Понимаете, наш разум как колесо, а если колесо останавливается, то останавливается и саморазвитие. И поверьте мне, лучше уж иметь лопнувшее, но ещё вращающееся при этом колесо, нежели остановившийся разум. Гром ударил с неба, и человек в прошлом благодаря своему страху увидел в нём бога. И дал он ему имя… и присвоил стихию… и всё совершилось. Но он не заметил среди тумана и собственного страха, что сам воплотил идею в жизнь. И – о боги! – он совершил чудо! Он оживил камень и заставил его двигаться. Его разум воплотил идею, а идея воплотила бога. Ну а теперь, Пётр Петрович, заставьте машину работать в обратном порядке, и вот что получается: бог – это идея, а идея произошла потому, что ваш разум до сих пор вращается. Не хочу вас пугать, Пётр Петрович, но лично я считаю, что движущийся камень – это ненормально, но в то же время это есть для кого-то просто само чудо.

И даже тот же Посейдон в древнегреческой мифологии схож с такими богами у викингов, как Эгир и Ран. Они все являются богами моря. Разница между ними лишь в том, что Посейдон отвечал за всё один, а у викингов сразу оба. Эгир – морской великан спокойного моря, а Ран, его жена, великанша штормового моря… Одного зовут Посейдон, а других зовут Эгир и Ран, и у викингов они уже супруги. Далее же каждый имеет своё собственное географическое происхождение, родство, детей и дату рождения. Но разница, как вы видите, в общем, небольшая. Это говорит нам опять-таки о том, что их мысли и идеи постоянно соприкасались друг с другом.

А самое интересное состоит именно в том, что древнегреческая мифология существовала задолго до происхождения викингов, и каким бы путём викинги ни выдумывали бы своих богов, это доказывает: древнегреческая мифология уже давным-давно повлияла на их нравы и убеждения. Идея могла сама прийти к викингам, но идея образуется за счёт прошлого и наложения её на настоящее. То есть в нашем огромном мире, заметьте, Пётр Петрович… никто и ничего… сам не придумал. Слухи полонят мир. Эгир и Ран просто заменили собою Посейдона.

Это говорит нам, Пётр Петрович, о том, что даже и в вашем боге христианства есть и что-то от античных богов. В Библии имеются сюжет, родство, имена, но бог там уже единый. Отвечает он уже за всё и сразу. И, конечно же, стиль и техника славословия в Библии намного превосходят античных авторов. А музыка? Музыка Древней Греции влияла на людей своим особенным характером, отсюда же, в свою очередь, можно проследовать в область христианской церкви, где детский хор превосходит уже саму Библию и бога, а чтение заставляет человека верить в чудо. Но, как говорится, Пётр Петрович, копать можно очень глубоко.

– И нужно оставить немного другим. Знаю, Аркадий Павлович… знаю. Давно уж мы так не говорили.

Я посмотрел на дерево. Птица сидела на ветке.

– Хочу поведать вам, Аркадий Павлович, об одной исповедовавшейся у меня женщине. Этот случай имеет весьма массовый характер, и, пожалуйста, я хочу, чтобы вы меня слушали очень внимательно. Это случилось недели две назад. Ко мне пришла женщина на исповедь. На вид ей лет сорок – сорок пять. Сказала, что работает в детском садике воспитателем. Каялась в том, что у неё отвращение к некрасивым и толстым детям. Сказала, что любит детей всем сердцем и работает воспитателем уже как двадцать пять лет. Она утверждала, что своё отвращение всегда скрывала внутри себя. Говорила, что улыбается, а внутри испытывает отвращение к некрасивому ребёнку. «Каюсь, – говорит со слезами на глазах, – но с собой ничего не могу поделать». Эти её подлинные слова я запомнил в точности.

