— Что? — испуганно спросил уже ди Орд, тоже почти всегда молчаливый на советах.

— Это была шутка, — хохотнул Нэй, подхватывая обмякшее тело Артура. — Пойду доведу его высочество до его покоев. И спать.

— Вот-вот, спать.

— Хорошая мысль! — ди Урх встал, шатаясь, поправил полевую гимнастерку — парадная форма даже на Больших советах была забыта как класс, даже Артур ходил в роскошном, но повседневном платье, — выдохнул и строевым шагом направился к двери, но рядом с ней его шатнуло в сторону, и он ударился об косяк. Послышалось ругательство, но через мгновение полковник нашел дверной проем и первым вышел из каморки.

— Тебе помочь? — спросил Нэй ди Мирна, но тот отрицательно мотнул головой.

Что касается ди Орда, то он, откинувшись на спинку стула, уже спал, похрапывая. Хм… Райса не любит храпящих мужчин. Или ему прощает?

Ну все, как и в прошлый раз; поэтому Нэй не удивился, когда после того, как уложил Артура в постель, вернулся в каморку и обнаружил ди Мирна, как и ди Орда, мирно спящими за столом. И как и в прошлый раз, поднял обоих и помог обоим дойти до своих комнат, благо все комнаты располагались на одном этаже с каморкой Малого совета. Так всего каких-то несколько десятков шагов в общей сложности. А уже потом Нэй завалился в свою комнату.

Спа-а-ать.

20 августа (иль) 1440 года от Пришествия Скирии.

Объединённый военный лагерь в Баронстве Сошор.

Ближе к утру.

Сержант Никор Луп, в третий, последний раз, обходил внутреннюю границу лагеря. Его дежурство заключалось в том, чтобы обходить периметр три раза за ночь: в одиннадцать часов — сразу после отбоя, в два часа ночи — час волка, самое сонное время, и в пять часов — очень хочется спать перед побудкой, и проверять, и если нужно, будить часовых на постах. Можно сказать, глупая обязанность, но в то же время довольно ответственная, так как если он увидит спящего часового, то он просто его разбудит, а если дежурный офицер, то будет уже наказание.

Честно говоря, мало кто исполнял эту обязанность на все сто процентов. Дежурный по периметру, как еще называлась эта служба, часто сам нарушал распорядок и если и ходил по часовым, то один раз за ночь. Ну, а дежурные офицеры объединённого лагеря вообще заваливались спать и просыпались только тогда, когда их будили под утро, перед подъемом, ну или посредине ночи захочется сходить до ветру — если в этом момент наткнуться на спящего часового, тогда да, можно было получить по шапке. Но это так редко происходило.

К тому же войны никто ни с кем не вел, а значит, происходило самовольное послабление службы, хотя, конечно, это неправильно, но что поделать, если все в этом месте расслабились.

Но только не Никор Луп!

Не сказать, что он был солдафоном до мозга костей и любителем устава и службы от сих до сих, но и не был таким человеком, который мог пренебречь своими обязанностями. Все-таки уже двадцать лет на службе! Двадцать лет во Внутреннем Конвое! Поэтому если он дежурил по периметру, то исполнял свои обязанности на все сто, невзирая на жгучее желание остаться хоть и не в мягкой — ну какая мягкость у деревянных походных коек? — но все же постели, на всю ночь, никуда не вставая и ничего не делая, а только видя сладкие сны.

Как он просыпался к своим часам?

Он изобрел только ему подвластный будильник. Ложился он на деревянную койку без всяких удобств, полностью обнаженным, лишь простыней накрывался. И подвешивал ведро с водой на нитке, к которой прикреплял свечку из нурского воска, имевшего свойство гореть постоянным огнем, то есть если свече отмерено два часа, то и горит она ровно два часа. А прогорев, нитка обрывалась, и Лупа окатывало жутким водопадом холодной воды! Он тут же вскакивал, вытирался, одевался и шел исполнять свои обязанности дежурного по периметру.

Вот и сейчас он проснулся своим излюбленным способом и уже завершал обход.

