– А вы давно ели?

Чёрт побери, мне не нужна жалость. Я продолжал безмолвно вести машину, и она, вжавшись в автомобильное кресло, будто тут же уменьшилась в размере и больше не задала ни одного вопроса. А я вдруг вспомнил, что действительно давно не ел.

Въехав в город, плавно вырулил к ресторану и посмотрел на девушку – она, согревшись, сладко дремала. Не хотел её пугать и, уж тем более, будить от такого блаженного сна, но от сработавшего тормоза она резко открыла глаза и настороженно уставилась на меня.

– А давайте и вправду поужинаем? – постарался произнести как можно дружелюбнее.

– Я с удовольствием выпью кофе.

Впервые, как остался один, я почувствовал голод. Может быть, запахи свежеприготовленной пищи способствовали этому, но это стало для меня маленьким открытием. Сделав заказ и дождавшись, когда ей принесут вина, я внимательно посмотрел на свою спутницу, изучая её внешность и непроизвольно стараясь запомнить каждую деталь её образа. Молодая женщина, скорее девушка, лет двадцати пяти или, может, двадцати восьми; матовая смуглая кожа, большие, как переспевшая вишня, глаза, волосы каштанового цвета, собранные в классический узел. Не в моём вкусе, в общем. Она потягивала вино по глоточку и, стараясь не смотреть на меня, рассеянно переводила взгляд то на интерьер ресторана, то на других посетителей.

Еда опьянила меня, и я, наконец, расслабился. Музыка, до этого звучавшая тихо, вдруг полилась знакомой до боли мелодией. Мне хотелось воссоздать иллюзию жизни, и я пригласил девушку на танец. Она взглянула несколько удивлённо, но всё же не отказалась от моего неожиданного приглашения.

Почти пустой танцпол, но меня это ни капли не смутило. Обе руки я положил на её талию и с удивлением отметил, что она оказалась очень худенькой, и её пахнущая травяной свежестью макушка щекотала мой подбородок. Я привлёк её к себе, ещё ближе, ещё теснее и, почувствовав сопротивление, попытался расслабиться, но непослушные руки не захотели отпускать тёплое женское тело. Наверное, если бы она была более настойчива в своём желании отодвинуться от меня, я бы позволил это сделать. Но грассирующий французский, на котором звучала песня, уговорил её вместо меня, даже не пришлось ничего предпринимать: ни одного слова, ни одного взгляда.

Близость совсем незнакомой женщины довольно странно действовала на меня. Впервые с того страшного дня я испытал острое желание. Каждое легчайшее прикосновение её волос грозило мне полной катастрофой. Я испытал облегчение от того, что музыка неожиданно стихла. Галантно проводив её к столу и пытаясь скрыть своей вежливостью своё возбуждённое состояние, я сказал, что выйду на минутку.

Она осталась одна за столиком, а я рванул в туалет. Подойдя к раковине и открутив кран, подставил ладони под холодный напор воды. Набрав в руки спасительную влагу, наконец-то освежил лицо и руки ледяной прохладой. Но, несмотря на это, снова погрузился в себя, и только вышедший из кабины посетитель вывел из отрешённого состояния, попросив закурить.

– Не курю.

Мне казалось, что я отлучился ненадолго, но, возвратившись, не застал девушки за столиком, с которого официант уносил посуду. Я попробовал понять, что в результате испытываю от её ухода: горькое разочарование или всё-таки заметное облегчение? Но, так и не разобравшись, шагнул на улицу.

Я всё время моталась по гарнизонам, ведь мой отец служил в войсках. Сложно было найти себе занятие, когда ты постоянно переезжаешь с одного места на другое. И если бы не внезапно нагрянувшая на моё юное сердце влюблённость к преподавателю ИЗО-студии, то, возможно, всё закончилось бы иначе. Подозревая меня не только в плотских чувствах, но и в огромном таланте к рисованию, он смело пришёл к моим родителям и сказал: «У Марины способности, которые обязательно нужно развивать».

