Так, за ледяной стеной — к которой во время секундного прикосновения примерзают ладони, и приходится отрывать их, оставляя во льду куски кровавого мяса, — но с небольшим костерком, согревающим продрогшее тело, я провел не неделю…

…не месяц…

…не год…

3 года спустя…

Лежа по пояс укрытый прохладным толстым облаком, я неотрывно пялился на потолок в попытке осознать приход очередного дня. Однообразные будни, заполненные тревогами и обязанностями, слиплись в комок, и теперь я различал их лишь по снам, им предшествующим. Только что я променял спокойную счастливую жизнь в уютном горном домишке на помощь потерявшемуся пеликану, и пока старался на надувной лодке переплыть вместе с отчего-то нелетающей птицей бездонную черноту, утонул в ледяной воде, причем прямо у маленькой деревянной пристани. Ненавижу благие поступки… И все же упорно продолжаю их совершать, отказываясь учиться на собственных ошибках.

Другая половина постели была помята, но пуста. Оторвав спину от простыни и сев перед незашторенным окном, я позволял утреннему солнечному свету — под крики затеявших спозаранку драку воробьев — отражаться на поверхности кольца, гордо занимающего безымянный палец, слепить меня даже сквозь прикрытые веки, теряться редкими искристыми нитями в примявшихся вихрях шевелюры. От весеннего морозца кожа под пижамой покрылась мурашками: тело отрекалось от эволюции, старалось заставить шерсть встать дыбом, но, вполне ожидаемо, эти усилия были тщетны; придется отогреваться в душе.

Босиком я покинул спальню, коей давно уже не владею единолично.

— С добрым утром… — бросил я по привычке в сторону пианино, и закрывающий незаживающие раны мираж улыбнулся, одним этим пожелал мне хорошего дня.

Везунчик ежился в довольно громоздком плюшевом доме; я, свернув с намеченного пути, подобрал с полу облепленное линялой шерстью маленькое махровое полотенце — укрыл бочок и спину досыпающаго пса. Графин с водой да две кружки маняще подмигивали бликами с барной стойки, но я, воспротивившись, добрел-таки до ванной.

Наклонившись к раковине, я плеснул в слипающиеся глаза прохладную воду — чтобы не позволить себе задремать в душе, а поднимая голову, чуть не опрокинул в миллионный раз стаканчик, из которого торчала пара зубных щеток. По-прежнему как слон в посудной лавке. По-прежнему печален взгляд, констатировал я мысленно, как и каждое утро, рассматривая серьезное, утратившее детскую дезориентированность лицо: теперь я знал, что должен делать по жизни, как проживать ее и чем руководствоваться в первую очередь. Вот только меня это ни капли не радовало, ровно как и, вероятно, любого взрослого, застрявшего в рутине будних дней и мимолетности да бесцветности выходных.

В тумбочке на моей полупустой полке стояли шампунь, гель для душа, пена для бритья и бальзам после; на соседней — гора разномастных духов, шампуни цветочные и фруктовые — под настроение, блески для губ, лаки для ногтей. Я боялся дышать рядом с этим домашним магазином косметики, потому что, видит Бог, если опять все уроню и не смогу поставить в нужном порядке, недовольства будет — ух сколько…

Мне следовало поторопиться: залезть уже в душевую кабину, чтобы не выбиться из загруженного расписания (утро — теперь самая напряженная для меня часть дня), — но невнятное тянущее чувство тормозило меня; я назвал бы его интуицией, если б оно не было так сильно похоже на обычную лень. Однако далее случилось то, что по утрам в моей квартире — просто немыслимо! В дверь позвонили…

Я замер над выключенным краном, повел вправо только зрачками, будто меня настиг кошмар. Отчасти я в это и верил: вдруг это сон, который я не сумел осознать?.. Реалистичный — выкормленный настоящими буднями. Тогда если я подойду к двери, за ней будет нечто ужасное… А если представлю сейчас что — оно материализуется в квартире… Щипать себя было бессмысленно: во сне я чувствую боль, пусть несколько иначе, но вовремя эту разницу никогда не примечал… Пространство меж стен вновь заполнила трель дверного звонка. Звучало вполне себе реально, и сколько бы я ни тужился ментально, нежданный гость не принимался звонить хаотично, подчиняясь моей воле. Ладно, я уже не сплю, но сонный, туго соображаю, а все что думал до этого — уже шиза…

