать никогда не заснула бы, будь ее ребенок при смерти или уже… Тяжело сглотнув, я дошел до больничной койки, понурый, разбитый, увядающий, словно не Вельта, а душу мою переехало авто, причем не абы какое, а чертов грузовик. Щеки, лоб и подбородок были в ссадинах, по кристаллизовавшимся крови и сукровице тянулась кислородная трубка, носовыми зубцами скрывающаяся в ноздрях. Губы также покрывала темно-алая корка, как и ладони, подушечки пальцев. Еще одна трубка вливала обезболивающее в вену; другую руку, правую, сковывал гипс. Такой же, но в разы массивнее, скрывал левую ногу практически всю. Правая щиколотка была перевязана эластичным бинтом. Приспущенное до пояса одеяло являло покрытые ужаснейшими синяками плечи, грудь и перетянутые белой медицинской лентой ребра — тоже, увы, не избежавшие переломов…
— Он будет жить… — отрывисто выдохнул Пол, попытался выдавить улыбку, но слезы боли за ребенка потекли обильнее. Я и сам готов был рыдать, вот только вся жидкость хлынула к сердцу, что обливалось кровью. — Сказали, кризис миновал… Прости, что выдернули тебя со свадьбы… Молодожену подобает праздновать, а не… — оборвался шепот Пола.
— Я не женился. Не из-за произошедшего, а… это не важно. Вельт приходил в себя?..
— Да, — в сотый раз вытер он щеки. — Позвал тебя сквозь сон, Шерон погладила по голове, и он снова уснул. Врач сказала, что это нормально: так действует лекарство, так что он будет много спать…
Кивнув, я взял стоящий у дальней стены стул, пододвинул чуть ли не вплотную к кровати. Сел — и принялся ждать. Как и Пол. Как и отключившаяся в порыве облегчения Шерон, измотанная ненасытностью малыша да нагрянувшими страданиями. Мы сидели в тишине. Скоро успокоился Пол, то ли поддерживаемый, то ли сдерживаемый моим присутствием, и, откинувшись на спинку дивана, отсутствующе гладил супругу по спутанным волосам. Я же глядел неотрывно на то, как живот Вельта приподнимает одеяло и опускается вместе с ним: зафиксированные медицинской лентой ребра всецело спихнули дыхание на диафрагму.
