Женщина засмеялась, извиваясь на дне своей камеры. Ее суставы искалечились и выгнулись назад, как у большого паука.

— О, маленький мальчик, — она засмеялась, умудряясь крутить шеей, пока та не треснула и не повернулась на право. Кошмар, основанный на ее собственном позвонке. — Ты знаешь, почему я здесь?

Том ничего не ответил. Он слегка наклонил голову, вглядываясь в ее кошачьи оранжевые глаза.

— Я крала маленьких девочек и мальчиков вроде тебя, — сказала она, широко улыбаясь. Ее рот казался нормальным, за исключением толстого белого шрама, который в какой-то момент делал ее рот вытянутым, как змея. — Я вскрыла их, чтобы сделать их лучше.

— Как оригинально, — решительно сказал Том. — Полагаю, затем вы изменили себя до этого пикового состояния. Вполне уместно, что теперь вы не более чем паразит.

Она завизжала от ярости, с грохотом ударившись о решётку. Том не улыбнулся, даже когда она перешла на звериное рычание и шипение.

— Это тенденция… — задумался Том. — Что те, кто здесь, теряют себя. Отдаляясь друг от друга…от других.

— О, тебе бы это понравилось, — прошипела женщина, делая выпад и растягиваясь на прутьях как рептилия. — Мне теперь лучше, теперь я совершенна!

— Ну конечно же, — сказал Том. — Легилименс.

Она вздрогнула, когда Том наклонился вперед, скользя по ее коже. Достаточно медленно она задрожала, рыча и отплевываясь, прежде чем его коготь вонзился глубже.

— Вот ты где, — сказал Том, улыбаясь и не мигая, медленно пронзая взглядом ее череп. Он чувствовал, как она дрожит — чувствовал ее трепещущее сознание, как будто он тянулся к банке, полной бабочек.

— Остановись, — она сплюнула, дрожа так сильно, что начала скользить и сползать. — Остановись.

— Нет, — сказал Том, торопливо выдыхая. — Ты действительно считаешь себя идеальной. Ты препарировала каждую часть мальчиков и девочек и преобразила себя во что-то новое.

— Нет! — взвизгнула она, задыхаясь, прежде чем схватиться и свернуться калачиком на полу своей камеры. Мысленно, не в силах лгать, она прошептала: — Да.

— Мадам Димитриу нашла это особенным … Нет… — выдохнул Том, невидящим взглядом глядя в тускло блестящие глаза. — Нет, она… заинтересовалась тобой. В восторге, потому что зачем … зачем кому-то становиться безмозглым животным?

— Да, — прошептала женщина на языке безмозглого животного, — она никогда не смогла понять.

— Почему её это так очаровывает? — прошептал Том. — Зачем она потратила свою жизнь, пытаясь понять безумие?

— Потому что она не понимает, — подумала женщина, и женщина знала, — и никогда не поймет.

— Крина Димитриу, — задумчиво произнес Том Риддл, убирая когти от женщины-зверя, — ты потратила свою жизнь на погоню за животными.

— Да, — подумала женщина, мучительно и отчаянно цепляясь за Тома.

Давясь собственными телесными жидкостями, её вырвало. Том вышел и оставил ее дрожащей на полу камеры. Вздрогнув, она умерла.

***

— Меня зовут Том Риддл, — сказал он, вцепившись руками в прутья клетки. — И я выживу.

— Они все в это верят, — сказал заключенный. Кривая усмешка появилась на его губах, когда он небрежно наклонил голову. — Не так уж много умирающих здесь, м?

Мужчина был египтянином, судя по татуированным линиям, густо бегущим вдоль глаз и около подбородка. Борода у него была заплетена, скручена в черную веревку и касалась ключиц. Том знал, что все новые заключенные были выбриты; борода рассказывала историю лучше, чем любой документ.

— Вы давно знакомы с Криной Димитриу? — спросил Том, сидя, скрестив ноги, рядом с камерой. Заключенный наклонил голову, изогнув густые брови на бледной восковой коже.

— А… Крина, — сказал мужчина низким и серьезным голосом, — как поживает смотритель? У меня так давно не было компании…

— Занята своими новыми экспериментами.

— Значит, это ты? — спросил он, явно не впечатленный внешностью Тома. — Ты что — вампир? Каннибал? Чудовище, отброшенное в сторону, как и все мы?

— Думаю, я такой же, как ты, — пожал плечами Том.

