Литмир - Электронная Библиотека

Костя промолчал и снова удивился сам себе.

В его жизни были сотни ночных костров, и он мог бы часами выуживать трогательные воспоминания, выстраивая образ романтика-походника, но он молчал.

– Мне было лет пять-шесть. Родителей позвали отмечать папин выпуск из училища – не то, чтобы я помнила, они мне потом рассказали, – а меня не с кем было оставить. И мы поехали куда-то в лес. Этот старый жёлтый автобус. Мне долго ещё казалось, что он наш. Потому что там была только родительская компания.

Я мало, что помню. Едем в автобусе и бах – мы уже в лесу, ночь, костёр, песни под гитару. Всё чёрно-оранжевое. Очень яркие улыбчивые лица, громкие весёлые голоса, которые разносились на весь мир. Потому что было темно и тихо, и только мы не спали. Многие были с парами. Мужчины оборачивали жён в куртки, женщины клали головы мужьям на плечи. Тихие поцелуи в волосы и лицо. Они передавали друг другу кружки с вином. А я, помню, очень радовалась, что у меня была другая, чем у остальных кружка. Большая, алюминиевая, с паром…

– С паром?

– У меня-то чай был. Алюминиевая, горячая. Ручка была замотана бечёвкой, чтоб пальцы не жгло, но брать её всё равно приходилось через спущенные рукава. И она парила. Сейчас понятно, что все те люди – они самые обычные. Так же ссорились, обижали друг друга, разводились. Но долго всё это было иконой семейного счастья. Тайная вечеря, – Карина усмехнулась.

– Ну, сейчас никто не мешает…

– Да. Но и этого не делаю. Слишком накладно. Тащиться в лес, готовить там, потом обратно, всё перестирывать от дыма…

– А на самом деле?

Карина задумалась.

– Первый прыжок с парашютом – всегда первый. В какой-то момент просто испугалась. А если всё выйдет не очень? И тогда это «не очень» останется более сильным и ярким, и испортит то, красивое и тёплое.

– Ну, у тебя же муж…

– Муж… это ничего не меняет. Даже наоборот. От него будешь ждать чего-то, и наверняка не дождёшься. Да и не люблю нарочитость. Ведь чтобы получилось, должно хотеться в лес. А нам не хочется.

– Если бы знал, что всё так, не разводил бы…

Тут же острая коленка ткнула его между лопаток. Костя едва не рухнул в костёр. Он выудил из кучки дров несколько несколько палок и подложил их в огонь.

– Сейчас все очень свободные. Раскованные, сексуальные. Кажется, что не осталось ничего душевного. Точнее осталось, но ощущается чем-то постыдным. Проще раздеться, чем погладить по волосам и поцеловать в макушку.

– Я бы погладил и поцеловал, но сижу слишком уютно.

– Паяц.

– Отож!

Природа размеренно сопела. Невероятно длинный, мелодичный вдох, осторожно шевеливший кроны деревьев, шерсть спящих и недремлющих зверей, ласкавший чёрный глянец воды у подножия холма и камни на скалистых вершинах, ворсинки на тельце самого ничтожного насекомого и саму тьму – через всё это проходила ночь, напиваясь множеством незначительных звуков, и превращая их в совершенно особенный род тишины. Можно было не чувствовать отдельных нот, но густоту и значительность их общности не отменил бы самый закоренелый прагматик. Косте хотелось говорить с Кариной – не от переполненности чувствами и мыслями, – что-то толкало касаться её, пусть только словами, но касаться. Но тишина ночи казалась слишком плотной, как насыщенный раствор – ещё один звук и в секунду ночь кристаллизуется и рассыплется в пыль.

Редкие острые порывы ветра давали пощёчины костру, обдавая пару мимолетным жаром.

– Через пару десятков лет я вернусь сюда. Там, может, всё перевернётся с ног на голову, а здесь останется так же. Лес, пансионат, останки горнолыжного спуска. Пожилой мужчина, тяжело осваивающий холм. Подъём не больно-то крутой, да. Но у меня будут больные колени и сердце, или спина и сердце. Рядом будет восхищённо крутить головой мальчик – сын или внук. Изо всех сил он постарается удержаться от вопросов и слов. Слишком неприступно будет мое позёрское молчание. Хотя, тогда оно уже может будет просто возрастным. Здесь мы так же разведём костёр. Шерудя палкой угли, стану кряхтеть что-то вроде: «Вы разводите костры только чтобы их фотографировать…», и может быть расскажу про этот вечер.

