— Нет, спасибо, — двинулись досадно поджатые губы, — я уже приготовил себе ланч.
Он направился прочь, немного сутулясь, явно чувствуя себя не в своей тарелке, ведь совершенно не привык к такой «взрослой» одежке. А я остался позади: в перекосившейся из-за пакета груш майке — так, что частично оголилась грудь; потный, взъерошенный, совершенно сбитый с толку…
***
Я надеялся в душе смыть тревоги, отправиться на работу налегке, — но нет.
Я убеждал себя раз за разом, что не обошелся плохо с Синди, потому как мы еще не пересмотрели официально свои отношения и технически я по-прежнему имею право выбирать партнеров для секса на стороне. Вот только первая половина — наглая ложь. Я сам говорил Вельту, когда он впервые застукал меня в спальне с мужчиной: в рамках свободных отношений можно заниматься сексом с другими людьми, но нельзя влюбляться в них, иначе это уже будет считаться изменой. Я изменил Синди… и продолжаю это делать до сих пор, постоянно думая о Вельте…
Я был уверен, что мне хватит зрелости вести себя в школе как ни в чем не бывало — как раньше, однако необходимость смотреть на Вельта во время ведения урока стала сродни любованию солнцем незащищенными глазами в палящий зной. Точь-в-точь мальчишка, вновь оказавшийся у доски в роли школьника, нервно зачитывающего доклад, я избегал встречаться глазами с человеком, будто бы способным изменить мою судьбу! — и если в начальной и средней школе такой личностью мне виделась строгая преподавательница, то ныне я — учитель! — ускользал взором от собственного ученика.
Я решил, что усердный труд в учительской и душевные беседы с Даян на переменах помогут мне оторваться мыслями от мутного пузыря, через стенки которого я никак не мог пробиться — не был способен более прочесть чувства и желания Вельта по его позе, взгляду, голосу, дыханию. Но и здесь я провалился с треском…
…Дома за столом я не слышал Синди, как ни старался вникнуть в речи о… Проклятье, и примерно даже не скажу, о чем!.. Я хмурился, смотрел то на ее глаза, то на постоянно шевелящиеся губы, подвигался ближе к невесте, словно высматривал заклинание от лишних раздумий, выведенное пудрой на ее коже, — ни-че-го. Я ничегошеньки не запомнил… Это походило на помешательство. На камень, застрявший у меня в горле. В какой-то момент я беззвучно опустил вилку на салфетку, спрятал ладонью гудящий раскаленный лоб.
— Боже, тебе нездоровится?.. — тотчас среагировала Синди, в приступе любовной заботы провела рукой по плечу — и меня передернуло, сам не знаю с чего вдруг!.. — Я слишком много говорила? Дать таблетку от головы?..
— Нет, мне не… — Со стуком расслабленный кулак упал на стол, как сам я хотел бы в этот миг обрушиться на пол, охладить плавящийся мозг хоть самую малость. — Я просто устал…
…страшно устал от себя самого…
— Я… могу что-то сделать, чтобы тебе стало лучше? — Осторожно Синди положила руку мне на бедро, погладила вроде как по-семейному, но под конец все-таки сдвинула ладонь ближе к паху. — Раньше, помнится, ты избавлялся от тревог во время минета… Мы так долго не виделись…
Я хотел бережно убрать ее руку, но вместо этого проявил сдержанность и нежно сжал ее пальцы поверх штанов.
— Ты, наверное, подумаешь, что я с ума сошел, но выслушай, пожалуйста. Свадьба — переломный момент, который я бы хотел обозначить не только церемонией и банкетом. Сделать не столько день, сколько ночь… особенной. Поэтому — как ты смотришь на то, чтобы воздерживаться от секса до нашей первой брачной ночи?..
Я смотрел в ее глаза как обвиняемый, силящийся убедить всех присутствующих в зале суда в своей невиновности. Настоящий преступник, сражающийся за поблажку…
— А в этом есть смысл, — чуть погодя произнесла Синди, и я облегченно выдохнул, отпустив ее руку: от волнения ладонь повлажнела… — Наша первая брачная ночь станет своеобразным началом исключительно моногамной сексуальной жизни!
