Я выскочил из квартиры в чем был, позволил себе лишь обуться. Под тонкой сорочкой и светлыми брюками закипающая от ужаса кровь грела кожу. Марк водит ее в школу за руку, значит, никогда бы не отпустил одну на улицу, тем более без причины, черт знает куда! Я перепрыгивал через три-пять ступеней, цепляясь за покоцанные перила. Вырвался из подъезда на мороз, точь-в-точь вольная птица, измучившаяся в тесной клетке. Во дворе — никого. Проклятье!.. Задыхаясь по вине сжавшегося в кровавый ком сердца, я бежал по неровному асфальту: со двора через арку на улицу. Пар вырывался изо рта, холод обжигал пальцы, шею, лицо, работающие на износ легкие. Распахнутыми до предела глазами я оглядывал прохожих, косящихся на меня как на сумасшедшего — и понятно, в такой-то одежке! Слева в десятке метров меж темных длинных пальто и заляпанных весенней грязью брюк мелькнул пурпурный лепесток.
— КАТЯ! — гаркнул я на всю улицу. Ближайшие прохожие шарахнулись в сторону, дальние обернулись, как и беглянка.
Нерасчесанные волосы покрывали плечи, на лице застыл чистый страх. Было ясно без слов: Катя не продумала все, когда поддалась эмоциям, но сдаться сейчас означало получить заслуженный нагоняй от Марка, ведь умолчать о произошедшем я, вредный, даже злой чужой дядька, ни в коем случае не решу. А потому, поглупев от адреналина, Катя заторопилась вперед, юркой мышью ныряла между прохожими в самоуверенной попытке от меня скрыться, словно одно это избавит ее от всех проблем.
— Катя, стой!
Я стремительно нагонял ее, поймал бы секунд за пять, если б не как назло тормозящие прямо передо мной люди, коих приходилось расталкивать. Осознав, что бежать быстрее меня не получится, Катя поддалась еще более обреченной идее: кое-как перелезла через ограду-недомерка и вышла на проезжую часть. Впервые в жизни я понял — прочувствовал! — значение слов «Душа ушла в пятки»… Я перемахнул через ограду; Катя пересекала ближайшую полосу, упорно не видя серебристую легковуху, похоже, и не думающую тормозить… Будь я героем кино, у меня бы получилось выхватить ребенка из-под колес в последнюю секунду, толпа бы рукоплескала, спасенное дитя обнимало бы меня за шею с благодарностью, робело бы от испуга… Но реальная жизнь, увы, устроена иначе.
Я понятия не имел, как нужно действовать, когда кому-то каждую косточку вот-вот должна переломать движущаяся на огромной скорости тонна металла… Засигналил гудок, завизжали шины! Я схватил вросшую в землю от ужаса Катю за капюшон, отшвырнул беглянку в сторону тротуара — придал себе сил разворотом, отбросившим меня прямо на капот по-прежнему тормозящей машины. Удар, какой переживать ранее мне не доводилось, пришелся на правую руку и бок; шея вовремя задеревенела — и только поэтому висок избежал рандеву с лобовухой, на которую все мое тело подбросило. Стекло хрустнуло, мои кости тоже, по крайней мере в тот миг я готов был в этом поклясться… Авто, наконец, остановилось. Я скатился обратно на капот, с него съехал на асфальт, приглушенно вскрикнув. Ушибленную руку я не чувствовал вовсе, неосознанно прижимал ее к телу, точно раненая бродяжка больную лапу. Я не думал о себе, первым делом, приподнявшись, нашел взглядом Катю.
В результате моего геройского поступка она оказалась на четвереньках у самой оградки. Отняла ладошки от бордюра: в яркие, уже кровоточащие ссадины примешалась грязь с дороги. Пуховик на боку продрался, как из плюшевой игрушки показалась белоснежная набивка. Спасатель хренов…
Я и правда был похож на дворнягу: замерзший, сбитый, вдобавок еще и обруганный высунувшимся из машины водителем. Я бы принял на себя вину как выбежавший на дорогу, но этот гад слишком поздно среагировал на сделавшую то же Катю, хотя пуховик такой расцветки можно заметить и с дальнего конца квартала. Шум в ушах перекрывал громкий мат, заплевывавший мне спину, и без того грязную, серую после валяния на асфальте.
Игнорирующий водителя, прохожих, смотрящих и даже снимающих нас на телефоны, я ломанно брел к тротуару, по пути зацепил Катю за воротник здоровой рукой, рывком поднял девчонку на ноги и потащил за собой, словно непослушную собаку за поводок. Катя мужалась до арки, в ее тени разрыдалась, и ее действительно звериные завывания эхом разнеслись по подворотне, а дальше — по двору и лестничной клетке.