По пути в прихожую — мимо переполошившегося пуще меня Везунчика, тем не менее не высунувшегося из плюшевого дома, — я конкретно зазевался. При очередном открытии рта до легкого хруста в челюстных суставах мозг затуманился еще больше сладостной надеждой доспать. Я должен был посмотреть в глазок, кому вздумалось тревожить покой нашей маленькой семейки в восемь утра; мне полагалось спросить «Кто?», чтобы понизить свои шансы оказаться ограбленным или убитым; мне следовало оставить на двери цепочку, способную помешать незнамо кому ворваться в квартиру. Но я хотел спать — и чудо что вообще ногами передвигал да координировал работу пальцев! Потому, открутив все замки, я безответственно распахнул входную дверь — и вновь очутился на размытой границе сна и реальности.

Меня накрыло дежа вю, едва взгляд зацепился за чемодан, стоящий за порогом: пусть не с ним и не с рюкзаком за плечами, а с сумкой, но я встречал уже человека из прошлого у своей двери. Однако в этот раз, к счастью, это был не Лекс. Лестничная клетка пошатывалась для меня то ли от голода, то ли от недосыпа, но стоящий на ней Влад был четок и неподвижен. Три года прошло, а я все равно на автоматизме обшарил взглядом лестницу в опасливых поисках Павла. Я разомкнул губы, чтобы поприветствовать пришедшего и вежливо удивиться, вернул фокус на его лицо — и из моей картины мира, как из слабого, расхлябанного конструктора, начали выпадать на ковер детали. Стройный молодой мужчина, догнавший меня по росту, был куда моложе тридцати-сорока лет, что было особенно заметно по его глазам, коже, молодежному стилю одежды, пропитанному умеренным самолюбованием и бросающейся в глаза твердой, как поступь уверенного киногероя, крутизны. Черные брюки облегали крепкие ноги, ремень прятался под петличным узором белоснежного вязаного свитера, поверх которого была накинута бело-серо-голубая куртка с синими полосами у расположенных по диагонали карманов да на тканевом воротнике, плотно обхватывающем высокое горло свитера. Светлые волосы были зачесаны больше направо, послушные пряди частично прикрывали один глаз, но нисколечко не смягчали взгляд волевой, печальный, полный сомнений и многолетнего ожидания. Ровно так же я первое время посматривал в зеркало, когда лживо убеждал себя в существовании возможности все бросить и поехать в Англию — так просто, словно это была не целая страна, а маленький городок с одной улицей, где найти человека будет проще простого…

«Вот так-так!» — послышалось со стороны пианино задумчивое восклицание, и мои губы дрогнули беззвучно: вот уж действительно…

— Привет.

Голос, сорвавшийся с уст, воистину, незнакомца, был несколько глубже, тяжелее ему предшествовавшего, но не узнать его было невозможно… Протолкнув удушающим ком вниз по горлу, я привалился плечом к ледяному металлу наличника: мне необходима была опора — по мышцам ног разливалась слабость; мозг был совершенно сбит с толку, не понимал, ликовать или бить тревогу. Я мечтал об этой секунде. Всякий раз, возвращаясь домой, я надеялся увидеть у закрытой двери любовь всей моей жизни, волшебным образом переместиться во времени в ту, увы, короткую сладкую пору, когда ответственности на моих плечах было меньше в разы, сердце реже болело… И вот когда мои извечные фантазии, наконец, стали явью, я оказался очередным обманувшимся дураком, чье желание сделало непредсказуемый финт и исполнилось совсем не так, как ожидалось!.. Потому что напротив меня стоял малознакомый человек…

— Здравствуй… — разлепил я пересохшие губы, и между нами зависла снова неловкая пауза, ведь ни один не знал, что сказать. Сейчас бы сюда Лизу, одаренную талантом разговорить и мертвеца…

Он искал подходящие слова на полу — и наткнулся взором на изящно миниатюрную женскую обувь. Такого предательства от моей прихожей он не ожидал и шумно выдохнул впившееся в сердце разочарование, зубастое, голодное, вовсе не милосердное. Не оборачиваясь, я видел сквозь стенку черепа, как сидящий на пианино семнадцатилетний Антон с любопытством глядел на нас через полупрозрачные стены, зубами зажав подушечку большого пальца.