…За что боролся, на то и напоролся…
Я хотел ответить «Да!», но язык не повернулся солгать: не потому, что я планировал изменять будущей супруге, а потому, что я пока так ничего и не решил. Однако последнее, похоже, для Синди не помеха… Я похлопал ее по коленке самым неромантичным образом, выдавил дежурную улыбку и, не закончив ужин (все же поблагодарив за него), отправился в душ, чтобы не сойти с ума от кипящего-бурлящего в черепной коробке масла.
В постели лучше не стало — я и не надеялся больше. Слева будто бы спал абсолютно чужой человек. Синди не поняла причину, по которой я не хочу пока заниматься с ней сексом, — и хорошо, что не поняла, я не хотел рассказывать про Вельта и про то, насколько крепко он засел в моих мыслях (даже не знаю, что хуже). Но я желал оказаться понятым… понятым и прощенным… В глубине души меня оскорбил отказ невесты услышать меня по поводу будущего наших свободных отношений, вот только какое я право имею ей предъявлять недовольство, если сегодня не внял ни одному ее слову?.. Минуты-часы лениво перекатывались взад-вперед посреди отравившей спальню ночи. Мне было душно, холодно, колко под этим треклятым одеялом, словно кто-то крошек насыпал на простыню! Тихо я покинул постель, вышел из дома в трусах да футболке. Ступать по прохладной траве было райски приятно. Может, поэтому Вельт любит ходить босиком?.. Или «любил»? Знаю ли я его вообще, раз новый стиль в одежде стал для меня настоящим шоком?.. И шоколадом он сегодня не пах…
Я привалился лбом к грубой коре могучего дерева. Казалось, одно оно не дает чудовищу-небу упасть на меня, раздавить как букашку… Ладонями я также ощущал сухой шершавый ствол, что пробудило память, особенно уязвимую в темное время суток…
***
9 лет назад…
Громкое пение птиц кругом напоминало о том маленьком гнездышке, с которого голосистая матушка любила устраивать для своих птенцов ежедневные концерты в пять утра — прямо напротив окна Вельта. Мальчик уверенно заявлял, что ему только в радость просыпаться под ее песнь, но за неделю лицо его стало болезненно бледным, а мешки под глазами — пугающе темны. Он уже слишком большой, чтобы спать с Полом и Шерон, к себе забрать его я не могу, а засыпать по окончании птичьего выступления у Вельта просто не получается. Сколько еще он так протянет?.. Может, пора мне втихаря позвонить в какую-нибудь службу, представители которой — нет, не убьют, конечно же, птицу! — но увезут ее куда-нибудь вместе с гнездом: туда, где нет кошек да хищных птиц…
Всего на пару секунд я отключился от реальности — и бесповоротно потерялся в рассказе Вельта о том, как много он узнал сегодня в школе. Эх, вот бы ты, дружок, сохранил этот энтузиазм хотя бы до второго класса; все чаще позитивный настрой у учеников сдувается за полгода, когда, наконец, они понимают, насколько проще было в детском саду — без домашних заданий и тяжких наук. Хотя бы красочные наклейки с похвалой продолжают клеить в их рабочие тетради, но скоро появятся оценки…
Вельт держал меня за руку, подпрыгивал от избытка энергии! Чуть не расквасил нос, запнувшись о бордюр: испуганно замолчал, повиснув на моей руке, выпрямился и снова довольно затараторил! Каждое его звонкое слово разливалось у меня под сердцем радужным морем, и я улыбался, сам не понимая чему.
— …и мне дали третью наклейку! Я наклеил ее сам! Как учитель — сам! Представляешь?! — восторженно притопнул он.
— Даже не представляю, приятель: это такая большая ответственность! Как ты справился?
— Хорошо! Я наклеил ее криво, но специально! Так вельтестее!
— Ага, «вельтестее», я понял!
— Смотри, птица! — мгновенно переключился крестник.
Он ткнул пальцем в дерево между нашими домами. Среди нарядных астр, высаженных Шерон, что-то усердно клевала ворона. Крупная серая птица угрожающе взмахивала крыльями, и потревоженные ими цветы раздраженно шуршали. К этому времени мы как раз оказались у лужайки, и Вельт, отпустив мои пальцы, понесся к пернатой незнакомке. Ворона приметила его, едва зашептала трава под подошвами детских кроссовок, и нехотя отскочила в сторонку, а через секунду вообще улетела. Вельта это ни капельки не расстроило: озадаченный, он остановился у астр, раздвинул растения… и воздух тотчас прорезал истошный крик!
