Слышать последние слова Даян было больнее, чем босыми ногами ступать по стеклу: наверное, я безмерно разочаровал Вельта…

— Ладно, — вымолвил я, протолкнув ком вниз по горлу, — сделаю по-твоему…

Я добрался до школы так быстро, как не делал никогда при опозданиях, — просто сейчас на кону стояла не работа, а вся моя жизнь, заключенная в одном хрупком, лишенном — по моей вине! — опоры подростке… Я помнил расписание Вельта, мог зайти в класс и узнать у Гарри или Марти, не видели ли они его, однако интуиция подсказывала, что я и без них точно знаю ответ. Ровно так же я не сомневался, что в классе Вельта нет, как и уверен был теперь, по пути погрузившись в его терзания, что здание крестник не покинул. Знакомой — любимой — дорогой я стремительно приближался к извечно незапертой двери, ведущей на крышу. Будучи учеником, я проводил там часы, не столько прячась с сигаретами, сколько лечась от до дрожи пугающего одиночества: у Пола появилась Шерон, и на фоне их отношений наша тройная дружба превращалась в мои попытки побыть пятым колесом, лишь бы не оставаться брошенным и ненужным. Я был искренне рад за Шерон и Пола, испытывал белую зависть — хотел, чтобы и у меня был человек, к которому тянулось бы сердце… Разве не это же в данный момент должен испытывать Вельт?..

Я ворвался на пустынную крышу с грохотом распахнувшейся двери; радушно встретил меня не ливень, как шестнадцать лет назад, а гудящий холодный ветер, впустую зовущий пасмурные тучи, обращаясь к чистому солнечному небу. Сперва мне показалось, что я в который раз ошибся, но Вельт все же был здесь — за поворотом, на том же месте, где в школьные годы я любил сидеть, пропитываясь отчасти спасительным ядом сигаретного дыма. Он стоял у металлической сетки, подпираясь костылями, обернулся на мгновение и вновь обратил печальный взор к крышам соседних домов и нависшей над землей озерной глади. Я не нашел в себе силы подойти к нему больше, чем на расстояние десятка шагов, и потому, остановившись, бессильно сверлил взглядом его худую спину, поглаживаемую волнующейся на ветру рубашкой. Вельт должен был заговорить первым, я не имел права оправдываться.

— Ты вообще собирался мне сказать?.. — омертвевшим голосом высек он, позволив мне по-прежнему видеть один лишь затылок.

— Конечно… но позже. Ближе к… дате…

— А зачем тянуть? — без издевки и гонора спросил Вельт у металла перед носом. — Если хочешь бросить все и уехать, валяй, скажи мне об этом сейчас. Я не буду реветь часами в подушку, не брошусь с крыши — ни за что не поступил бы так ни с родителями, ни с тобой, ни с друзьями. Детство закончилось, Дэм: сколько бы я ни приманивал его, оно не вернется и я не буду нужен тебе как тогда…

Ты всегда будешь мне нужен… Я выдохнул, с сожалениями склонив голову к плечу, но не решился перебивать его.

— …Я приму твое решение. Честно. Я больше не приду к тебе, и не посмотрю даже в сторону соседского дома: для меня там образуется кратер, как после падения бомбы, и не останется, помимо дымящейся черной воронки, ни-че-го… Я не буду тебя провожать, не стану связываться с тобой и после расставания. Удалю тебя из своей жизни, а вернее… удалю нежеланного себя из твоей…

И вот опять… Почему всегда на этом проклятом месте решается вопрос существования Вельта?.. Я выбрал его тогда, не зная, — разве смогу отказаться теперь?..

— Я люблю тебя, — сказал я, и Вельт, стукнув костылем по бетону, повернулся, наконец-таки, всем телом ко мне. Его лицо теряло последние льдинки эмоциональной отстраненности, в то время как на ресницах давно уже покачивались слезы. — Я люблю тебя так, как ты любил меня все это время; не уверен, любишь ли теперь… Я должен совершать правильные поступки — хотя бы после того, как наделал столько ошибок, поддавшись разрушительным желаниям. Я не хочу больше идти против совести, обманывать всех вокруг, но и существование без тебя не представляю — только бессмысленное бесцветное проживание бесконечной череды дней. Мне хватило бы для душевного покоя элементарного знания, что ты счастлив, что где-то там, далеко от меня, ты в порядке и радуешься каждому новому дню!.. И мне безумно жаль, что сам я сделать тебя счастливым не сумею…

От боли Вельт сдавил губу зубами, затерялся порозовевшими от соли глазами в бесчувственной серости бетона.

— Как я, по-твоему, смогу радоваться и быть счастливым вдали от любимого человека?..

— Я… не знаю, Вельт! — всплеснул я руками. — Но других вариантов не вижу! Ты предлагаешь что, продолжать быть друг с другом под носом у твоих родителей, под боком у всех наших знакомых?!

— Ты же спал со мной, потому что тоже меня любишь — как и я тебя!..

— Разумеется, но если вдруг это станет достоянием общественности, в глазах окружающих все будет выглядеть иначе! Бездуховно, пошло и потому омерзительно!..

— Кому какое дело, кто что там подумает?!

— Мне есть дело, Вельт, и тебе должно быть тоже: мы живем в обществе, мы взаимодействуем с людьми вокруг, не переселимся однажды в лесную чащу, где не будет никого.

— Тогда уезжай, — беззлобно ответил он, подойдя ко мне вплотную, заглянув снизу вверх — до кошмарного жалобно — в глаза. — Но уезжай не сейчас, а когда я закончу школу. Я поступлю в колледж подальше отсюда, уеду — и ты переедешь туда же. Мы будем жить вместе вдалеке от родителей, твоих коллег и учеников. Хочешь — оставь в этом городе все мое детство, переедь с совершенно иным, взрослым Вельтом — мне все равно. Лишь бы тебе помогло это почувствовать себя лучше и остаться со мной! Ты ведь тоже этого хочешь… — испуганно пролепетал он, разглядев в темноте моих зрачков огонек благоразумного, пусть и невольного отказа. — А иначе — давай, вырви костыли из моих рук! Суть будет та же: я упаду на бетон, сдеру кожу до мяса…

Я не смог его слушать — не смог и дальше против воли представлять, как бросаю его на голой ледяной крыше, молящего не разбивать ему сердце!.. Припав ладонями к его холодным мокрым щекам, я вжался в губы Вельта, горячие, родные. Я прижимал его к груди, целуя, отрывая от земли; костыли со стуком упали нам в ноги; Вельт, сдержанно плача, стискивал мои ребра сильными пальцами.

— Пообещай, — прошептал я ему на ухо, ни в коем случае не отпуская мальчика от себя ни на дюйм. — Поклянись, что как только я и эти отношения станут тебе в тягость, ты сразу же скажешь об этом и мы все закончим. Никогда не будь рядом из жалости, ностальгии или страха перед неизвестностью новой жизни. Если чувства пройдут — я должен буду мгновенно об этом узнать. Поклянись.

— Я клянусь… — просмеялся Вельт сквозь слезы. — Но этого никогда не случится…

Что ж, я уж точно никогда не смогу разлюбить… А раз я, чувствуя это, уверен, должен верить и Вельту.