Тимур поморщился словно от острой головной боли: тот самый день. На часах была только половина шестого, а Таша уже, пожурчав, сидела на унитазе и разглядывала тест на беременность. Он знал это наверняка. От волнения в груди неровно покалывало. Такие утра теперь стали привычным финалом их секса.

Первое время Наташа делала тест каждый день, но чем дальше, тем очевиднее становилось, что это пустая трата денег. И тесты делались всё реже. Реже же случался и секс – только в «правильные» дни, которые тоже определялись специальным тестом. Из изощрённых сражений секс превратился в сезонную битву за урожай. В пустыне. Несколько раз в месяц Тимур распахивал и сеял. Но сколько Таша не лежала вверх ногами «для лучшего усвоения» – ничего не всходило. Вряд ли закидывание ног на стену могло сильно помочь, когда работаешь на химкомбинате и получаешь молоко за вредность: здесь у большинства были точно такие же проблемы. Но что это, собственно, меняет?

За «работой» он старался не смотреть на жену – её глаза в постели больше не были хоть сколько-нибудь похотливыми, томными или даже улыбчивыми; их затягивала пелена грустной, отчаянной надежды на успех. И всё бы ничего, не завершайся процесс ожиданием вердикта от опущенной в мочу палочки. И никакого алкоголя, и тем более сигарет. Никакой мастурбации. От этого алгоритма, практичности, высушившей всю их жизнь, уже тошнило.

Не то, чтобы Тимуру не хотелось детей, нет. Ему было всё равно. Хотелось Наташи, её счастья. И своего – рядом. А ей обязательно нужен был ребёнок. Тимур не чувствовал, но понимал, что дети – закономерное развитие, продолжение – не рода – отношений. Бездетные пары своими попытками жить «для себя» нагоняют смертельную тоску. Бесполезные, бесцельные и оттого странные существа. Уныние и безысходность. Но в глубине душе Тимур их понимал. У Вершининых ещё даже и близко нет ребёнка, а вся жизнь уже вывернулась наизнанку. Что будет, если он появится?

Тимур вслушался в сосредоточенность Наташи и вместе с ней – всего туалета. Но вот тест шумно грохнул о дно корзины – даже пакет не успел прошелестеть. Значит, опять не повезло. Значит, всё сначала.

– Чёрт…

Наташа прошлёпала босыми ногами на кухню. Зашумела вода, щёлкнул усаженный в гнездо чайник, чпокнул открытый холодильник и он же грохотнул – закрыли. Зажужжал телевизор.

Наташа больше не уляжется. Нужно вставать. Но Тимур еще немного выждал: жена сейчас слишком ненавидела и его, и себя. Нужно дать ей несколько минут – нащупать жизнь через будничную суету, прочувствовать себя в ней. Тимур побродил взглядом по комнате: отставшие обои в углу, треснувшая белизна потолка, готовая осыпаться, пыльная паутина без паука. Стало спокойнее. Уют – компиляция несовершенств.

Сковорода встала на плиту – совсем спокойно, осторожно. Это было сигналом. Тимур встал, раздвинул шторы, сменив свет в комнате с зеленого на желтый и уставился в окно. Небо было слишком безоблачным для их маленькой семейной неурядицы. Это слегка злило. Но общая безмятежность, протянувшаяся до горизонта – и небо, и лес, и озеро, – невольно заражала безосновательным несгибаемым оптимизмом.

Всем телом Тимур ощутил жажду холодной воды. Он тихонько проскочил в ванную. Кафель и чугун холодили ступни, чуть подготавливая тело. Через мгновенье кожу обожгли вязкие ледяные струи.

Когда он вышел, на кухне уже ароматно парили чашки с кофе, дожидались едоков непривлекательные мюсли, сором плававшие в тарелках с молоком, и тарелка с ломтиками поджаренного бекона.

– Доброе утро, – раскрасневшийся Тимур поцеловал жену.

– Привет, – устало улыбнулась Наташа.

Обсуждать неудачу не было смысла. Всё уже давно обговорили. Если до конца года ничего не выйдет – они уедут подальше от химкомбината. Выйдет – дождутся, пока ребёнку исполнится год – и всё равно уедут.

Тимур вынырнул метрах в двадцати от берега. Вода здесь была ледяной даже у поверхности. Высокое солнце моментально разогрело плечи и голову. Тимур любил этот контраст, воспоминания о котором будут отзываться в теле приятными вспышками до самого вечера.

