Ристель нахмурился, лицо его неприятно исказилось.

— Потрясающе, — промямлил он. — Потрясающе бесчеловечно.

Сигель прыснула со смеху.

— Какое забавное слово. Человечность. — сквозь ткань платка он видел ее неприятную ухмылку. — И много ты о ней знаешь? Много ее проявлений видел, пока среди людишек жил? А в недавнем погроме много было этой твоей человечности? А? То-то же.

Ристель посмотрел на нее неприязненно.

— Я не пытался обелять людей. Я лишь сказал, что действовать их же методами — совершеннейший идиотизм.

Сигель возвела очи горе.

— Ничего ты о жизни не знаешь, раз думаешь, что подобное — глупо. Раз считаешь, что такое проворачиваем только мы. — Она поерзала на месте. — Начинается все с погромов. На погромы отвечаем мы, с типичным нам… своеобразием. А потом эти самые людишки, устроившие бесчеловечный, как ты выразился, погром, посылают на нас карательные отряды, что убивают с еще большей жестокостью. А знаешь, что происходит потом? Какому-то кмету не дает эльфская девка, и он вместе с соседями сжигает ее дом!

— Только вот ты забыла кое-что упомянуть, — язвительно вставил Ристель. — Погром в Морборге начался из-за того, что ваша угнетенная людским бесчестием банда начисто вырезала всю ближайшую к городу деревню.

Эльфка хихикнула. Очень и очень гаденько.

— Угадай, что этому предшествовало.

К рукам человека привязали две длинные веревки, которые затем перекинули через толстый сук. За руки его вздернули высоко над землей, а концы веревок привязали к вбитым в землю колышкам.

Кто-то из эльфов обернулся в сторону пригорка и свистнул.

Сигель резко поднялась на ноги, взяла лук, наложила на него стрелу и прицелилась. Затем резко взглянула на Ристеля.

— Плевать, как ты относишься к нашим методам. – Голос ее постепенно перерастал в крик. — Как кто-либо относится к нашим методам. Мы несем возмездие! Мы показываем, что у всех поступков бывают последствия. И плевать, что круг замкнется! Все равно этого не миновать.

Не отводя от него взгляда, она выстрелила.

Ристель услышал крик.

Сигель выстрелила снова.

Еще раз.

И еще.

Она смотрела на Ристеля сверху вниз, и взгляд этот был полон насмешки, которая горела в ее глазах чем-то первозданно-темным, чем-то чудовищно страшным. Чем-то, что он видел до этого лишь в глазах людей, которые с вилами и факелами шли тогда в сторону эльфского гетто.

Ристель вскочил на ноги. Почувствовал, как нутро у него холодеет.

Отступил медленно на шаг…

…и побежал прочь.

Как можно дальше от пригорка, от заливающихся смехом эльфов, от безумных криков человека, подвешенного на суке дерева.

Он бежал — не видел, куда, и не понимал, зачем. Но твердо знал, от чего именно.

Он остановился, лишь когда услышал возле своей головы свист — в ствол рядом с ним вонзилась стрела.

Не оборачиваясь, он знал, что за его спиной стоит Сигель, что на лице ее красуется алый платок, что в одной руке она держит лук, а второй достает из колчана очередную стрелу.

Лес вокруг них шелестел ручьем где-то невдалеке, дрожал в мглистой серебряной дымке, стрекотал далекими птичьими голосами. Где-то наверху ярко светило солнце, и его редкие лучи, пробиваясь сквозь толщу древесных крон, растворялись в глубоком тумане. Было жарко и холодно одновременно. И просто неимоверно душно.

Ристель обернулся.

Сигель наложила стрелу на лук, посмотрела ему в глаза.

— Все-таки ты оказался трусом, — холодно сказала она. — Все-таки Гвиндор в тебе ошибся.

Ристель оскалился.

— Гвиндор то, Гвиндор это… — голос его, прежде спокойный, сорвался, перешел в крик. — Да Гвиндор ничем не лучше меня! Все вы, черт вас дери, трусы, если это — ваш максимум, если вы способны лишь на бессмысленную жестокость, если она — то единственное, что стоит за вашей треклятой борьбой за справедливость!

Сигель ничего не ответила. И молча прицелилась.