Время шло к шести утра, был разбужен последний часовой на периметре, так что еще десяток шагов и можно будет свернуть в лагерь, в свою сержантскую палатку, которую он делил еще с пятью сержантами их роты, и завалиться спать, не обращая внимания на подъёмные звуки горна. За время службы Луп еще научился спать, когда можно, не реагируя ни на какие внешние и посторонние звуки. А так как он был дежурным по периметру, то ему разрешалось отбыть в сонное состояние до часу дня, то есть до обеда, на котором он уже присутствовать был обязан.

Вот он и свернул, закончив обход. Но не прошел и половины пути, как остановился на полдороге рядом с палаткой лазарета — уже строился постоянный лазарет, но в другом месте. Остановился, так как из лазарета слышались крики и даже ругань!

Нет, сержант не собирался слушать и слышать. Ругаются и пусть себе ругаются, медики и лекари — они ведь такие, на самом деле не от мира сего, и поэтому что им там в голову взбредет. Разве это проблема Никора Лупа?

Он остановился, потому что крики как-то резко приблизились, очень явно послышался звон колокольчиков; полог входа палатки распахнулся, и сержант увидел рассерженного капитана медицинской службы Ордена Чистильщиков, мага-лекаря Ивона Молину — Луп, как и многие, не любил этого аристократического зазнайку — в красно-черном одеянии и в колокольчиках. Даже не рассерженного, а очень злого, и тот, кто довел его до этого состояния, тащился за ним, так как капитан тянул его за собой за шиворот!

— О! Сержант, отлично! — проговорил капитан, наконец выволакивая на свет тусклых фаеров у входа того, кого тащил за собой.

И им оказался молодой лекарь Самуэль Моргун — вот его сержант уважал: всегда придет на помощь, обязательно микстурку какую-нибудь даст, чтобы от головной боли избавиться, после хорошего вечера, не то что капитан, который только орать и умел.

— Арестуйте этого человека, сержант! И отведите его на гауптвахту!

Никор Луп даже рот открыл от неожиданности:

— Я не могу этого сделать, господин капитан!

— Это почему же? — было видно, что Молина еле сдерживался, чтобы не взорваться в очередной раз.

— Любой арест должен быть подтвержден высшим офицером, до этого момента человек должен находиться в изоляторе. Как я знаю, изолятор в лазарете существует.

— Вот подтверждение! — Молина вытащил листок, на котором было что-то написано и явно стояла подпись полковника ди Урха! Показал так, чтобы в свете фаеров все было видно.

О! Карт-бланш!

Сержант слышал о таких листах, но никогда не видел. Но даже здесь Луп не мог переступить через устав, а он был в этом смысле одинаков как у Чистильщиков, так и у Внутреннего Конвоя:

— Я не могу воспользоваться этим приказом, так как не имею подтверждения, что он настоящий и законный. Любой карт-бланш может быть задействован, только если его законность засвидетельствована лично. Я не присутствовал при его составлении, поэтому не могу быть уверенным, что этот карт-бланш настоящий и законный! — на самом деле, как знал Луп, любой карт-бланш был незаконен, хотя в Уставе Военной службы и есть целый параграф о них — но именно об ответственности и применения их только в крайних случаях. Но при этом пользовались ими постоянно, забывая о крайних случаях. Что поделать, иногда командирам очень было лень что-то лично решать, вот они и перепоручали свои полномочия. И понятно, почему у капитана Молины оказался такой вот карт-бланш.

— Да как ты смеешь! Как ты смеешь обвинять меня в нечестности! — и через паузу капитан выкрикнул: — Ты тоже арестован! — у Лупа челюсть на землю упала. — И не вздумай уйти! Я знаю тебя, сержант Луп! И твой уход будет считаться побегом, а значит, дезертирством, нарушением приказа и неподчинением вышестоящему офицеру! — проговорил капитан Молина, исчез за покрывалом входа и вскоре послышался его голос: — Вставайте лежебоки! Не притворяйтесь, что спите. Быстро! Лейтенант Кривс, не делайте вид, что вам больно. Ваша нога уже прошла! И вы нужны мне для выполнения одного поручения!

В общем капитан Молина навел шороху и звону, и вполне возможно, многие воины в ротных палатках вокруг лазарета уже давно проснулись, но вряд ли были готовы вылезти из них на свежий воздух. Может, даже кто-то и подумал, что надо бы этому капитану навалять как-нибудь и где-нибудь, но это были всего лишь мысли. Но сержант-то ведь прав!