— Я многим обязана своей семье, — призналась Крина. — Я их очень люблю.

— Некоторые люди воображают, что я далёк от любви, — сказал Том. — Что я на нее не способен. Я думаю, идея была такова…что, те, кто зачат под любовным зельем, не могут любить.

— А, — сказала Крина. — Ты нашёл и эту статью тоже.

Том хмыкнул.

— Вы оказались ужасно неправы, мадам Димитриу. Все эти годы с этими бедными детьми, далекими и немногочисленными. Это был первый раз, когда вы ошиблись?

— Я хотела определить влияние любовных зелий на эмоциональные способности. Гормональные регуляторы, другие химические вещества. Возможность открылась сама собой, и теория в целом казалась разумной, — признала Крина с едва заметной вспышкой вины. — Я ошиблась. Факты свидетельствовали об обратном. Концепции любовного зелья не изменили развитие плода.

— Какое облегчение, — решительно сказал Том. — Я так волновался.

В комнате ощущался легкий атмосферный холод. Иллюзорное ощущение, вызванное постоянно используемыми дезинфицирующими средствами и синтетическими чистящими средствами с ментолом. Чистая, организованная, она во всех отношениях напоминала больницу, как бы ее ни пытались замаскировать. Тому только недавно выдали пластиковый нож во время еды; потребовалось много психологических проверок, чтобы определить, что передозировка была несчастным случаем. Волшебные регулировочные туфли были приятным дополнением, намного лучше, чем маггловские тапочки или липучки без опасности для самого себя. Тому это не нравилось — прозябание и белая одежда. Ему многое не нравилось.

— Ты прочел немало моих публикаций, — сказала Крина. Это был вопрос, хоть и утверждение, подразумеваемый своей прямотой. Том узнал его и прочел как таковой.

— Я хотел узнать вашу квалификацию, — сказал Том. — Я слышал о вашей репутации и хотел получить доказательства, прежде чем формировать предвзятость.

— А-а, — протянула Крина, — эта суета с предполагаемым арестом. Человеческие эксперименты и все такое.

— Как досадны этические соображения, — фыркнул Том. — В мое время мы отправили бы… страдальцев в вагоне поезда. Отправили подальше дабы расколоть им черепа.

Крина на удивление никак не отреагировала.

— Это тебя беспокоит? Находясь здесь? После зверств твоего времени мир разработал Нюрнбергский кодекс медицинской этики.

Том улыбнулся и наклонил голову. Его кожа была бледна, но постепенно приобретала цвет. Его разум работал все быстрее и быстрее, несмотря на случайные инциденты, когда он был убаюкан бессознательно состоянием. Спонтанные, случайные, наравне с нарколепсией из-за остаточной травмы.

— Однажды я встретил человека, который считал мой мозг уникальным. Особенным, — сказал Том, прошипев это слово с противоположной любви эмоцией. — Когда-то я верил, что быть узнаваемым — это хорошо. Он сказал, что хотел бы увидеть мой мозг изнутри и снаружи.

— Должно быть, это было ужасно.

— Это была моя жизнь. Я был другим, и они хотели понять, почему. У нас, конечно, ходили слухи о том, как нацисты разрезали людям кожу, как рыбе, и заливали внутрь металл, чтобы посмотреть, как они поджариваются.

Том наклонился вперед, его глаза блестели, и он прошептал ей почти утешительно:

— Я тонул однажды в святой воде. Несколько дней. И я не поддался этому безумию.

Крина наблюдала, как губы Тома изогнулись в обожающей улыбке. Странное, жуткое выражение лица, на фоне бинтов, плотно обмотавших его череп.

— Скажите мне, мадам Димитриу, почему вы думаете, что такое место, как это, сломает меня после этого?

— Цель не в том, чтобы сломить тебя. Оно должно исцелить тебя, помочь залатать трещины в твоей душе.

— Я ненормальный. Если бы был, вы бы проигнорировали меня в пользу своих волков. Я не нуждаюсь в стандартном уходе. Я не исцеляюсь, когда со мной обращаются, как с другими.

— Я начала это понимать, — сказала Крина, хмуро глядя на Тома. — Я вижу, что тебе нужно находится в более приятной обстановке, вполне осуществимой. Я могу забрать тебя из этой больницы и поместить под свое личное руководство, однако ты понимаешь, что это будет в Нурменгарде.

