Том пошел, стараясь не хромать. Дорога была свободна, несколько человек суетились, но едва взглянули на него. Он выглядел так, словно побывал под шрапнелью или был ранен прошлой ночью. Свист все еще пульсировал в одном из его ушей.
В книжной лавке над дверью висел колокольчик, от новых замков на дверях и окнах пахло опилками. Том вошел внутрь, стараясь как можно лучше вытереть слезящиеся глаза. В лучшем случае это будет его алиби, если оно понадобится. Он не думал, что это будет иметь значение. Этот человек будет гнить в подвале, испытывая отвращение и стыдясь своего уязвимого положения. Разоблаченный и пойманный в ловушку, он раздуется и привлечет мух. Тому снова захотелось выругаться.
— У тебя есть монеты? — рявкнул лавочник, пристально глядя на него. Состояние Тома оставляло желать лучшего, пот на шее и лбу только подчеркивал это.
— Да, — Том откашлялся, пытаясь скрыть треск, — Что-то маленькое. Базовое.
Мужчина фыркнул, глядя на Тома с гримасой. Он схватил одну книгу, что-то, что знавало лучшие дни.
— Держи, — мужчина держал книгу, спокойно размахивая ею. — Она тебе пригодится.
— Спасибо, — Том отрывисто кивнул, беря набор базовых ручек. Ему не нужно было ничего особенного, только алиби. Просто что-то базовое.
— Напишит свое имя, — мужчина резко постучал по коричневой обложке. — Таким образом, на твоей могиле может оказаться камень. Настоящее имя для настоящего рая.
Том отрывисто кивнул, взял предложенную ручку (гораздо лучше тех, которые он только что выбрал для покупки) и нацарапал на внутренней стороне обложки «Том Марволо Риддл».
Он передал ручку, обмахивая страницу как веер, чтобы чернила высохли.
— Держи ее во внутреннем кармане. — мужчина стянул с себя куртку, указывая на место на груди. — Самое безопасное место. Бесполезно, если мы не можем узнать твое лицо после того, как оно будет разбито.
Том кивнул, не поднимая головы. Мысль о том, что однажды он может стать…просто книгой, в которой запечатлена вся его жизнь…
Он вздрогнул, передал монеты и взял книгу. Дневник, если быть точным.
Он снова задрожал, прячась туда, где спрятал свой чемодан и книги, палочку он спрятал подальше от посторонних глаз. Он не знал никаких артефактов, но когда вернется в цивилизацию, ему придется исследовать основные. Ему нужно было найти брюки получше и какое-то время не высовываться. Он не мог… работать, когда у него были синяки на бедрах. Желудок свело судорогой, книга обжигала карман.
Он мог бы найти еду в другой раз, он привык к этому. Ему нужно было присесть на корточки, защитить свои вещи и молиться, чтобы он пережил эту ночь.
Он возился с книгой, открывая ее гладкий пергамент без пометок. Не то качество, которое он обожал, но качество, которое он заслуживал.
Глаза смотрели на него с осуждением, и все же Том был тем …
Дыхание Тома сбилось, окровавленные пальцы крепче вцепились в брюки. Ему было так больно, он так устал.
(Он задавался вопросом, есть ли у него шанс на спасение теперь, когда он поддался смертному греху.)
Он дрожащей рукой взял ручку и прижал ее к бумаге.
«Боже милостивый, — писал он слова, которые пели ему и вырезали на черепе, они текли из его пальцев легче, чем английские. — Я знаю, что меня затронули слова дьявола, и я прошу прощения за грех того, что я существую.
Пожалуйста, Господи.
Мне жаль, что я жив.
========== Delectatio morosa* ==========
Комментарий к Delectatio morosa*
*В католическом богословии - удовольствие, получаемое от греховной мысли или воображения, например, размышления над сексуальными образами. Как добровольное и благодушное эротическое фантазирование без попытки подавить такие мысли, оно отличается от реального сексуального желания. Другими словами – умственная мастурбация
Глава, где самосохранение субъективно,
а выбор яда ведет только к худшему.
От автора:
Эта глава подразумевает тревожные образы, а также более темные темы. Это начало падения на более болезненную темную территорию, большое вам всем спасибо за то, что вы читали до этого момента, и я надеюсь, что вы сможете продолжать читать.
Не забудьте сделать перерыв, Если вам всем это нужно.
Благословенный дар быть обузой — это способность спрятаться.
Быть кем-то, кого легко забыть или о котором вспоминают только через едкие взгляды и жестокие проклятия. Моменты слабости, когда даже твой разум пытался вспомнить, что было правдой. Обожание, шедшее об руку с ненавистью, давало Тому возможность исчезнуть.
Поэтому, Том позволил себе исчезнуть.
***
Прекращение существования.
Выбор исчезнуть, как будто ты никогда не был чем-то вообще.
***
Никто не признался бы, но все привыкли к тому, что Том прячется где-то в доме. Паранойя и тревога, которые ощущались как тяжелый занавес, были одернуты — солнечный свет и свежий воздух, которые никто не мог по-настоящему объяснить, кроме как полное отсутствие его.
Дети улыбались все чаще, Джинни играла и снова смеялась. А Тома не видели уже несколько дней.
Конечно, это могло быть что-то ужасное, но по просьбе Альбуса Крина (в довольно ядовитом разговоре по каминной связи) сообщила им, что Том, по ее словам, «умный человек, который не нуждается в няньке и осознает свои действия».
Итак, они оставили его в покое. Еду доставляли по часовому графику, оставляли под дверью или передавали внутрь бледному, беспокойному парню с немигающими глазами.
Они, конечно, убедились, что Том не замышляет ничего… плохого, но Сириус, сообщил, что все в комнате Тома выглядит как обычно. Не было ничего подозрительного в его намерениях.
Том не выходил, поэтому все остальные могли существовать спокойно.
Сидя за своей дверью Том все это понимал. Он знал, что само его существование было бременем для нового общества, построенного в объятиях старого пыльного дома, вонявшего гнилью. Его кровать была чистой (после покупки нового постельного белья для всех комнат), а еда хорошо приготовленной. Богаче и гуще, чем все, что у него было до этого — оставляя его тяжело дышащим и давящимся желчью, в то время как самоочищающийся ночной горшок вонял тем тонким слоем кислоты, который никогда полностью не выветривался. По ночам он тайком выбирался из комнаты, бесшумно спускаясь по лестнице разбитыми и натренированными ногами, чтобы совершить набег на кладовки с хлебом и консервами. Сливы, яблоки, пирожные, пропажу которых, как он думал, не заметят. Кусочки, которые отвалились в заднюю часть духовки, остатки тушеного мяса в еще не вымытой кастрюле. Бутылки с молоком, которые были отложены на переработку, все еще содержавшие капли на дне. Еда, о которой никто не думал, кроме как мимоходом, пища, о которой всегда будут забывать.
Том жадно набрасывался на объедки, которые, как он знал, никто не заметит. Порции еды и вещи, которые он мог незаметно взять и спрятать в складке под матрасом. Что-то затерянное во времени в этом доме, что Сириус ещё даже не обнаружил.
Его зелья тоже были там, мягкого синего цвета, который рассказывал о забытье, которое он мог предложить. Крадучись назад в свою комнату, стараясь оставаться скрытым от нескольких бодрствующих портретов, Том скользнул к изножью матраса, чтобы ощупать один из пузырьков грязными пальцами. Зелье сна без сновидений на вкус было чем-то сладким и густым, с приторными остатками сиропа и ванили.
Он уже чувствовал, как оно давит на него, давит тяжким грузом на слабое состояние из-за бессонницы. Он спрятал пустой флакон, свернулся калачиком на кровати и натянул одеяло так высоко, что ему показалось, будто он снова оказался в собственноручно созданных руинах. Может быть, теперь, изгнанный и избегаемый единственным местом в мире, которому он осмеливался думать, что принадлежит, он наконец найдет место, вырванное для него.
***
Том проснулся с хлюпающим криком на губах, кислым и безвкусным, и болезненным бульканьем раздутого живота.
Еще один взрыв, еще одна яркая вспышка цвета, похожая на выстрелы, за дверью, сопровождаемая ревом какого-то потустороннего зверя. Голубые искры зашипели под дверью, показывая, что их происхождение было чем-то таким… невинным, как фейерверк.
