Впрочем, будучи весьма здравомыслящим человеком, Голубцов отнюдь не мнил себя великим полководцем, военным князем, повелителем отданных ему в подчинение людей – он сам был всего лишь сатрапом, наместником Вождя. Для себя он находил вполне христианское предназначение – быть умным пастырем всех этих разномастных человеческих стад, сберегая их от излишних потерь во время войны и оделяя их доступными благами в мирное время; быть судией тех начальников, которые пренебрегают этими заповедями, относятся к своим подначальным людям либо равнодушно, либо корыстно. Конечно, и он не без греха, и не все его распоряжения безошибочны. Голубцов не возносился в заоблачные выси. Однажды ему показалось, что любую из подчиненных ему по службе женщин он может сделать своей наложницей. Объезжая войска, он примечал, что в каждой воинской части обязательно есть красотка, с которой приятно было бы свести близкое знакомство. Но вскоре понял, что на каждую такую красотку, наверняка, уже положен глаз ее здешнего начальника, и претендовать на нее, значит наносить ему обиду, восстанавливать его против себя. Голубцов же ценил своих комкоров и комдивов, которые проводили его командирскую волю в недра своих частей и соединений. И только в Белостоке, в своем обширном штабе и входящими в него службами, где водились свои искусительные дивы, он мог бы приглашать их на собеседования… Да и то – не мог. Любое проявление внеслужебного внимания могло быть мгновенно замечено, расценено соответствующим образом, могло стать горячей темой досужих разговоров, суждений, сплетен. А Голубцев больше всего на свете боялся именно сплетен и подобных им «разговорчиков» за спиной. Так что «прекрасная половина» «личного состава» 10-й армии, оставалась неприкасаемой для него кастой.

Анна Герасимовна уже в третий раз посещала зубоврачебный кабинет Агнешки и в третий раз возвращалась в полном восторге:

– Мастерица высшего класса! Волшебница! Таких и в Москве нет! Все сделала без малейшей боли. Я чуть не уснула у нее в кресле… Костя, не ходи ты больше к своим зубодерам. Не так уж много у тебя зубов осталось. Поехали к ней. Дама самых высших достоинств. Как говорят англичане – леди!

Уговорила. Взяли извозчика и поехали на Ханайку…

Визит к Агнессе Свирепчик Голубцову очень понравился. Чистота, блеск точных иснтрументов, галантное обхождение, наконец, волнующая красота врачевательницы, все это заставляло забыть о неприятных звуках бормашины, благо, что сверло вторгалось в зуб совсем небольно. Зря только жмурился и кривился. Агнешка в одну минуту рассверлила дупло, извлекла нерв и поставила пломбу. Мило улыбнулась:

– Все в порядке! Через три часа можете съесть что-нибудь вкусненькое!

– Ну, тогда приглашаю вас на обед в наш салон. У нас всегда есть что-нибудь вкусненькое! Да и новые пациенты, наверняка, найдутся.

Агнешка охотно приняла приглашение, и ее появление в салоне для высшего начсостава произвело эффект. ВРИО начальника медслужбы 10-й армии бригврач Гришин тут же учинил над ней опеку, объявив всем, что они коллеги-медики. Именно он предложил потом Голубцову оформить Агнессу в качестве вольнонаемного врача. Взвесив все «за» и «против», командарм согласился. Так у Агнешки появился еще один зубоврачебный кабинет – в армейском госпитале на улице Циолковского.

Вдруг как снег на голову – с неба – свалился командующий округом генерал армии Павлов. Эффекта полной неожиданности добиться ему не удалось, поскольку еще с аэродрома, на котором приземлился самолет из Минска, предупредили командарма, что прилетел Павлов и не один – вместе с членом военного совета корпусным комиссаром Александром Яковлевичем Фоминых. Фоминых – этот сороколетний политический лис, всегда державший нос по ветру, неплохо разбирался в военных делах, поскольку закончил в свое время киевское общевойсковое училище.