— Заприте меня, милый страж, — засмеялся Том. — Я самый опасный зверь в вашем замке. Постарайтесь это запомнить.

Крина смотрела на него с холодным чувством окончательности в сердце.

— Я никогда этого не забывала.

***

Том шел по собственной воле. На нем был один из плащей Крины, подаренных ему бескорыстно из-за отсутствия одежды. Колючая белая хлопковая одежда медицинского учреждения была отброшена в пользу тонкой пижамы, в которой Том прибыл несколько месяцев назад. Пятна рвоты были очищены, как и другие телесные жидкости; но она все еще была тонкой и бесполезной против холодного воздуха конца января.

Плащ низко висел на нем, почти касаясь лодыжек. На мадам Димитриу он доходили ей до бедра. Том еще не достиг своего пика роста, который, как он знал, должен был наступить, но с его историей болезни он теперь задавался вопросом, будет ли этот скачок роста вообще.

Они вошли в парадную дверь замка, заперев зимний холод и снег снаружи. Секретарша, сидевшая за стойкой администратора, подняла глаза.

— Ой! Здравствуйте, мадам, я думала, вас не будет дольше.

— К сожалению, нет, — сказала Крина, не потрудившись расстегнуть плащ. Секретарша просияла и приветливо помахала Тому. Он смутно помнил ее, она была их гидом в последний визит в зловещий замок. Ее волосы завивались и укладывались в косы на подобие бараньего рога, закрепленные прямо над ушами. — Это Том, если ты его помнишь.

— Ага! — радостно воскликнула она, уже доставая тонкую старинную регистрационную книгу. Крина пренебрежительно махнула рукой. Не сбиваясь с шага, секретарша выбрала книгу гораздо толще, в переплете из какого-то твердого дерева. — Хотите чтобы я его записала?

— Пожалуйста, — сказала Крина, — его бумаги должны скоро прибыть. Копируйте только последние отчеты, а не исходную информацию за последний год.

— Хорошо, мадам! — она щебетала, слишком энергично для работника мрачного древнего замка. — Вы получили еще четыре вызова из британского министерства магии, пока вас не было! Какой беспорядок, похоже, они действительно хотят вас казнить!

— Всего лишь одна самоуверенная женщина, — поправила Крина. — Ты же знаешь таких.

— Ох, я знаю, — женщина закатила глаза, протягивая Крине три вопилера и одно письмо. Том наблюдал, как Крина сморщила нос и взяла письма. — Ой! Международный совет также хочет получить ваше официальное заявление по этому вопросу. Они также просят кого — нибудь из комитета по этике заглянуть еще раз, чтобы проверить тюрьму. Скорее всего, хотят убедиться, что вы не пытаете кого-либо в подвале.

Крина тихо фыркнула, принимая еще кое-что из того, что пришло. Девушка принялась яростно черкать что-то в толстом реестре, используя тонкую ручку с пушистым пером, приклеенным к кончику. Она подмигнула Тому один раз, когда заметила, что он наблюдает, как дергается перо. Он лишь мельком взглянул на то, что писала женщина, и этого было достаточно, чтобы успокоиться. Она заполняла информацию о пациенте, перенося ее в документацию, необходимую для подопечного Нурменгарда. По сути, одна папка среди сотен других заключенных Нурменгарда — хотя на этот раз он шел по другую сторону решетки.

— О, черт, — сказала женщина, просматривая более свежие записи. — Наркоман, да? Ненавижу реабилитационные центры. Они всегда так пахнут …как вареная мандрагора!

— Вы там бывали? — ровным голосом спросил Том. Не было никаких причин отрицать то, что она знала, основываясь на документах о выписке, лежащих перед ней.

— Какое-то время я работала в одном из них, — сказала она, — и ненавидела это место. Так много драмы… Мне все равно, если зарезали медика, нет, я не буду работать сверхурочно из-за этого.

— Зарезали, — сказал Том.

— Довольно частое явление, — сказала она. — По крайней мере, здесь больше всего беспокоит то, что Лупеску кого-то съест, но это же только полстраницы бумаги, которую нужно заполнить. Гораздо приятнее.