«Сообщите правду о себе, – говорит Райя спокойным, расслабленным голосом, но ее шоколадно-карие глаза пристально глядят на камеру. – Выскажите ее громко».

– В настоящий момент я не очень несчастна, – говорю я вслух и, к моему удивлению, ощущаю, как по щеке из глаза стекает горячая слезинка.

Я быстро смахиваю ее.

И я пытаюсь делать вид, что все в порядке, но это не так.

«Взгляните на свои страхи, – продолжает Райя Сильвер, как будто услышав меня. – Скажите, чего вы боитесь».

– Если я не найду своего места, то, возможно, произойдет что-то очень, очень плохое, – говорю я, но не успеваю как следует погоревать об этом, как меня зовет ужинать отец.

Спустившись, я вижу за столом его одного. Джо куда-то ушла – наверное, домой к Сарре – а мама проверяет экзаменационные работы в прежней комнате Эбби и ужинает тоже там.

– Слышал, что ты устроила Джоан веселую жизнь, – неодобрительно начинает отец, пододвигая мне тарелку с лазаньей.

– Ну, если это она так выразилась…

– Будь повежливей со своей сестрой. Ей и так сейчас нелегко.

– Я вежливая, – говорю я. – Я умею быть вежливой.

– Ты не просто вежливая, Мэйв. Ты хорошая. В тебе много доброты. Просто нужно показать это.

– А в чем разница?

Он треплет по загривку Туту, вставшего на задние лапы в ожидании подачки.

– Вежливые люди улыбнутся, выслушают тебя и скажут: «О нет, как ужасно!» в ответ на грустную историю. Хорошие люди что-то сделают.

Папа тоже был самым младшим ребенком в семье, поэтому он чаще остальных симпатизирует мне. Но он-то был гением в семье идиотов, тогда как я идиотка в семье гениев. А это не одно и то же.

Мы немного беседуем, и он спрашивает, стала ли я лучше учиться, и я вру, что да, стала.

– Как поживает Лили? – спрашивает он, отодвигая от себя тарелку. – Вы до сих пор общаетесь?

– Мы больше не подруги, папа, – быстро отвечаю я и достаю карты из кармана.

– А это еще что такое?

– Карты Таро. Хочешь, сделаю расклад для тебя?

– Не знаю. Расскажешь про всякие неприятности, ожидающие меня в будущем?

– Карты Таро не предсказывают будущее, – говорю я, подражая спокойной, менторской интонации Райи Сильвер. – Они только помогают проанализировать ваше настоящее.

– О господи. Ты что, попала в секту? Я слышал по радио, что в последнее время все больше молодежи попадают в секты, но не думал, что они заманят и тебя.

– Нет. Просто интересуюсь картами. Это часть истории, понимаешь. Ими пользовались в Италии в пятнадцатом веке.

– Значит, увлекаешься теперь историей и Италией? Пожалуй, такой культ мне нравится.

– Вот, – протягиваю я ему колоду. – Перетасуй их. Пропитай их своим соком.

– Моим чем?

– Энергией! Вдохни в них свою энергию! Карты сделаны из бумаги, папа. А бумагу делают из деревьев. Они разумны.

– Э-мм, ну ладно, – говорит он, явно сбитый с толку. – И когда ты раздобыла эти карты?

– Сегодня.

Я заставляю его перетасовать карты и разделить их на три части. Затем раскладываю их веером, как это делала Райя.

– Выбери три.

Он выбирает три карты. Десятка жезлов, двойка кубков, «Шут». Я изучаю их.

– Похоже, ты действительно посвящаешь всего себя работе, – говорю я, указывая на мужчину с вязанкой жезлов на спине. – И в процессе ты, возможно, забываешь о маме. Карты предлагают вам поехать куда-нибудь вместе на выходные или отправиться на какое-нибудь приключение – ну, как бы снова влюбиться друг в друга.

Лицо отца темнеет.

– Да ладно! Не могут они такого говорить!

– Могут!

– Это тебя мать подначила?

– Нет! – восклицаю я возбужденно. – А что? Я права?

– Боо-оо-оже! – Он взъерошивает свои жидкие волосы песочного цвета. – Ну, тогда, я думаю, мы улетаем в Лиссабон.

