— Передай ему, что я здесь больше не работаю, — громко прошипел я, присев под дверным окошком, чтобы даже макушка не выдала мое присутствие.

— Но я же уже сказал, что пошел за Вами…

— Ну так вернись и доложи, что, как выяснилось, я на днях уволился и в кабинете сидит моя замена. А не знал ты, потому что… смена была не твоя, не работал! Понял?

— К-кажется, да?.. — больше спросил, чем ответил, он и неуверенно вышел в зал.

Соблазн поглядеть был чрезвычайно велик и, будучи человеком слабовольным, я поддался ему мгновенно. Удивления моей просьбой парнишке хватило с лихвой, так что шевелил губами и разводил руками он невероятно правдоподобно. Джош ничего ему не сказал. Официант потоптался неловко еще какое-то время перед нерадивым посетителем и, деревянно повернувшись на стоптанных каблуках черных ботинок, поспешил продолжить выполнять обязанности.

Джош не торопился уходить. Нет, в его голову не закралось ни единого сомнения в достоверности полученной информации! — просто он больше не знал, куда идти и что делать… Я перестал приходить к нему домой и на работу, не связываюсь с ним по телефону и СМС, Кирен наверняка подтвердил, что я игнорирую Джоша, теперь еще и «уволился», ничему никому не сказав, — все ясно как день; заявляться к моей квартире нет никакого смысла. Я выдворил Джоша из своей жизни. И он вынужден теперь уважать мое решение, так как поделать что-либо — не в его силах.

Джош неподвижно стоял у барной стойки-сироты, глядел вниз, на ножки ближайшего стула, но видел нечто совершенно иное — в своей голове. Сердце разрывалось от такой многозначной задумчивости!.. Хотелось додумать, что он жалеет, что опоздал, упустил последнюю возможность высказать мне что-то важное или, быть может, сделать… Но это уже мои вольные интерпретации, отчаянная попытка выдать действительность за несбыточное желаемое. С неподъемной гирей за решеткой ребер я взирал, как Джош, сунув руки в карманы ветровки, уходит прочь из ресторана. И от меня… Где-то в глубине души пореветь и хотелось, но за минувшую неделю я выплакал все, куда уж больше. Потому я оторвался от запотевшего оконца и удалился в кабинет, бесцветную и душную клетку, не так давно являющуюся идеальным местом работы и серьезным карьерным скачком, за который оправданная гордость сжимала меня в крепких душевных объятиях.

…Часы летели друг за другом, все сильнее пульсировала в висках голова. Я выключил компьютер, когда понял, что котелок уже не варит совсем. Да и время кричало о подошедшей к концу рабочей смене. Дверь откашлялась знакомыми осторожными стуками и вновь открылась без позволения. На этот раз выручивший меня подчиненный не заговорил сразу, как вошел, а, осматриваясь, прогулочно, как бы невзначай, приблизился к письменному столу, сцепил руки за спиной, точь-в-точь ворон крылья.

— Я… сегодня помог Вам… — напомнил он. Странно: я вроде на память не жаловался… Но мне — с богатым разгульным опытом — и так было понятно, куда сворачивает эта беседа.

— Да, — кивнул я, накидывая пальто и задвигая кресло поближе к столу. — Спасибо за это.

— Возможно, я мог бы еще в чем-нибудь оказаться полезным… составить компанию… выслушать историю об уроде-бывшем, от которого приходится скрываться…

Мда, неудивительно, что со стороны все выглядит именно так… Меньше всего я таким поведением хотел бросить на Джоша тень…

— Очень мило с твоей стороны, но…

— «Но»? — добродушно вскинул он брови.

— Но давай лучше не портить прекрасные рабочие отношения.

