Мальчик боялся довериться лжецам, и теперь он будет отдаляться в своем отчаянии, чтобы никогда не быть преданным.

В течение нескольких дней Гриндевальд наблюдал, как мальчик укрывался, прячась в самых дальних уголках среди тихих стонов и тяжелых лап. Лупеску наблюдал за ним, уставая от повторяющегося ритма, в котором он читал. Он словно сьедал книгу, поглощая ее в рекордно короткие сроки с лихорадочным отчаянием. Поразительно во всех отношениях. Гриндевальд оплакивал прошлое и больше всего на свете желал, чтобы во время своего правления он владел этим ребенком.

— В книге сказано, что мне нужна волшебная палочка, — сказал Том тихим шепотом восторга, от которого мурашки побежали по его рукам. — Но она мне не нужна, да? У меня есть способности, говорится в книге. Я проявляю признаки этого. Мне ведь не нужна палочка, верно?

— Глупый мальчишка, — подумал Гриндевальд, кивая и наблюдая, как восторг наполняет глаза Тома. — Иди, потренируйся. Единственные субъекты здесь — сумасшедшие.

***

Заключенный лежал на полу своей камеры, прижавшись щекой к полу. Он был в таком состоянии уже некоторое время, потому что вся кожа на его лице была содрана, и теперь он терся костями о камень.

Том сидел за решеткой, пытаясь успокоиться. Ровный скрежет лица о камень стал фоновым шумом, ровным звуком, который он использовал, чтобы успокоить сердцебиение. У него не было иллюзий, что Гриндельвальд был честен, но книга говорила о бесчисленных Легилиментах, что подразумевало, что это искусство не было вредоносным для использователя.

Заключенный гортанно застонал, открыв глаза и пуская слюни. Отвратительный червяк в глазах Тома.

— Ладно… — выдохнул Том, успокаивая себя. Ему не нужна была волшебная палочка — он уже достаточно раз фокусировал свою магию в прошлом, чтобы знать, как примерно направить ее. — Я могу это сделать.

Глаза мужчины легко встретились с его, потому что тот не отводил взгляда. Том не знал, был ли он слеп или просто рассеян. Он был инструментом, независимо от того, как эта концепция выворачивала его внутренности.

— Легилименс, — практиковался Том, заставляя свой язык вращаться в правильном произношении. — Легилименс.

Заклинание было несложным, поэтому невербальное заклинание стало для него почти стандартным. Формируя свою магию, используя произношение, чтобы придать ей нужную форму.

— Легилименс. Легилименс.

Мужчина застонал и потер лицо, и Том не смог побороть тревогу во время подготовки.

— Легилименс.

Он бился и перемещался, неуклюже вздымаясь, словно птица в холщовом мешке. Направлять без проводника было трудно, потому что его магия бурлила, боролась. Попытка направить ее не принесла никаких результатов — он отпрянул назад словно от удара хлыстом так, что рухнул на землю, тяжело дыша от боли. Заключенный не подавал никаких признаков — Том не сумел применить свою магию за пределами собственного тела.

Он не мог кричать или ругаться, потому что Лупеску рыскал по коридорам и мог заинтересоваться. Он почувствовал это, его магия напряглась, чтобы освободиться. Это было возможно, он знал это …

— Еще раз, — сказал Том, успокаивая себя. Тихий шепот, чтобы успокоить его жгучее разочарование. — Легилименс!

Волна, кипящий шар, который поднимался и боролся, пытаясь высвободиться. Вытягивание одной руки помогало — расстояние растягивалось и создавало более однородную точку. Он мог это сделать… Он знал, что мог.…

Щелчок, отдача, и Том дернулся так, что чуть не рухнул на камень.

Он был уже ближе, хотя и не намного. Это было болезненно, похоже на погружение руки в холодное масло, ледяное восковое сопротивление, которое заставляло его пальцы болеть, а запястье трещать от напряжения.

Том не был идиотом — он знал это. Он был склонен думать и решать проблемы гораздо быстрее других, он не забывал то, что читал. Его магия изо всех сил пыталась вырваться из него, чтобы он мог сократить напряжение.

