У некоторых девочек выходят очень хорошие расклады, но они все равно выходят из Душегубки в слезах, с потрясенным видом. Конечно, они делают это напоказ. Всем хочется получить предсказание о том, что их ждет какое-то невероятное потрясение и что их жизнь резко изменится.

Фиона снова лежит на полу, потирая кусок кальцита с оранжевыми пятнами.

– Мой старший брат врач. Он живет в Бостоне, – вздыхает она. – А мама считает, что актерство – это для эгоманьяков.

– У меня оба брата инженеры, – сочувствую ей я. – А сестра Эбби работает на ЕС в Бельгии. Никто не верит, что я сдам итальянский.

– Да, паршиво. Кому вообще нужен итальянский?

– Ну я так и говорю, – отвечаю я, радуясь, что она на моей стороне. – Лучше бы всем нам учить испанский.

– А ты знаешь, что в Лос-Анджелесе в большинстве районов говорят на испанском? И в тагальском языке много испанских слов.

– Правда? Вот видишь, я права.

Я думаю, что мы теперь подруги. Наверное. Хотя трудно сказать.

Но когда картами начинают интересоваться и в классах, становится труднее. Девочки, которых я не смогла обслужить во время обеденной перемены, между уроками начинают толпиться у моей парты. Мистер Бернард почти всегда минут на пять-десять опаздывает, и все этим пользуются. Окружают меня и начинают умолять разложить им карты.

– Лучше делать это с глазу на глаз, – говорю я девочкам, которым не хватает денег на консультации или которые слишком боятся заходить в Душегубку. – Понимаете, это частное дело.

– Мне все равно! – шутливо восклицает Ребекка Хайнс. – Пускай все смотрят!

– Но мне надо… ну это… сохранять свою энергию.

И это правда. Я начинаю понимать, что мне хотела сказать женщина из «Прорицания». Я скучаю по своим прежним обеденным переменам, когда приходилось выслушивать, как Мишель рассказывает про контурную паластику носа. К концу каждого дня я начинаю ощущать тяжесть. Два дня подряд я засыпаю в своей кровати прямо в школьной форме, пока мама не зовет меня на ужин.

Но я по-прежнему даю консультации. Мне трудно ответить отказом. Мне не хочется, чтобы обо мне думали, как будто я зазнаюсь только потому что раздобыла колоду. Мне хочется, чтобы меня считали приятной, хорошей, веселой. С моими-то оценками только и остается, что надеяться быть веселой и приятной, чтобы я хоть чем-то интересовала других.

Поэтому, вынимая карты в классной комнате, я начинаю немного преувеличивать. Играть на публику.

– Любовники! – восклицаю я, как будто у меня во рту свежая клубника. – А вот это действительно интересная карта.

– Она означает любовь? – возбужденно спрашивает Ребекка Хайнс.

Столпившиеся вокруг девочки хихикают и подталкивают друг друга. Единственная, кого, похоже, вовсе не интересует гадание, это Лили. Я гляжу на нее поверх голов и плеч и вижу, что ее рука тянется к слуховому аппарату.

Она что, отключает его?

– Да, любовь, – отвечаю я Ребекке, хотя это и не совсем верно.

«Любовники» обычно означают скорее поиск гармонии между двумя противоположными силами, чем романтическое увлечение. Но кто хочет это слышать?

– Ты найдешь свою родственную душу, – говорю я.

– Когда? Где? Как?

Я протягиваю ей колоду.

– Спроси карты. Спроси их. Спроси, кто твоя родственная душа.

С другого конца класса на меня смотрит Фиона. Те, кто легкомысленно относятся к Таро, раздражают ее больше, чем меня. Она закатывает глаза и берет в руки телефон. На мой телефон приходит сообщение в WhatsApp. Я быстро бросаю взгляд на экран, наполовину скрытый в моем кармане.

Я ухмыляюсь и решаю довести дело до конца.

– Ребекка, ты должна спросить карты с открытым сердцем. Спроси их, кто твоя родственная душа.

– Кто моя родственная душа? – спрашивает карты бедная глупенькая Ребекка Хайнс.

– ГРОМЧЕ!

– КТО МОЯ РОДСТВЕННАЯ ДУША?

