Полностью одетый, как принято в обществе плохо знакомых людей, а не близкой родни, прощающей любой внешний вид, я вышел на кухню, следом понуро протопал к миске с водой Везунчик. Один из четверки высоких барных стульев — тот самый, мой, — занимала Катя: стоило мне появиться на периферии ее зрения, ложка брякнула по стенке миски как-то особенно громко и противно, молоко недовольно булькнуло, шоколадные хлопья расплылись кто куда. Я понимал, что это мало смягчит ситуацию, но все-таки, садясь, отодвинул стул как можно дальше от нее. Кажется, это сделало только хуже: теперь в ее глазах я был не только угрюмым чужаком, шляющимся по ранее безопасному дому, но и высокомерным грубияном, способным унизить без использования единого слова… Вскочивший с места напротив Марк позаботился и о моем завтраке, повременив с собственным; мне показалось, он был рад любому поводу не упираться больше теменем в мрачную атмосферу непринятия, распространяемую девочкой по всей квартире.

Я не дождался, пока хлопья размокнут в молоке, — мне было все равно что есть, лишь бы желудок перестал ощущаться большой пустой металлической бочкой, малейший звук в которой превращается в громкое гулкое эхо. Хлопья захрустели на зубах, Катя дернула бровью. Хорошо, подожду, раз и такая мелочь во мне ее раздражает… Никогда не умел находить с детьми общий язык, даже когда сам был ребенком… Тишина угнетала не меня одного, но только-только Марк собрался завести о чем-то пустую беседу, лишь бы сбавить накал немых страстей за столом, в кармане его шорт просигналил мобильный.

— Минутку, — обронил он, словно до этого мига шло бурное обсуждение. Достал смартфон, вгляделся в однообразный список вызовов.

Двинув, всего лишь, зрачками, я умудрился сунуть нос в его дела: «Мама», «Лиза», «Катя» — три абонента повторялись, чередовались по-разному, что не сильно удивляло, за три года ведь отшельник не станет вдруг компанейским парнем… Однако среди букв затерялись цифры. Будь там разные незнакомые номера, я бы не придал этому никакого значения: мало ли, спам. Вот только периодически резал глаз один и тот же номер. И неотвеченным вызов от него был впервые.

Почувствовав ли рябь на поверхности озерца моей интуиции, встревожившись ли без чужой помощи, Марк быстро огляделся, будто вознамерился украсть в магазине батончик, неловко слез со стула и удалился в ванную комнату, по пути прикладывая гудящую трубку к уху. Единственное, в чем мы с Катей совпали, — проводили его недоверчиво глазами. С чего вдруг такая секретность?.. Я замер перед размокающими в молоке хлопьями, Катя моему примеру не последовала: беззвучно, словно в шпионском кино, девочка спустилась на пол, на цыпочках допрыгала до двери ванной. Кажется, она даже дышать перестала, чтобы лучше слышать, что происходит по ту сторону, но это мало помогло. Слышимость и без того прекрасная. Марк молчал. Слушал собеседника, практически сразу же взявшего трубку.

— Подслушивать нехорошо, — дернул меня черт сказать вслух.

Катя комично вздрогнула, как пытающийся сбежать из тюрьмы мультперсонаж, попавший в свет прожекторов охраны; стрельнула в меня молниями из прищуренных глаз. В следующую секунду из-за двери послышалось одинокое «Хорошо», Катя понеслась обратно к столу, поняла, что взобраться на слишком высокий для нее барный стул за мгновение не успеет, потому свернула в кухонный закуток и распахнула холодильник. Ювелирная точность! Дверь ванной открылась. Марк спрятал телефон в карман, переступая через порожек.

— Что такое? — спросил он племянницу. — Не наелась, хочешь что-нибудь еще?

— Н-нет… просто… — Заправив непослушный локон за ухо, она захлопнула холодильник и вернула голоску лед: — Все равно ничего вкусного нет. Кто звонил?

Вопрос застал его врасплох, хотя — казалось бы. Он растерялся ровно так же (яблочко от яблони), зачем-то пожал плечами, как если бы понятия не имел, с кем только что разговаривал.

— Не важно. Мне нужно будет отбежать ненадолго.

— Ладно, дай десять минут…

— Нет, я один схожу… куда надо, а ты останешься дома. Выходной все-таки!

Он отходил спиной к спальне, Катя наступала столь же неспешно, уперев руки в боки.