Озеро покрывали бликующие чешуйки легкой ряби. От каемки воды поднималась тёмная стена леса. Между гладями воды и неба на фоне реликтового леса Наташа была центром пейзажа. Она стояла на берегу и сушила волосы. Из-за размера и расцветки купальника девушка казалась совершенно голой. Наташа завернула полотно мокрых слипшихся волос в полотенце и загорала. Её поза была вызывающей, словно, распалённая, она отдавалась солнцу, как любовнику. Главная прелесть выходного среди недели: вокруг – ни души. Тимуру захотелось воспользоваться этим уединением. Вершинин поплыл, разбивая мощными гребками зеркальную тишину.

Внезапно по ушам ударила сирена. Тимур замер, глянул на город, где гремела тревога, потом на жену. В её позе появилась готовность, но Наташа не знала, что делать, и растерянно смотрела на мужа. Тимур снова поплыл – торопливо и шумно.

– Всё хорошо, не волнуйся, – он стал одеваться, но шорты не лезли на мокрое тело. – Я вернусь в город.

– А я? Предлагаешь мне одной здесь остаться?

– Если на комбинате что случилось, лучше тебе быть подальше.

Наташа уже готова была выдать мужу монолог жены декабриста, но её взгляд переместился куда-то за Тимура.

– Поздно…

Тимур оглянулся. Он не сразу понял, что напугало жену. Вода и лес – ничего экстраординарного. Но что-то все же было не так. Все вокруг стало чуть другим, более желтым. Сперва он списал это на солнечную пыль, вечно убивающую цвета. Секунду спустя глаза различили в воздухе какую-то мелкую взвесь.

Тимур кинулся к воде и намочил футболки. Одну кинул Наташе.

– Завяжи респиратором.

Они быстро сгребли вещи и трусцой побежали в сторону города. Сланцы то и дело загребали носами песок, тут же коркой приставший к мокрым ступням; взвесь, заполонившая воздух, налипала на тела. Тимур отирал плечи шортами. Они приближались к городу, но концентрация пыли не менялась. Получатся, химкобинат – не очаг? И как эта дрянь так быстро распространилась? – ведь ветра нет.

– Тим… – Таша, вечно вертевшая головой, снова ткнула пальцем куда-то за их спины, вверх и вдаль. Тимур оглянулся. Над лесом небо исчезло за сияющей пушистой стеной, поднимавшейся над лесом на сотни метров. Впереди и над ними в небе болтались разве что несколько белесых оборвышей. Контраст был поразительным, пугающим. Облачный фронт стоял неподвижно, но его массив клубился с какой-то мистической интенсивностью. Как бык в загоне, раздувающий ноздри и бьющий рогами по клетке, стена словно ждала команды на старт, раззадоривала себя, разминалась. Тимур прибавил шаг и потянул за собой Ташу.

Когда он оглянулся в следующий раз, белизна облачной стены померкла до грязной серости февральского сугроба, которая быстро чернела. Впереди и над ними раскинулась нетронутая безмятежная синева. Этот контраст не на шутку пугал.  Вооружённый молниями фронт несколько раз предупредительно рыкнул, сверкнул ветвистыми разрядами и двинулся на город.

Таша обожала дождь и инфернальность грозы; Тимур не любил ощущать телом мокрую одежду, а грозы попросту боялся. Он тянул – она сопротивлялась. На его стороне был вой сирены – только неизвестная опасность вернула Таше благоразумие, и они со всех ног побежали в город. Грозовой фронт со спокойной уверенностью пустился в погоню.

Дождь застиг их у самого дома. В последнем отчаянном броске тучи обдали Вершининых градом крупных капель. Как только пара скрылась в подъезде, мелкий частый дождь накрыл Лесозёрск.

Забежав в квартиру Вершинины первым делом закрыли все окна, стянули сырые вещи и полезли в ванную смывать налипшие частички. Наташу перегонки с ливнем воодушевили – она решила воспользоваться наготой, и прижалась к мужу. Тимур отстранился.

– Не сейчас. Надо позвонить на комбинат, – он торопливо выскочил из ванной, едва не подвернув поочередно обе ноги. Телефон разрывался. На экране горел значок десятка пропущенных вызовов.