Увлечение молодым педагогом быстро испарилось, лишь стоило мне всерьёз заняться делом. Мне нравилось рисовать, смешивать краски так, что натюрморт, который изображали все, на моём листе буквально оживал и светился. И хоть в десятом классе я однозначно определилась с выбором профессии, то с выбором мальчика, которому хотела бы отдать своё сердце, всё обстояло значительно сложнее. Сегодня мне нравился один, завтра – совсем другой. Я нещадно разбивала вдребезги их стонущие сердца, оставаясь всего лишь верным другом, нежно целуя на прощание в щёку очередного провожавшего кавалера, а потом бессовестно, бросая в смятении чувств молодого парнишку, бежала домой – рисовать.

На выпускном вечере мне признались в любви, по крайней мере, трое из тех, у которых хватило смелости это сделать. Но я, выразив глубокое сочувствие, ушла с бала под руку с отцом. Его цыганочка, копия матери, выросла. Толпившиеся вокруг меня мальчики заставили задуматься, что вскоре появится такой же, как он, смелый парень, и украдёт сердце его звёздочки.

Мне удалось поступить на бюджетное отделение дизайнерского факультета столичного университета. И началась жизнь, которая требовала полной самоотдачи. Моя комната превратилась в мастерскую, где стоял этюдник и приготовленные отцом деревянные подрамники, затянутые плотным белым холстом. Боже, мои работы висели на всех четырёх стенах, потом стали занимать большую часть балкона, каждый раз заставляя спотыкаться о них маму, развешивающую бельё. Но никто ни разу не упрекнул меня в этом.

Пленэра я с нетерпением ждала каждый день, с придыханием слушая рассказы девочек о романтических вечерах в палатке, на дикой природе. Особое чувство полной свободы кружило голову. И хотя спать в тесной брезентовой палатке, остро ощущая каждую неровность всем телом, не очень-то приятно, а преподаватели поднимали рано утром, заставляя с воодушевлением писать восходы и нисколько не сочувствуя только что заснувшим студентам, – мы всё равно включали по вечерам на всю катушку музыку, танцевали, кутили, горланили песни до хрипоты в голосе и… влюблялись без оглядки.

Как можно терять голову от мужчины, сходить с ума? Оказывается, можно. Я, наконец, поняла что значит «влюбиться», когда к нам приехали парни с архитектурного. Вообще-то, мне были знакомы многие мальчики с разных факультетов, но этот оказался новеньким. Появился он внезапно и только с началом третьего курса. Такие либо зачисляются после окончания колледжа, либо возвращаются уже отслужившими в армии.

Парень всем своим видом напоминал серьёзного волка-одиночку. Один в стае, сам по себе, на своей волне. Преподаватели не заставляли его рисовать, скорее, он поднимал их своим неуёмным желанием писать просыпающееся утро. Писал акварелью, гуашью, маслом. Вечером на дискотеке, постояв в стороне какое-то время, незаметно уходил. Надевал наушники, включал плейер и заваливался в палатке, не слыша возвращения остальных парней, мыкающихся в любовных приключениях.

Я впервые не знала, как обратить на себя его строгое внимание. Его не надо было просить поднести нагруженный тюбиками масляных красок этюдник. Он просто брал и нёс его в полном молчании, не говоря ни слова, даже помогал устанавливать. Но потом с головой уходил в работу.

Однажды он похвалил меня за удачный этюд, и тогда я стала писать с особым усердием и рвением, писать много, очень много. Комкала работы, которыми в прежние времена оставалась довольной. Только себя не обманешь и картинами не отвлечёшь: я не приблизилась к предмету своей любви ни на шаг.

В последний вечер четвёртого семестра, по сложившейся традиции, жгли большой костёр, пили сухое вино и прощались на всё лето. Я, погружённая в грустные мысли о том, что теперь не смогу видеть виновника своих страданий, который так основательно поселился в моём сердце, не сразу заметила, что вся группа разошлась парами, и только мы вдвоём сидим на брёвнышках у яркого, неугасающего костра. Тогда мне пришлось принять трудное для себя решение: пойти ва-банк и стать той отчаянно-нахальной девчонкой, которая сбивала парней с толку.

– Эй, друг, а ты целоваться умеешь?