Карина рассмеялась.

– Почему ты сейчас думаешь об этом? – спросила она через время. Костя пожал плечами.

– Потому что пока я только предчувствую значительность этого вечера. Что-то в нём есть такое, из-за чего я его не забуду. Но сейчас я не могу его распробовать, переварить. Нужно время. Пара месяцев или лет. Как с картиной – нужна правильная точка, чтобы увидеть её верно и полностью.

Дерзкий порыв ветра хлестанул по хлипкому шалашу костра, на секунду раздув угли и высветив всю поляну целиком. Пламя тут же стихло, ватные ветки кедра с лёгкостью разлетелись, и на месте кострища теперь пульсировала мутная оранжевая лужа.

– Пойду ещё хворосту наберу, – тщательно выговаривая гласные сказал Костя и ухмыльнулся своей пародии на деревенский говор.

Костёр медленно иссякал. Он хотел было набрать еще топлива, но Карина его остановила: «Скоро надо будет идти». Как ребёнка, его внезапно и остро ранила конечность этого вечера. Любой костёр обречён когда-то догореть. Он зажмурился, чтобы прочувствовать правоту Карины, унять каприз и согласиться, что нужно идти.

Угли стали черно-красными, растратив всё тепло.

Костя стал замерзать, но стоящая позади Карина, её тепло вязали руки и ноги, как постель поутру, и тот же утренний стон пульсировал в голове: «Ещё минутку». Он был благодарен девушке, что не торопит закончить этот вечер.

Он весь сосредоточился на ее ногах, греющих его спину. Чувствовал, как это тепло делит мир надвое, объясняя одновременно нечто грубое, первобытное и самое что ни на есть потаённое, хрупкое.

– Я завтра уезжаю, – он поднялся, но не повернулся к девушке. Костя смотрел сквозь деревья, где у подножия холма прятался пансионат. Одна мысль о железобетонных конструкциях, электрическом свете, городах и существовании множества людей кроме них двоих разбила изящную радужную конструкцию внутри Кости, и за секунду все внутренности посекло её летящими осколками.

– Знаешь, о чём я думаю?

– Знаю.

Костя удивлённо обернулся на девушку.

– Думаешь, будет ли в твоей жизни что-то хоть наполовину такое же романтичное, как замужняя я и этот вечер, – улыбнулась Карина.

– И?

– И мы уверены в том, что будет, – и когда Костя повернулся, уходя, добавила. – Или нет.

 Они начали спускаться по холму, и он взял Карину за руку, чтобы она не оскользнулась. «Или нет» – звучало в его голове по кругу.

– Или нет.

Костя знал, что воздух напоен запахами, десятками ничтожных ароматов, создающих неповторимую общность. Но не ощущал этого. Остро захотелось узнать, какова Сибирь на вкус. Он снова пообещал себе бросить курить и тут же обречённо усмехнулся.

Наверное, давно пора бы смириться, что есть что-то недоступное. Может быть совсем рядом, и в то же время недоступно, как звёзды.

Он обошёл поляну по кругу. В тени поблескивала шершавая чуть замшелая грань скалы. В несколько затяжек он докурил сигарету и залез на камень. Темнота окружила, почти обняла. Он уставился в небо и прислушался. Где-то внизу, далеко, лениво плескалась река. Он знал это, но услышать не смог.

Честная игра

Лифт судорожно дёрнулся, готовясь распахнуть двери, и Михаил привычно натянул на растерянно-отрешённую физиономию обыденное выражение перманентного недовольства. Обыденность была связана с тем, что Михаил Афанасьевич  большую часть времени действительно был раздражён окружающим.

С порога он нахмурился ещё сильнее: в прихожей как и неделю назад валялись пакеты из-под чего-то и с чем-то. «В этом доме все вечно валяется, потому что ни у одной вещи нет своего места!» – в который раз подвёл он черту под очевидным. Он всё ждал, что этот свинарник начнёт хоть немного заботить его подругу, но Кристина была частью этого кавардака – она сама валялась среди барахла на диване перед телевизором.

2
{"b":"732914","o":1}