Прутья были узкими, сквозь них невозможно было проскользнуть. Тому все равно не хотелось входить в камеру, но он мог дотянуться одной рукой до сопящей человеческой оболочки. Он не знал ни имени этого человека, ни того, за что тот был осуждён на пребывание здесь. Теперь он собирался помочь Тому, потому что у этого человека не осталось ничего, а у Тома было все.

Он встал и подошел ближе, пока его бедра не коснулись металлических балок. Опустившись на колени, он протянул одну руку сквозь прутья, пока его плечо не сдавилось сильно и неприятно. Он потянулся вперед, пытаясь встретиться взглядом с мужчиной.

— Легилименс! — тихо прошипел он, кряхтя от напряжения и покалывающего жжения, вызванного выталкиванием магии за пределы тела. Ближе…ближе, так близко, что пальцы онемели.

Мужчина схватился за голову, Том резко вдохнул…

Зудит зудит так зудит нужно почесать нужно почесать так зудит…

Том рухнул на землю, схватившись руками за лицо от фантомного желания почесать и всепоглощающего зуда. Это было глубже, чем желание, ему нужно было почесаться, ему нужно было… что-то было в его голове, что-то было в его лице. Они шпионили за ним, весь мир шпионил за ним. В какой-то момент они должны были…разрезать его и сунуть что-то в лицо, и ему нужно было выцарапать его …

— Черт, — ахнул Том, едва не упав. Он грубо сел на руки — самое быстрое решение, чтобы его же пальцы не выцарапали его же глаза. — Дерьмо.

Это было проблемой. Прикоснуться к чьему–то разуму означало, что ты стал им — ты был им в тот самый момент. Копаться глубже в памяти было единственным способом избежать измененной перспективы, смены личности.

— Я могу потерять себя, — подумал Том, — Этот ублюдок. Он знал, что я могу потеряться в этом.

Вот почему он так спокойно предложил ему книгу. Почему он ответил на вопросы Тома — потому что усилия Тома могли привести к принятию безумия, которого он так старательно избегал.

— Дерьмо, — повторил Том вслух, слишком хорошо осознавая почти хроническую дрожь в своих руках, когда он схватился за волосы. Он не стал вырывать их снова, но дергал до тех пор, пока его глаза не наполнились слезами. — Ладно…еще раз.

Легче не становилось, но он начал это чувствовать. Движение под кожей, пузырящееся давление, которое он мог направлять вдоль своей кожи через глаза.

Подошел Лупеску, глядя на него горящими глазами. От него воняло потом и рвотой, мышцы и мозг кричали, а из носа текла кровь. Он слышал, что кровотечение из носа -симптом магии разума.

— Я в порядке, — заверил волков Том хриплым и потрескивающим голосом.

Они смотрели на него голодными любопытными глазами. Длинные хвосты стучат по полу, а зубы длиннее, чем у крокодила. Они наблюдали из тени, как Том, согнувшись на коленях, повторяет шепотом снова и снова:

Меня зовут Том Риддл. Я выживу.

Крина Димитриу работала с девяти утра до семи вечера. Ее симпатичный маленький кабинет продолжал работать, поскольку она собирала заключения и проверяла каждого заключенного. У них не было таких высоких показателей, как у Азкабана или американского Алькатраса, но все же они тоже занимали высокие места. Мадам Димитриу проработала систему проверки информации и патрулировала коридоры, чтобы проводить оценки через решетку. Лупеску были ее глазами и ушами, но без слов они никогда не говорили, что Том делал в течение нескольких часов после того, как двери закрывались.

Женщина, новая жертва практики Тома, презрительно усмехнулась ему сквозь решетку. На обеих ее руках не было пальцев — как и у многих заключенных. Выходя наружу во время патрулей Лупеску, они кормили их закусками из отрезанных пальцев. Эта женщина поняла это после того, как семь пальцев были вырваны… или, возможно, ей было все равно.

— Давай, малыш! — она рассмеялась, пошевелив своим раздвоенным языком, прежде чем драматично подмигнуть ему. Какой-то причудливый человеческий эксперимент — у нее было несколько грубых модификаций, которые делали ее действия странными и неожиданными.

Том проигнорировал ее, едва реагируя на слюну, которую она умудрилась брызнуть в его сторону.