Мужчина уставился на него, слегка нахмурившись.

— Я совершал набеги на гробницы Древнего Египта, крал и использовал найденные артефакты. Я крал души, вселялся в гоблинов. Пролил золотой дождь по Нилу и превратил реку в кровь.

— Я из места вне времени, — сказал Том. — Оплошность…в потоке времени.

— Неудивительно, что ты нравишься начальнице тюрьмы, — мужчина улыбнулся с тихим смешком. — Мальчик вне времени… И с такими глазами мне интересно, сколько жизней ты погубил. Или погубишь.

— Разве это имеет значение? — спросил Том.

— Только если ты об этом пожалеешь.

Том не жалел, он знал, что не жалеет, потому что он не был Волдемортом. Он не был Волдемортом. Он слишком долго кружил по спирали, падая в яму отвращения к существу, которое не было им. Он был вынужден принять на себя вину и бремя, принять на себя стыд за поступки, которых никогда не совершал. Он не был Волдемортом. Он был самим собой, и он выживет.

— Ты полон решимости, — подумал мужчина, сидя на полу своей камеры, на расстоянии вытянутой руки от Тома, если тот захочет протянуть руку через решетку. — Для совершенства легилименции требуется сильное чувство самосознания.

— Ты не должен чувствовать моего приближения, — сказал Том, и его желудок скрутило от разочарования. Он сделал что-то неправильно — он провалился на каком-то этапе пути.

— Не кори себя, мальчик, — подумал мужчина, слишком довольный холодом тюрьмы. — Ты еще молод. Я удивляюсь….кто направил тебя к этому искусству? Конечно, не Надзирательница, иначе ты не прятался бы в моем тюремном блоке.

Том быстро прервал зрительный контакт, проследив за трещинами в полу камеры.

— Меня зовут Бастет, — сказал мужчина, кривя губы, прежде чем издать низкий ворчливый смешок. — Или я просто выбрал это имя на сегодня.

— Мне плевать на твое имя, — сказал Том.

Бастет улыбнулся.

— Я знаю. Ты посредствен в легилименции, а мне очень скучно.

Том уставился на него и нашел изъян в дискуссии. Ни один человек не станет добровольно потакать чужаку или позволять ему прочесывать свои мысли. Даже этот человек, который, казалось, чувствовал себя вполне непринужденно в тюрьме за решеткой. Он был здесь уже давно.

— Легилименс, — сказал Том и вытянулся как можно дальше, чтобы проскользнуть сквозь зрачки человека, пронзая его нервы и сверля мозг. Бастет улыбнулся, скривив губы.

— Почему ты позволил мне посмотреть? — спросил Том.

— Ты, должно быть, научился этому искусству у кого-то другого, — подумал Бастет, слишком любопытный и почему-то уже такой уверенный. — Некий человек, который слишком уверен в своем положении за пределами этих решеток.

Том ничего не ответил. Его лицо не двигалось и не выражало никаких эмоций. Несмотря на это, Бастет не моргнул, и его низкий рокочущий смешок эхом отозвался в мозгу Тома. Том ощущал его вкус — густую экзотическую пряность — и гладкое непроницаемое стекло разума этого человека. Он сомневался, что если будет давить, то найдет хоть какую-то тягу, чтобы прорваться сквозь него.

— Да, — спокойно подумала Бастет. — У стен есть уши, хотя у болонки смотрителя не осталось языка, чтобы вилять.

— Гриндевальд, — сказал Том. Бастет улыбнулась.

— Великий Лорд Гриндевальд. Безрукий и Безъязыкий, и все же он считает себя лучше. Как ты думаешь, мальчик, он лучше? Ты выходишь из этих стен так же, как и он.

Том слегка наклонил голову.

— У тебя обида на него.

— Конечно, — подумал Бастет. Короткая вспышка глубокого всепоглощающего отвращения, от которого у Тома зачесались зубы. Кость пульсировала зудом насилия, видя, как лицо этого человека раскалывается на части …

— Видишь? — подумала Бастет, и ненависть и отвращение медленно отступили. — Противоположное искусство Легилименции-Окклюменция. Ты чувствуешь это сейчас, этот барьер. Здесь тебе это не нужно.

Том слегка наклонился вперед, касаясь пальцами холодных прутьев. Бастет, старый и ленивый, ухмыльнулся ему темными пятнистыми зубами.