— Я тебя ненавижу!.. — размазывала она кулаками грязь по мокрому лицу. — Это все из-за тебя!.. Я бы догнала Марка и все узнала… А ты напугал, закричал — и вот что случилось!..
— Меня ненавидишь, — слабо прокряхтел я, взбираясь по лестнице, — это я понимаю… А Марка тоже ненавидишь?
— С чего вдруг?!.. Глупости городишь!..
— Значит, от любви большой решила порадовать его, сбежав? Он трясется над тобой, как будто ты хрустальная. Как думаешь, порадовался бы, узнав, что ты без спросу из дома ушла, потерялась бы еще. Да ты же нихрена не знаешь, куда он пошел. Дура, — добавила боль в моем боку.
— Кто обзывается… тот так и называется…
Я втолкнул ее в квартиру, где нас встретил не на шутку встревоженный пес. Только в тепле я ощутил, насколько ж сильно замерз. Всего трясло, и не понять, от пережитых волнений, холода или краш-теста собственных костей. Поочередно наступив себе на ноги, я разулся. Катя продолжала рыдать, держа израненные руки перед собой; она не могла снять ни куртку, ни обувь. Как будто я мог… Но снял, худо-бедно помог ей раздеться.
— Где аптечка? — каменно высек я, хромая прочь из прихожей. Катя потопала за мной, глотая сопли.
— На к-кухне… в вер…хнем шкафу-у-у…
Чем ближе я подходил к столу, тем отчетливее комками, как слипшийся снег, из горла моего вылетали смешки. Будь Катя взрослее, я б спросил ее, не видит ли она в сложившейся ситуации иронию. Аптечка, черт ее дери… Дотянуться до верхнего шкафчика — то еще испытание для человека, буквально только что сбитого машиной, и мне пришлось его преодолеть дважды, ведь Катя не была точна.
— Мы сохраним это в секрете, — сказал я, громко стукнув пластиковой прозрачной аптечкой о барную стойку.
— П-п-почему?.. — вытерла она рукавом мокрый нос.
— Потому что я недосмотрел за тобой, мой просчет…
…потому что он с ума сойдет, если узнает, что ты могла пострадать. Да и сама ты, дуреха, опять обревешься…
— …Давай сюда свои руки. Сейчас будет больно.
====== Глава 107 ======
Комментарий к Глава 107 Посвящается каждому, кто сегодня был против бесчеловечности и несправедливости.
23.O1.21 14.ОО.
Раньше я бы назвал улицы города затопленными грязью, сейчас — предвещающими приход долгожданной весны. Весны заспавшейся, опаздывающей, «растрепы», но лучше поздно, чем никогда, ведь за ней (я впервые за три года был в этом уверен) заявится нежное лето. Под подошвами кроссовок чавкал суп из талого льда и песка. Куда ни глянь, везде были лужи, и чем меньше прохожих тревожило их, тем чаще в глаза бросались зеркала, отражающие светло-серое небо, — точь-в-точь дыры в пространстве, чрез кои слишком легко можно провалиться в перину тесно жмущихся друг к другу облаков. Привыкшее к теплу в автобусе тело покрылось мурашками под пуховиком, однако широкие спешные шаги разгоняли и подогревали кровь.
Я ощущал себя главным героем триллера. Отвратное чувство. Как можно незаметнее я оглядывался по сторонам, чаще — через зеркальные витрины или стоя у остановившего пешеходов противным пиликаньем светофора, как бы от скуки. Если б я заметил «хвост», то должен был бы зайти в ближайший узкоспециализированный магазин, притвориться, что проделал такой длинный путь только для того, чтобы посетить это место, а после — вернуться домой. Но сколько бы я ни вглядывался в мелькающие близко и на отдалении угрюмые лица, все это были новые люди, случайные встречные, направляющиеся по своим делам и глубоко плевавшие на незнакомца с прижатым к сердцу тяжелым желтым конвертом…
Проследовав по очередному пешеходному переходу — со счета уж сбился, — я свернул в типичный средненький дворик, таящийся за низкой квадратной аркой. Он был не маленьким — и не просторным; не ухоженным, но и не закиданным мусором; дома грели на блеклом весеннем солнце желтые потрескавшиеся стены да ржавые наружные подоконники, однако нигде не торчали кирпичи, не обвалились дождевые трубы. Дорога ненамеренно создавала два крутых холма, меж которых воду с бычками жадно засасывал единственный люк. Под припаркованными впритык к подъездам автомобилями досыпали бродячие кошки, активно подкармливаемые жильцами. Ветер ленился прикладывать усилия, чтобы попасть в этот пятиэтажный колодец, так что просто проносился мимо, холодя металл грязных крыш. Здесь было тихо, спокойно, прохладно, свежо, а с каждым вдохом в кровь вместе с кислородом проникала атмосфера дождливого города.
