Крола, прижавший к груди трухлявые дрова, неуклюже внес их и себя в комнату и сбросил ношу возле подтопка – чудовищный грохот взметнулся в тишине, как мука, в которую угодило сито. Шего, колупавшийся в печи, больно ударился о каменный свод, когда услышал его.

– Какого Черта ты делаешь? – спросил он с укоризной, растирая затылок свободной рукой.

– Дров принес.

Шего поднял одно полено. Отсыревшее дерево тихонько зашипело в пальцах, обжигая кожу. «Терпимо», – подумал змей. И через мгновение у него в руке вспыхнул факел, восхитительное потрескивание которого отодвинуло зловещий шум дождя. Он сложил в печь дрова – в три ряда, одно к другому – они тут же схватились, и в комнату клубами поплыл дым.

– Ох ты ж! – Крола подскочил и выставил две заслонки в трубе, черные крошки сажи осыпали ему лицо, но едкий туман всё равно лился в комнату, подобный духу, что не знает дороги домой.

– Засорилась она, что ли?

– Кто? – Шего жадно втягивал дым в легкие.

– Труба! Щас придется всю иллюминацию выключать – не на улице же мне спать!

– Погасить огонь? – ужаснулся змей.

– Ну а как?

– Погоди, дай ей прогреться, уйдет дым, – пообещал он и направил пламя с ладони в трубу.

– Посмотрю снаружи, будет ли тяга.

Провидец снова ушел, оставив за собой вереницу мокрых следов, – округлые блестящие пятна воды и осклизлые комья грязи переливались на полу закатными отсветами огня. Змей стянул с руки вторую перчатку, спрятал в карман плаща и плащ снял, бросив комком на спинку покореженного стула, потом подставил обе ладони чудесному сиянию, питая им всё тело. Труба прогрелась, и призрачный дым свободно потек на улицу. Треск горящих поленьев принес покой, так что Шего перестал обращать внимание на клацающие с потолка капли.

– Ну что, перестало тут так вонять?

Змей вздрогнул: в этот раз провидец вошел так тихо, словно весь он был только голос.

– Спать ложись, – распорядился Крола и сам сонно потянулся. – А я всё-таки немного осмотрюсь. Давно я здесь не был.

Шего снилась Пустошь. И Рэда. В сияющих белых одеждах. Она стирала после зимы огромное алое одеяло. Мутная пена щелока плыла по тазу, собираясь полумесяцем у самой кромки, липла на ткань и на кисти ведьмы, покрывая ее кожу тусклым серебром разводов-браслетов. Она вытерла лоб рукой, оберегая его от мокрых пальцев, собрала мешавшие пряди, стараясь убрать их за ухо и не испачкаться. Солнце светило Рэде в лицо, обжигая смуглую кожу и выгоревшие волосы, от старания и яркого света она хмурилась – крошечные морщинки белыми лучами расходились вокруг ее глаз и совсем исчезали, стоило только лицу разгладиться.

Морщины же Рае никогда не уходили. С каждым днем они становились всё глубже, а в той, что залегла как расщелина у него между бровей, Шего думалось, можно спрятать крыло крошечной птички. Как-то он даже пытался. Много часов змей хранил невесомый расписной листок мертвой бабочки, которую нашел в Заводи, он хотел показать удивительного зверя колдуну и вбежал вместе с ним к нему в спальню, но Рае крепко спал – тревожная складка у него на лице лишь слегка расправилась. Шего тихонько крался к хозяину, между шагами – пауза, когда он вслушивался в малейший шорох, в мельчайшее колебание воздуха, но Рае не шевелился, укрытый пурпурным пухлым щитом, поверх которого лежали две его белые жилистые руки. Змею казалось, что это на треть отсеченное, суровое и торжественное тело плавает в море собственной крови. Склонившись над казненным, Шего боязливо и спешно сморгнул жуткое видение, сердце его дрожало, он жадно вслушивался – дышит ли Рае – пока когти сжимали сухое мохнатое тельце насекомого.

Темная змеиная тень нависла над колдуном, след от руки отразился на спящем лице серым пятном, ломкие крылья коснулись кожи. Невесомый укол разбил чуткий сон. Рае резко открыл глаза, и от неожиданности змей сжег свой подарок у него на лице. Колдун ударил себя по лбу, как будто его укусил комар, и прохрипел:

– Что ты делаешь?

Шего смотрел на него во всю ширину глаз и не мог вымолвить ни слова.

Рае тем временем сел на кровати, рассматривая пепел в руке, он морщился, касаясь лба кончиками пальцев, и еще раз спросил:

– Что ты делаешь, Шего?

