И вдруг она открыла для себя, что ее пациент самый настоящий МИМ, ее идеальный мужчина, несмотря на то, что был младше ее лет на десять. Во-первых, он был высок и красив, во-вторых, он был отважен – кавалерист, казак. В-третьих, многое знал из того, о чем она не имела ни малейшего понятия – математика, да еще не простая, а топологическая. Сергей охотно посвящал ее в тайны этого абсолютно абстрактного и потому абсолютно пустынного бесцветного и беззвучного мира. И что самое удивительное – ей это было любопытно, интересно.

Оставалось проверить его «могу» – «могущественные качества». Она предполагала, что 21-летний парень со столь далекой от реального мира страстью мог не ведать другой страсти, «любви науки нежной». Но ведь однажды он должен постичь и это. И пусть это сделает она. Почему нет? У нее такой опыт, а он – явный девственник. Конечно же, она должна помочь ему стать настоящим мужчиной. От этой мысли у Агнии загорелись щеки.

– У тебя есть девушка? – спросила она, готовя ужин.

Сергей молчал, наблюдая за тем, как хозяйка выпускает содержимое трех яиц в пашотницу.

– Есть, – не сразу ответил он, замявшись.

– Она осталась в Ленинграде?

– Да.

– А как ее зовут?

– Вера.

– Хорошее имя… Блюдо, которое я готовлю, называется яйца пашот. Его придумали французы. Когда варишь яйца без скорлупы, они становятся мягкими, нежными. Как раз для твоей гортани. Французы варят их в кипятке, а я усовершенствовала, видишь, опускаю пашотницу в кипящее молоко… Сейчас попробуешь… У тебя с Верой близкие отношения?

– Мы с ней переписываемся.

– И только?!

Вместо ответа Сергей покраснел. Он никак не ожидал, что его личная жизнь сможет так заинтересовать эту красивую взрослую женщину. Скромная швея-комсомолка с Нарвской заставы не шла ни в какое сравнение с этой ухоженной раскованной дамой.

– Ешь, ешь, не стесняйся… Я и так вижу, что у тебя с ней, кроме поцелуев – ничего не было.

Сергей благодарно улыбнулся – хорошо, что не пришлось отвечать на столь деликатный вопрос – и занялся пашотом, посыпанным тертым сыром.

– Удивительно, какое вкусное блюдо можно сделать из обычных яиц!

Ночевать она уложила его на семейном ложе бывших хозяев квартиры – широкой деревянной кровати, прикрытой на немецкий манер тонкой перинкой вместо одеяла.

– Может, я в кабинете заночую? – застеснялся Сергей, – там и кушетка есть…

– Ляжешь там, где тебя положат.

Сергей особо не возражал, здесь по любому лучше, чем в казарме или палате. Агнесса пожелала ему приятных снов и ушла в свой кабинет.

Ночью Сергей проснулся от медного боя больших настенных часов. Часы долго и звучно били полночь. Он хотел перевернуться на другой бок и вдруг почувствовал рядом с собой обнаженное женское бедро. От этого нечаянного прикосновения его словно ожгло. Он никогда не прикасался к женскому телу, если не считать рукопожатий Веры. А тут… Он приподнялся на локте – и увидел при свете ночника – что рядом лежит Агнесса с прекрасным всхолмием нагой груди. Сергей только однажды видел голую женщину – в отцовской деревне под Оршой. Он пошел на ночную рыбалку, а ранним утром на берег пришла молодайка, только что проводившая корову в стадо, она разделась и вошла в воду, не заметив в кустах юного удильщика. Сергей чуть в реку не свалился, когда увидел запретное и головокружительное видение – облитое утренним солнцем крепко сбитое женское тело со всеми своими рельефами и изгибами. В паху темнел треугольный кусочек ушедшей ночи. Деваха поежилась, отчего ее налитые груди заходили в разные стороны, окунулась, ойкнула и поплыла, просвечивая сквозь воду полными ягодицами. Серега не стал дожидаться выхода русалки из воды, и, оставив удочку на берегу, быстро ретировался. Вот и все. Но это видение он помнил все прошедшие с той поры пять лет. Теперь же все повторялось, но уже в невероятной близости. Поначалу ему показалось, что он что-то перепутал и лег не в ту кровать, и сейчас женщина проснется и поднимет крик. Он хотел уже спрыгнуть с кровати, как руки Агнессы протянулись к нему, обвили его и притянули к себе. Ее тяжелые, по-восточному умащенные волосы благоухали то ли розмарином, то ли розовым маслом.