Таких гостей надо было встречать по-царски, но времени на это уже не оставалось. Однако капитан Горохов успел отдать соответствующие распоряжения старшине Барашу…

Отношения с Павловым были строго официальными. Голубцов не входил в число «испанцев»[6] и потому не мог рассчитывать на особое радушие командующего округом. К тому же их негласно разделяла черта, которая залегла со времен Первой мировой, грань между нижним чином и офицером. Павлов был «нижним чином» – унтером, Голубцов – поручиком. И хотя они никогда не встречались в траншеях той столь недавней войны, тем не менее оба знали о своих прежних чинах.

Голубцов не раз удивлялся (про себя, естественно), как это простому унтеру удалось стать генералом армии, фактически фельдмаршалом? Без должного образования, без связей… Конечно, Испанская война, первый боевой опыт, личная отвага – все это весьма ценно. Но масштабы бригады, которой командовал в Испании Павлов, и стратегического округа – несопоставимы. И все же возглавил ЗОВО именно он – Павлов. Храбрость, презрение к смерти, стойкость в бою и исполнительность в мирной жизни – всем этим Павлов был наделен сполна. И все же, и все же… Должно быть и Павлов чувствовал это хорошо скрытое недоумение Голубцова и потому всегда был с ним подчеркнуто официален.

Но на сей раз командующий округом прибыл в весьма благодушном настроении.

– Говорят, неплохой коньячок держишь? Угостил бы!

Голубцов провел высоких гостей в комнату отдыха, прогнал Бутона и достал бутылку «Ахтамара».

– Барствуете, ваше благородие, – неловко пошутил Фоминых, – левреток заводите?

– Никак нет. Во-первых, это не левретка, а боевой пес, ветеран собачьих боев. Во-вторых, мой личный телохранитель. В-третьих, я уже не ваше благородие, а ваше превосходительство.

Капитан Горохов быстро подал закуску к коньяку – нарезаное яблоко, сыр, шоколад.

Генерал армии достал из кармана красную коробочку, извлек из нее часы.

– Держи, имениник. Именные. От меня лично. Ну и от члена военного совета по дружбе так сказать.

– Служу трудовому народу!

– Ладно, давай без официоза. Наливай!

Выпили, одобрили, закусили.

– Ну, что тут у тебя деется? – спросил Павлов.

– Да вот наши заклятые друзья все подтягиваются поближе к границам, концентрируются.

– Пусть подтягиваются… Мы тут давно уже подтянулись и сконцентрировались. На всякий случай мы тут тебе еще дюжину тяжелых танков подбросим – «КВ», «Клим Ворошилов», или «Коньяк Выдержаный». Эх, нам бы таких пяток в Испании, где бы тот Франко сейчас был?!..

Однажды, оставшись наедине в большом минском кабинете, Павлов спросил Голубцова, как он представляет себе действия его армии в случае объявления сигнала «Гроза». Не по генштабовскому плану, а исходя из своего личного опыта. Вопрос этот Константина Дмитриевича врасплох не застал. Он давно уже прорабатывал, как могут развиваться события в полосе его армии – реально, а не такими, какими их продумали или придумали в Генштабе. На бумагах Генштаба одно, а по жизни, как это водится, все пойдет иначе, хотя действовать поначалу придется именно так, как предпишет высокое начальство. Тем не менее Голубцов искал, и, как ему казалось, нашел, определил самый верный ход своих действий. Немцы, откуда бы они не сунулись в Белостокский выступ, непременно увязнут в боях, с уже развернутыми вдоль всей госграницы стрелковыми дивизиями. И тут он бросит на прорыв самый сильный свой броневой кулак – 6-й мехкорпус – на Остроленку, в стык между границами Пруссии и генерал-губернаторством, бывшей Польшей. Стыки фронтов ли, границ, флангов – это всегда самые уязвимые места, когда каждая из сопредельных сторон, уповает на соседа. Прорвав немецкую оборону под Остроленкой, он бросит в прорыв кавалерийский корпус вместе с 25-й танковой дивизией из своего второго – Ахлюстинского корпуса. А там через Цихенау и Варшава в прицелах. Вслед за ударной конно-механизированной группой (КМГ), пойдет и остальной Ахлюстинский корпус, нанося концентрические удары по Варшаве вместе с конными полками Никитина – с севера.