Змей, наконец, перестал ошарашенно глазеть на колдуна и даже смог выдавить из себя нечто невразумительное:

– Я только хотел узнать.

– Что?

– Ничего.

– Буду ли я выглядеть как поп, причастивший лоб раскаленной просвиркой?

– Что?

– Ничего.

Колдун поднялся с кровати, откинув одеяло, и подошел к тазу с водой, стоявшему на столе возле окна. Он склонил голову, вглядываясь в свое подгоревшее отражение, опустил руку в воду и протер переносицу влажными пальцами.

– Я не спал уже целую вечность.

– Прости меня, я не подумал.

– Ты никогда не думаешь. – Рае умылся, снимая с лица обрывки короткого сна.

– Зато ты думаешь слишком много, – выпалил змей, усталость колдуна отзывалась в нем и тоской, и яростью. – Даже во сне тревога так сжимает твое лицо, что они никуда не уходят.

– Кто? – Недоумение влажной пленкой переливалось на коже Рае и стекало прозрачными каплями прямо ему на рубашку, оставляя на белом полотне темные мокрые пятна.

– Морщины.

– Ты издеваешься, что ли? – Колдун очертил подбородок тыльной стороной ладони, стирая лишнюю влагу.

– Ты стареешь, неужели ты не видишь? Ты же стареешь.

– Может, мне намазать лицо маслом, как женщине?

– Это совсем не смешно! Ты теперь можешь умереть.

– Что за бред? – Рае откинул полотенце, которым вытер лицо, на плечо.

– Я принес тебе бабочку, мы нашли ее с Эркой в Заводи. Она не шевелилась у меня под пальцами, я не смог ее разбудить.

– Иногда я тебя совершенно не понимаю.

– Я просто хотел показать ее тебе, – смутился змей.

– Негусто же от нее осталось. Тебе нужно лучше себя контролировать.

– Ты не шевелился под этим проклятым одеялом.

– Боишься, что я умру?

Шего не ответил.

– У меня есть еще время. И тебе не придется отправляться за мной, когда это время закончится, и забудь об этом.

– Не придется? И как ты сможешь их остановить?

– Я жив, ты тоже, к чему эти вопросы?

– Ни к чему. У тебя лицо обожжено, принесу мазь.

– Не стоит, и так затянется.

Но змей уже вышел за дверь.

К утру дождь успокоился, серая пыль наползла в дом вместо света, в ее мутном мареве всё внутри казалось еще более уродливым и унылым. Крола встал первым, тем более что никакого отдыха ему всё равно не перепало. Спать на сундуке – только маяться, прожариваясь на томительном вертеле бессонницы, изредка проваливаясь в хлипкие топи забвения.

На рассвете провидец осторожно сполз со своего лежака и попытался было распрямиться, он кряхтел, силясь вернуть остов телу, и тихонько присвистывал, затягивая воздух сквозь зубы, – этот болезненный звук мешался в нем с проклятиями в адрес Чертовой развалюхи, что в равной степени относилось и к сундуку, и к дому, и к самому Кроле – в конце концов, провидец проиграл в борьбе с собственным телом за прямую спину и присел отдышаться на краешек стула.

Шего всё еще спал. Его располосованная сажей пятка светлела в печи, как бельмо на глазу. Ночью провидец даже испугался, решив, что змей удрал куда-то, как заяц: в комнате его не было, в доме тоже. Крола выкрикивал его имя, пока Шего не промычал в ответ что-то непонятное – звук шел из печи, где забравшийся к углям змей спал тише, чем язык в горле у мертвого колокола.

Отдышавшись, Крола попробовал вытянуться еще раз, прижал к боку ладонь, вправляя изгиб, наконец распрямился, поднялся со стула и вышел из комнаты. Плаксивый скрип половиц преследовал его по всему дому. Он открыл дверь, отсыревшее дерево которой как будто приклеило к пальцам мокрый плешивый бархат. Провидец брезгливо вытер грязь о край рубашки, усмехнувшись самому себе: с волками жить – по-волчьи выть. На улице он в два шага угодил в грязь, нога лихо проехалась по жиже, и Крола едва не упал, выписав в воздухе чудо-кульбит, – он вцепился в колышек на гнилом заборе и повис на нем всей своей тяжестью, обрушив в результате и клочок изгороди, и себя самого на землю. Спина треснула пополам, а несколько крупных густых капель грязи брызнули в лицо. Крола опустил лоб на забор и так и застыл, как на плоту посреди океана. Чужие шаги заставили его вцепиться в колья, но, как он ни барахтался, не сумел подняться. Новое нервное напряжение сковало его.