— Ты в магазин?

— Нет…

— Бабушка позвонила? У нее что-то случилось?

— Нет, у нее все прекрасно…

— Лиза? Пусть приедет, мы давно не виделись.

— Слушай, заканчивай, это не Лиза.

— Александра? — ко всеобщему удивлению озвучил я.

— И ты туда же? Представьте себе, у меня могут быть дела с людьми, которых вы не знаете! Я взрослый человек, у меня много знакомых! И вообще, это по работе!

Дверь спальни закрылась, но прежде ударила плохого лжеца по плечу; Катя в растрепанных чувствах сверлила ее взглядом, предательницу.

— И часто он так уходит? — тихо осведомился я, наконец набирая ложку передержанных в молоке хлопьев.

— Не надо со мной разговаривать… — под нос буркнула она, с места так и не двинувшись. Ну да, действительно, с чего я решил, что клиническая подозрительность сблизит нас, второй день знакомых…

Она ждала дядю как ревнивая жена: закинув ногу на ногу, сплетя руки у груди, в тонкие полосы сдавив пухлые кукольные губы. Я был изобретательнее. Медленно ел, тем самым оправдывая свое пребывание здесь. Марк вышел из спальни минут через пять, тепло одетый, прошествовал в прихожую. Катя обиженной болонкой побежала за ним.

— Ты что, оставишь меня с незнакомцем?!

— Мы уже тысячу раз говорили об этом. Все будет хорошо, я совсем ненадолго.

— А чем мне заниматься?!

— Чем захочется. Поваляйся у меня на кровати, поиграй на планшете…

— Не хочу! Там пахнет глупостью!..

— Так, — громыхнул спокойный, но грозный родительский голос. — За речью следи.

Катя прикусила язык, держалась, пока Марк завязывал шнурки, но как только зашуршала куртка, тирада обреченной вырвалась наружу:

— Пока он не приехал, все было в порядке и ты никуда не ходил!

— Ходил. Когда ты была в школе. Закончили разговор. Я скоро вернусь.

Звякнули ключи, закрылась дверь. Ключ нырнул в замочную скважину, но замок не щелкнул: останься Катя дома одна, Марк обязательно бы запер дверь, однако закрывать на ключ еще и меня ему, видимо, показалось излишним.

Катя стояла у тумбочки, разбитая, оскорбленная — терзаемая внутренней бурей настолько яростно, что зеркало, в коем отражался ее профиль, казалось, вот-вот треснет, не выдержав. Яростно развернувшись, она убежала то ли в спальню Марка, как он и предлагал, то ли в свою комнату. Я знал ту же золотую истину, что и Везунчик, поглядывающий из плюшевого дома на лабиринт из закрытых дверей. Лучше не встревать.

Допив остатки сладкого молока через край, я встал из-за пустого, холодного, как и пол, по которому ступал, стола, направился к раковине, чтобы вымыть посуду, как вдруг дверь спальни приоткрылась на десяток сантиметров. В узкий проем высунулись нос Кати и правый глаз, ниже, словно паучьи лапки, показались друг за дружкой показались короткие тонкие пальцы.

— Мне нужна помощь… — на удивление медовым голоском произнесла она. Вот так чудо!

— Что нужно сделать?

— Принести из ванной… пластырь, — тихо-тихо ответила она. — Я поцарапалась… Аптечка должна быть в шкафчике под раковиной. Не помню, на какой полке, но глубоко, у задней стенки.

— Хорошо, — кивнул я, оставил миску с ложкой на краю столешницы и поспешил в ванную комнату.

За белыми дверцами скрывался забор из бутылок шампуней и гелей, туалетной воды, ополаскивателей для рта и прочей полезной химии. От количества купленных впрок пузырьков и бутылей двоилось в глазах; чтобы долезть до задней стенки, приходилось вытаскивать стоящие спереди бутылки, ставить их на пол в том же порядке, дабы потом вернуть на место, но сколько бы полок я ни обшарил, ничего даже отдаленно похожего на аптечку или хотя бы на упаковку пластырей я не нашел.

Хлоп! — кашлянула входная дверь. Я остолбенел с пластиковыми пузырьками разноцветных детских духов, зажатыми в охладевших пальцах. Тупой идиот. Тотчас отброшенные пузырьки покатились по полу. Я помчался в прихожую: там было пусто, с вешалки сбежал детский пурпурный пуховик…