– Лиссабон?

– Твоя мать в последнее время только и твердит о том, чтобы слетать в Лиссабон. Сейчас как раз дешевые рейсы. И да, я работал как сумасшедший.

– Летите! – говорю я торжественно, радуясь тому, что оказалась права. – В Лиссабон!

– А кто будет следить за тем, чтобы ты каждое утро отправлялась в школу?

– Мне шестнадцать! Я и сама могу позаботиться о себе. К тому же здесь будет Джоан.

Он относит тарелки в раковину и споласкивает их.

– О боже, – повторяет он, все еще в изумлении. – Наверное, надо проверить сайт «Райанэйр».

Я снова перетасовываю карты, довольная своим успехом.

Прежде чем выйти, он поворачивается и говорит:

– Все же интересно, как ты запомнила значения этих карт за один вечер, а таблицу умножения запомнить не можешь.

– Пап! Я знаю таблицу умножения! Мне шестнадцать, а не восемь.

– Сколько будет шестнадцать на восемь?

– Миллион три.

– Неправильно. Сто двадцать восемь.

– Вот, посмотри, – говорю я, вытаскивая из колоды карту. – Это «Смерть». Я бы на твоем месте поспешила заказать билеты.

Он уходит, и я остаюсь наедине со своими картами из Душегубки. Размышляя о том, что пусть он и пошутил с этой математикой, но все же действительно немного странно, что я так хорошо выучила значения карт за один вечер. Но это не похоже на обучение чему-то другому. Они не вылетают у меня из головы в ту же секунду, как я сбиваюсь с мысли, как это бывает со школьными предметами. Они застревают в памяти, как стихи песен. Как поэзия. Как чувства, которые я давно испытывала, но которые наконец-то научилась выражать.

На следующий день мисс Харрис заставляет меня почти весь обеденный перерыв заканчивать уборку Душегубки. Я особенно и не возражаю. Папа мне дал новые батарейки для плеера, поэтому я даже наслаждаюсь работой под «готическую» музыку 1990-х, и мне самой хочется видеть Душегубку чистой и аккуратно прибранной. Карты лежат в переднем кармашке моей школьной сумки, и я борюсь с соблазном поиграть с ними.

За пять минут до звонка мисс Харрис объявляет об успешном окончании работы и говорит, чтобы я поела что-нибудь в общем зале. После вчерашнего инцидента с дверью она явно боится, как бы со мной снова что-то не случилось по ее вине.

Большинство учениц отправились покупать еду в городе, но некоторые остались в школе, не желая разгуливать по февральскому холоду. Лили О’Каллахан сидит в классе в стороне от всех с книгой, почти заслонив глаза темно-русой челкой. На ее висках видны красные пятна – угревая сыпь в тех местах, где жирные волосы касаются кожи. Как часто она сейчас моет голову? Сама по себе Лили не неряха; просто ей не нравится ее тело. Ей не хочется замечать его. Если бы можно было быть мозгом в бутылке, читать книги и рисовать, она была бы гораздо счастливее.

Когда я прохожу мимо, она поднимает голову и напряженно улыбается мне, поправляя слуховой аппарат. Я вижу группу знакомых мне девочек и быстро направляюсь к ним, прошмыгивая мимо Лили, не сказав ни слова.

Почему я так поступаю? Почему так ужасно веду себя с ней, несмотря на то, что мы так долго были вместе?

Я сажусь рядом с ними. У Мишель новая косметика того американского бренда, который явно приходится по душе всем шоу-трансвеститам, и все разговоры у нее только о ней. Цвета в точности такие же, как и в наборе, который можно приобрести за один евро в Urban Decay, о чем я тут же и заявляю, совершая ошибку. Все смеются, а Мишель сердится.

– Извини, – говорю я, посмотрев на ее покрасневшие уши.

Мишель рыжая, так что любая перемена в настроении заметна мгновенно. Некоторое время я сижу молча и просто слушаю их беседу. Но мне быстро это надоедает. Я начинаю ерзать, засовываю руки в карман школьного блейзера и нахожу там карты Таро. Что? Я была уверена, что оставила их в школьной сумке.