Я говорил это с улыбкой; проходя мимо, положил руку ему на спину, и вместе мы покинули мой кабинет. Каждое слово, каждое движение исходило не столько от меня, сколько от Кирена, за которым я частенько наблюдал в похожих ситуациях. И теплая искренность действительно сработала! Отвергнутый подчиненный не остался обижен или сердит, на улицу мы вышли с ним вместе и с естественной веселостью попрощались у перекрестка. Я шел домой, захваченный яркой фантазией о том, как через то привычное для Кирена, никак не для меня, легкое прикосновение к спине доброжелательность живыми золотыми нитями просачивается к нервам, а по ним, как по шоссе, достигает мозга, и он начинает неподдельно сиять, как и улыбка, взгляд, слетающие с уст слова. Я не конченая шлюха — я отказывал и раньше, но обычно реакция разочарованных моим ответом кавалеров была измазана агрессией, пассивной, а иногда даже прямой, пусть и, к счастью, словесной. Однако с Киреном мужчины так себя не ведут. Разумеется, ответственность всегда на агрессоре! — но, может, самая малость и на второй стороне? Все же имеет значение, какими словами ты донесешь «нет» и с какой интонацией.

Той ночью я спал как младенец. И можно сколько угодно лицемерить и находить причину в удачном отказе, но на самом деле мне было восхитительно спокойно от визита Джоша в ресторан. Значит, я ему нужен… Да, как друг, но… необходим… И все-таки данное никак не отменяло того факта, что я нуждался в лечении от обреченной любви. Не знаю, можно ли назвать это прогрессом, но мечтания о романтических отношениях с Джошем подменились воображаемыми первыми после длительного расставания встречами: избавившийся от влюбленности, но сохранивший дружбу в душе, я заходил в бар, просил Джоша приготовить мне «Лаймовый Коблер» — он улыбался, довольный возвращением нашего общения… Когда-нибудь! Надеюсь, скоро…

Я думал, что встречу утро восьмого дня обновленным — как человек, победивший зависимость, продержавшийся, скажем, первые двадцать четыре часа без сигарет. Вопреки моим ожиданиям, то, что задержало Джоша в ресторане после новости о моем «увольнении», запоздало, но смогло-таки проникнуть и в мой организм, за ночь подавило иммунитет и пробралось прямо в мозг. Я упустил шанс все с ним обсудить, поддавшись то ли страху, то ли тупому упрямству… Он пришел ко мне, не выдержал неделю молчания, а я… Какой, блять, тупой идиот! Что за прок от обид и подобной принципиальности?!.. Сжимая губы в бледные полосы, я ненавидел себя в дýше, за завтраком, внутренне шкварча от ярости пуще, чем яичница на сковороде; я озлобленно радовался, когда прохожие в спешке больно задевали меня плечами: «Так тебе и надо, раз любишь на пустом месте страдать!.. Ты получил возможность побыть заменой гулящей твари Люси — о лучшем не мог и мечтать. Разумеется, все когда-нибудь подходит к концу! И вместо того, чтобы отмотать время вспять и вновь стать для Джоша одним из лучших друзей, ты решил разорвать все связи — ты зажрался, блядь ты такая! Получил подарок судьбы — и испортил все, взяв с потолка предположение, что обязан иметь нечто большее…» Разумеется, это были эмоции, отупляющие, превращающие в загнанного зверя, не без глубокой пульсирующей боли. Врут те, кто говорят, что сложные в избавлении от зависимости первые двадцать четыре часа: потребность в яде, медленно тебя убивающем, но таком приятном, кратковременно облегчающем жизнь, нарастает с каждым днем отчаянной борьбы. Когда-нибудь, конечно же, утихнет, но, видимо, недели для ядовитой любви слишком мало.

Как и восьми дней…

…девяти…

…десяти…

На десятые сутки выпал личный выходной. Ужас… ведь отвлекаться на работу больше не представлялось возможным. Я даже не променял одеяло на одежду. Будто болеющий ОРВИ — с жаром и слабостью, я остался в постели и покидал ее лишь для того, чтобы отойти в туалет, принять из рук курьера пакет с готовой едой, наполнить водой снова и снова пересыхающий стакан. Кровать превратилась в мою «крепость одиночества»: телевизор, висящий на стене, не замолкал, на простыне рядом со мной стоял поднос с посудой, и все что я делал — пропихивал пищу в отключенную телеболтовней голову да засыпал прямо посреди чьей-нибудь надуманной, насквозь искусственной драмы. Всякий раз, как рыдающую перед камерой женщину ведущие спрашивали: «Чего Вы хотите? Что сделало бы Вас счастливой?», я мысленно отвечал за себя и, быть может, за всех брошенных и одиноких:

«Я лишь хочу, чтобы кто-нибудь не словами, а сердцем признавал, что я — красивый…»