Только тут он понял, что сейчас, вот-вот, исполнится то, о чем он сладко грезил в томительные весенние ночи. От этого предчувствия его затрясло, как в лихорадке и он перестал соображать, что делает, или точнее, что с ним делают. Он только почувствовал, что под его пахом разверзлась нежная хлябь женского лона, и тут же от этого сделалось сладко и стыдно. И чем стыднее, тем слаще… И еще он испугался, когда Агнесса вдруг громко вскрикнула и застонала. Неужели он сделал ей больно?! Нет, нет, он поймал ее удивленно-восторженный взгляд… Все хорошо.

Вдруг по коже пробежали огненные мурашки.

Они оба содрогнулись, пронзенные одной молнией. А потом он рухнул рядом с ней, словно низвергнутый демон, сброшенный с высоты блаженства. Вдруг все стало пусто, легко и безразлично… Ему подумалось, что утром женщина наверняка рассердится на него и устроит скандал. Как он посмел посягнуть на нее, вторгнуться в ее тело и даже излиться в нее?… Ведь она так заботливо приняла его. А он?

Но утром она была беспредельна нежна с ним и ласкова, как будто ухаживала за очень родным и близким человеком. А он смотрел на нее, на все, что ее окружало, какими-то особыми глазами…

Город распустился вокруг нее каменными листьями и расцветал чугунными узорами балконных решеток. Одно лишь присутствие Агнешки в городе наполняло его существование смыслом, постичь который удалось только ему – Сергею Евсеенко. Все самое важное в этом городе, все дороги, улицы, телефонные линии сходились к ее дому, в котором квадратной звездой сияло ее окно. За ним, за его стеклом – она и треугольное средоточие ее тела. Вокруг него, вокруг этого магического знака – центра мироздания – грохотал и суетился весь большой город, он вращался вокруг нее, вокруг ее окна, вокруг ее дома, вокруг ее магического треугольника…

Весь день они провели вместе. Агнешка сияла. Всевышний, или судьба, или начмед, сделали ей роскошный подарок, предоставив в полное распоряжение этого невинного и уже грешного агнца с телом античного атлета. Она не выпускала его из своих объятий. Она поглощала его жадными содроганиями. Она кричала от восторга.

Да, этот парень оказался настоящим МИМом. Он увлекательно рассказывал о квантах и множествах… К тому же был неплохим музыкантом. И вполне бесстрашным молодым человеком, поскольку служил в кавалерии.

Она даже написала о нем стихи:

Увы, счастье Агнешки длилось недолго. Через день шевалье надо было возвращать его начальникам. Начмед Гришин уже справлялся насчет успехов челюстно-лицевой хирургии.

Прощальный стол она накрыла с былым варшавским изыском. На белой скатерти два бокала, шампанское-брют в серебряном ведерке со льдом, настоящий камамбер и марципан из кенигсбергских запасов… Она сидела рядом с большим деревянным радиоприемником, выискивала волну хорошей музыки. Сергей присел рядом и поцеловал ее в уголок накрашенного глаза – Агнешка, не отрывая руки от приемника, крутила верньер настройки все быстрее и быстрее. Он добрался до ее губ, и тут она крутанула колесико с такой силой, что стрелка индикатора в мгновение ока перенеслась из конца в конец шкалы от Лиссабона до Токио, и они с бешеной скоростью, словно на ведьменском помеле, полетели по эфиру сквозь торжественные увертюры и болтовню дикторов, сквозь треск грозовых разрядов и писки морзянок, сквозь блюзы и фокстроты, военные марши, чьи-то настойчивые позывные и сигналы точного времени…

Так они прощались. Навсегда – была уверена Агнешка… На следующий день после расставания она набросала в блокноте строки будущего сонета: