Его губы дергались, тонкие и подрагивающие на болезненном лице. Гарри был слишком далеко, чтобы расслышать, а расплывающиеся слезы слишком сильно искажали его зрение, чтобы он мог читать по губам.

Тонкс могла прочесть, и что бы это ни было, это заставило ее выдохнуть в дрожащем рыдании.

Том издал тихий звук, что-то маленькое и болезненное. Он становился все громче, пока не превратился в нечто вроде крика. Он поднимался и поднимался так высоко, что Гарри чувствовал, как волосы на его коже дыбятся, а зубы стучат от этой вибрации.

Дамблдор взмахнул палочкой, тихо шепча слова. Должно быть, он что-то сделал, потому что миссис Уизли, Рон, Гермиона и все остальные, кто вбежал в комнату, замерли на пороге.

Голова Тома запрокинулась назад, горло скрежетало и дергалось от злобности его голоса. Все громче и громче, как предсмертные муки умирающей мечты, которую теперь невозможно достичь.

Том Риддл закричал, потому что это единственное, что было громче рыданий.

***

Это было невозможно описать. Уровень изоляции, который невозможно когда-либо испытать.

Вы могли бы собрать свои вещи и убежать, забрать свое имя и деньги, пересечь страны и континенты, но даже так вы бы никогда не были по-настоящему одиноки. Ты всегда оставляешь после себя воспоминания, паутину людей, которые знают твое лицо и твой голос, которые могут повторить его с любовью или презрением. Вы всегда можете вернуться в то место, которое когда-то считали домом, место, где люди будут помнить вас независимо от того, хотят они этого или нет.

У вас было имя, личность.

Доказательство вашего существования перед глазами окружающего мира. Вы были живы, вы были живы в какой-то момент, вы были живы всегда.

(Как мучительно одиноко было осознавать, что даже воспоминания больше не доказывают твоего существования.)

По поводу концепции индивидуальности и существования велись различные философские дебаты. Представление о том, что личность может быть получена только в определенных случаях изменяющихся факторов. Если X и Y достигнуты, то человек действительно является личностью.

У Тома Риддла не было ни прошлого, ни святого покровителя, который мог бы поклясться в своей верности. Ни главы факультета, уверяющего, что он их ученик, ни заведения, заявляющего, что он у них числится. У него не было ни семьи, ни друзей, которые узнали бы человека, бросившего вызов абсолюту времени. У него не было ни планов, ни амбиций, ни целей, не достижимых не из неспособности, а из чистой невозможности.

(Человек существовал, если они

мог X и Y. Был ли Том человеком, если переменные больше не были символическими? Когда буквы были чужими чернильными кляксами, которые ничего не значили для него, как он ничего не значил теперь для всего мира?)

Том сидел на диване, поджав ноги и уставившись в стену. Не отводя взгляда, даже когда дом начал гудеть от активности. Дамблдор сидел рядом с ним, спокойный и терпеливый. Потягивая третью чашку чая. Возможно, если Том подождет достаточно долго, кофеин вызовет у того остановку сердца.

У Тома не было никаких планов на будущее. Его политический путь теперь заблокирован полностью испорченной и чуждой структурой министерства. Он прошел через нестабильную истерию политики военного времени, аморальную алчность власть имущих. Если война закончилась, то это было уже что-то совершенно новое. У него не было точек обзора, не было ступеней вдоль имён чистокровных семей, чтобы подняться по социальной лестнице. Абраксас, должно быть, уже мертв-у него всегда был этот невыносимый хрип. Орион казался далекой мыслью, слишком рассеянной, чтобы когда-либо быть полезной. Где же он был сейчас? Женили и смягчили домашним уютом? Неужели Сигнус впал таки в то безумие, которое поглотило его отца и отца его отца до этого? Может быть, остальные умерли или жили своей жизнью, даже не вспомнив, куда исчез Том когда-то давно — студент, которого они когда-то знали по мимолетным воспоминаниям.

Куда же он пойдет? Куда бы пошел Том, если бы у него не было мотивации сделать шаг вперед?

Том уставился на стену, радуясь приливу черного небытия, которое он обычно ощущал по ночам в магловском мире. Когда завывали сирены и дрожали стены, и он так мало заботился об этом, что даже не шевелился с места, где спал.

Если бы он носил четки, найденные на заброшенной молитвенной скамье, то вертел бы их между пальцами в кощунственном раздумье.

Что же он привез с собой? Мешок, набитый бесполезными магловскими предметами, его дневник и волшебная палочка. Его чемодан был спрятан под разбитой лестницей, почти недоступной для большинства людей. Никто не смог бы открыть его, не зная код для порванной кожаной застежки. Его книги, его исследования, его зелья и школьные задания были потеряны во времени.

Он был одинок, покинут совсем другим способом; он полагал, что привык к изоляции, но теперь он знал, что имел привилегии.

— Учитывая сложившуюся ситуацию, мне кажется несправедливым лишать тебя должного образования, — спокойно произнёс Дамблдор. — К счастью, я теперь директор Хогвартса, так что твое поступление в нашу школу вполне в моих силах.

Том уставился на стену и подумал, когда же семья, жившая здесь раньше, заделала трещины известковым раствором и разровняла их краской. Он гадал, насколько глубоко гниют эти балки, или они защищают и блокируют бомбы, как эгоистичные волшебники делали со всем остальным.

-…Очень удобно, что в момент твоего появления у тебя была с собой волшебная палочка, — продолжил Дамблдор, не заботясь о том, что Том ничего не ответил. — Это действительно утомительная задача-найти альтернативную палочку.

Том гадал, где же был Дамблдор, оставался ли он в замке, когда Тома запирали в бомбоубежище насмешливые дети.

Демон! Чудовище!

— Мы, конечно, сможем

разобраться с тобой после того, как проведем соответствующие медицинские анализы и, если потребуется, проведем другое лечение. Не годится, чтобы ты ходил с травмами.

Дьявольское отродье! Умри в огне, дьявольское отродье!

Губы Тома онемели, когда он тихо прошептал себе под нос: «Ipse venena bibas. Ipse venena bibas.»*

Ipse venene bibas*! Выпей яд сам! Изыди из этого ребенка, Сатана!

* Чашу яда сам да вкусит (лат.)

Том медленно и глубоко вдохнул, его грудь расширялась, когда он выдыхал и думал.

— Вы утверждаете, что приютите меня, хотя человек без опознавательных знаков никогда не достигнет многого в этом мире.

Дамблдор не выглядел обеспокоенным этим заявлением.

— Это правда. Это счастье, что наши друзья могут заверить твою личность. Студент по обмену, ребенок, ищущий убежища из менее счастливых стран.

Том не отвел взгляда от стены.

— Это ложь. Подделка личности. Я не существую, я-никто.

Ipse venena bibas!

Пальцы Дамблдора шевельнулись на чашке, которую он держал в руке.

— Может быть, это и правда. Возможно, используй этот шанс как возможность достичь того, чего ты никогда не мог. Используй это как искупление. В твоей религии, если я правильно помню, это можно назвать искуплением.

Том улыбнулся на эту мысль. На старика, пытающегося использовать слова и пения, вырезанные в его черепе от отчаяния и страха.

То, как свечи жгли его, как от воска по коже бегали мурашки, а от розмарина и боярышника зудела спина.

Стал бы этот человек использовать религию против него, если бы знал, на что идут люди перед лицом страха? Как люди находили дьявола в теле тех, кто постоянно бросал им вызов.

«Искупление.» Том попробовал это слово на вкус. На вкус оно напоминало желудочную кислоту, обжигающую десны и смешивающуюся с кровью.

— Нет никого более доброго и милосердного, чем Господь. Но даже он не прощает нераскаявшихся.

Том выпьет яд Дамблдора, потому что не знает, что еще можно сделать. Дюжина плетей, крест, зажатый в дрожащих пальцах, когда бомбы сотрясали землю подобно реву какого-то демонического существа.

Прошу, Господи дай мне жить.