— Ну, конечно, — истерично хохотнул Ристель, — убей меня. Так же, как убила его. Больше ничего ты ведь не умеешь, а, Сигель? Большему-то ведь твой любимый Гвиндор тебя не научил!

Эльфка оскалилась. Подтянула тетиву к щеке, прищурилась, готовая в любой момент выстрелить.

Но Ристель все равно не ощущал страха. Потому что все его нутро поглотила злость.

В воздухе свистнула стрела.

Ристель закрыл глаза…

…и ничего не почувствовал.

Стрела улетела куда-то ему за спину, впилась в мшистый древесный ствол.

Сигель уронила лук и яростно вскрикнула.

— Нет, ну как же ты меня раздражаешь! — завизжала она, сорвав с лица красный платок и швырнув его на землю. — Весь такой правильный, весь такой рациональный! Да ни черта ты не понимаешь! Я жестокая? Помешанная? Да, ад тебя забери, да, я такая! Я хочу убивать, хочу видеть, как они мучаются, как молят меня о пощаде! Потому что они должны мне отплатить! Должны получить по заслугам за всю ту мерзость, что они со мной учинили!

Она вдруг всхлипнула, схватилась руками за лицо. Красивые ее черты перекосило плачем.

— Гвиндор… Да Гвиндор лучший из всех живущих на этом дрянном свете! Он спас меня, научил справляться с болью, дал шанс на отмщение. И это многого стоит, очень, очень многого! Только ты этого никогда не поймешь, потому что не проходил через то, что пережила я!

И тут Сигель расплакалась. Разрыдалась совершенно по-детски, беспорядочно утирая слезы руками, всхлипывая что-то неразборчивое.

Ристель попросту не выдержал.

Прекрасно понимая всю степень того, насколько неправильны ее слова, насколько сильно ее разум затуманен ненавистью и жаждой мести, он все равно не смог справиться с захватившей его жалостью.

Он подошел к ней, обнял, сжав в своих руках, приложившись губами к ее мягким шелковистым волосам. А она все плакала, не в силах успокоиться и оттолкнуть его, рыдала в приступе бессильной тупой боли, с которой Гвиндор все-таки не научил ее справляться.

Сигель была всего-навсего глупой маленькой девочкой, которой однажды не дали того, в чем она нуждалась больше всего на свете, в чем много лет после нашла отражение в Гвиндоре. Ристель словно бы в один миг осознал это. И почувствовал, что прощает ей всю глупость и жестокость, переполнявшие ее хрупкое существо.

В конце концов Сигель успокоилась, грубо оттолкнула его, продолжая коротко всхлипывать. Красивые ее миндалевидные глаза покраснели, придавая ей несколько жалкий, но при этом все равно невероятно притягательный вид.

— Об этом, — неловко шмыгнула она носом, — никому ни слова. Иначе — застрелю.

Ристель несдержанно усмехнулся.

И вдруг увидел, как Сигель тоже улыбается.

Самой красивой и невинной улыбкой из всех, что он когда-либо видел.

3

А все следующее время он наблюдал. Наблюдал намного внимательнее, чем несколько дней назад, но все-таки не смог заметить для себя ничего нового.

И это давало ему призрачное чувство уверенности в своем выборе, лишь благодаря которому он больше не чувствовал желания убежать прочь.

С Сигель они больше не разговаривали. Иногда она смотрела на него искоса, иногда даже позволяла себе ему улыбнуться. Но больше ничего не было. И Ристелю почему-то казалось, что это правильно.

Они медленно продвигались своим небольшим отрядом по лесу. Слушали, как он разговаривает с ними птичьими голосами, смотрели сквозь туман и каждый раз гадали, не ждет ли их за следующим мшистым стволом смерть.

Ристель все-таки открыл для себя в скоя’таэлях кое-что новое. Каждый наступающий день они проживали с осознанием того, что он может стать их последним. Они не говорили об этом открыто, не показывали этого друг другу, но Ристель чувствовал, как осознание неизбежности смерти витает над ними в мглистом воздухе. Он видел это в их дрожащих руках, в их внимательных взглядах, направленных в лесную гущу, в их осторожных движениях, когда они оказывались погребенными под тьмой леса.

И ему казалось это смешным.