– Магические силы тебя не слышат, Ребекка!

– КТО, БЛИН, МОЯ РОДСТВЕННАЯ ДУША? – кричит она и вытаскивает карту из колоды.

«Дьявол».

– Сатана! – кричу я, напуская на себя испуганный вид. – Твоя родственная душа – Сатана!

В это мгновение в класс входит мистер Бернард, и все толпившиеся вокруг меня девочки с визгом разбегаются.

– Что? Чем вы тут занимаетесь? Что здесь происходит, Мэйв?

Я быстро прячу карты.

– Ничего, сэр, – отвечаю я скромно.

– Andiamo! Andiamo[2]! – приказывает он жестом всех вернуться на свои места.

Несколько дней я не вижу рори, но в четверг снова сажусь рядом с ним в автобусе.

– Привет, – говорит он. – У меня осталась твоя вещица.

Он оттягивает воротник рубашки и вытаскивает длинный коричневый шнурок, который прикрепил к моему кварцу.

– Спасибо, – говорю я, когда он опускает камень мне в ладонь.

Меня немного смущает, что он до сих пор хранит тепло его тела.

– Тебе нравятся всякие украшения, не так ли?

Вопрос довольно невинный, но то, как я его задаю, кажется странным и неловким.

– Ага, – отвечает он вполне беззаботно. – Нравятся…

Он вытягивает руки и показывает свои свежепокрашенные ногти. Теперь они аквамаринового цвета.

– Всякие наряды, – заканчивает он со скромной улыбкой.

– Не осуждаю тебя, – говорю я, рассматривая его сине-зеленые ногти. – Ну, то есть мне самой не очень нравятся косметика, украшения и все такое, но мне кажется, это потому что… ну, единственная причина, потому что от тебя это как бы ожидают, раз ты девочка, понимаешь? Как будто, когда я это надеваю, то я как бы и должна это носить. А от этого все впечатления портятся.

Он кивает, глядя на меня так, как если бы я заговорила на языке, который он не слышал с детства.

– Извини, несу какую-то чепуху. Возможно, это даже не имеет смысла.

– Нет, имеет, – говорит он совершенно уверенным тоном. – Имеет. Наверное, никто из нас не хочет делать то, что от нас ожидают.

Мы немного молчим, размышляя друг о друге в совершенно новом свете.

– Слушай, – говорю я, до сих пор ощущая зажатый в руке теплый розовый камень. – Почему бы тебе не оставить его себе?

– Что? Нет, он твой.

– Не совсем. Как я сказала, мне не нравится носить украшения.

Я надеваю шнурок ему на шею, и камень свисает снаружи на его джемпере. Он быстро засовывает его за пазуху.

– Спасибо, Мэйв.

Мы еще немного молчим, пока автобус едет, а когда выходим, Рори задерживается.

– Собираешься сразу домой? – спрашивает он.

– Нет. А что?

– Да так… что-то мне не очень хочется прямо сейчас домой.

– Ну ладно, – отвечаю я, чувствуя, как в животе образуется комок. – А куда ты хочешь пойти?

Мы идем вдоль берега Бега, пиная камешки и ветки, почти не разговаривая. Похоже, ничего конкретного у него на уме нет. Мне уже приходилось так гулять с другими парнями. Ничего особенного. Они постоянно пытаются найти какое-нибудь местечко поукромнее, чтобы дотронуться до тебя, а я им разрешаю. Такое уже бывало дважды. Конечно, это никакой не секс. Просто так я чувствую, что не отстаю от других.

Интересно, а был ли секс у Рори? Вообще-то ему уже семнадцать. Думая об этом, я краснею и поплотнее закрываю шарфом нижнюю половину лица.

Мы идем по длинному подземному переходу, где кто-то оставил бутылки и сигареты. Это уже много лет место, где тусуются тинейджеры. Граффити на стенах служат напоминанием о трагедиях каждого поколения: Курт Кобейн, Эми Уайнхаус, Мак Миллер. Мы сидим и немного разглядываем их, говоря о том, что поп-звезды и рок-идолы всего лишь люди, которые умирают.

– О боже, так по-готски, – смеется Рори, обхватывая руками колени.