На её вопрос «что делать?» я сказал: молиться Богу и бороться со своим бесом. Знаете, таких людей я больше всего боюсь. Это есть люди, рождённые с бесом. Они как близнецы. Неразлучны и всегда вместе. Эта бесовщина ещё началась, как только на нашей земле появился человек. Есть такие люди. И они не то чтобы плохие… а просто они такие, какие есть. И дело даже не в наследственности, они просто рождаются, и всё тут. Точка. Как священнику, мне всегда приходится в таких случаях ссылаться на молитву и Бога. Если же она обратилась бы к психиатру, то он объяснил бы ей это с научной точки зрения, но это ещё не значит, что от этого ей стало бы лучше, поверьте мне. В церкви перед Богом она хоть могла поплакать, и не теми слезами, какие были бы в кабинете у психиатра, а верующими… Слёзы очищения в таких людях порой оглушают их беса. Их врождённый близнец перестаёт мыслить, а они же начинают видеть мир совершенно по-другому. Но откуда поистине взялся этот врождённый бес и как с ним покончить раз и навсегда, вам в целом мире никто не ответит. Никто не знает, откуда он. Он просто есть, и всё тут. Это наши инстинкты, скажут вам учёные. Но будет ли вам от этого легче? Едва ли, Аркадий Павлович… едва ли, поверьте мне.

Он опустил голову.

Я понял, что в его мыслях шла огромная битва.

– А знаете ли вы, Аркадий Павлович, что Иисус запретил молиться в храмах? Он пришёл, чтобы разрушить их. Молиться надо в духе и истине. Он велел молиться каждому в уединении. И знаете что? Всё сходится. Огромный и невиданный нами ещё мир таится в уединении… в тишине… там, где только побываете вы и ваша собственная душа. Ведь целая наука нам говорит об этом. Сколько идей появилось у людей, которые побывали наедине с собой? Композиторы, художники, скульпторы, писатели, архитекторы, учёные – Боже, им нет числа. Сколько трудов можно написать об уединении вашей плоти и вашей души? Их соприкосновение не имеет границ. Вот о чём, в общем-то, и говорил Иисус. И, как бы его ни порицал целый мир, о его словах ещё будут помнить.

Я подумал над его словами и нарушил начавшееся между нами молчание:

– Чайку, Пётр Петрович?

Он опустил голову и уставился вниз. Я посмотрел на него и понял, что он вошёл в свою дрёму размышлений.

Самые известные мысли так, впрочем, и рождались. Вот вам… никакой магии. На плечах старость, а за ними – мудрость. Ни больше ни меньше.

– Пётр Петрович! – Я пересилил себя и перешёл на крик. Да ведь я и сам, впрочем, любитель тишины.

– Что? – он очнулся и тут же посмотрел на меня.

– Чайку, Пётр Петрович?

– Ох, это! Если вас не затруднит, конечно.

– Разумеется, нет.

Я поднялся и пошёл в дом.

– Аркадий Павлович!

– Да, – обернулся я.

– Достоевский читал главу «У Тихона» многим… это было живое чтение. Как вы думаете, что было изображено на лицах слушателей, когда они слушали сцену Ставрогина и Матрёши?

Я немного задумался. Вопрос был весьма интересного характера, но я, увы, не знал ответа.

– Не знаю, Пётр Петрович.

– Я тоже. Вы знаете, Аркадий Павлович, что из всех существующих произведений Достоевского именно «Бесы» считаются самой загадочной и тёмной книгой. Я не знаю всего творчества писателя, но, судя по рецензиям и отзывам, это книга особенная. И не только из-за девятой главы «У Тихона», но и в целом как само произведение.

Он снова опустил голову и отправился в свою пустыню по следам одиночества.

Я зашёл домой.

Залив воду в фильтр, уселся за стол и начал ждать, когда отфильтруется вода.

Окно в кухне было большое и выходило на передний двор. Я смотрел на Петровича, он меня. На мгновение мы уставились друг на друга. Мне было довольно интересно узнать, о чём он всё-таки думает. Повернув голову, я увидел, что вода уже отфильтровалась. Залив её в чайник, я поставил его на плиту и снова посмотрел в окно. Пётр Петрович всё так же сидел, опустив голову вниз. Подобно заблудшему страннику, он снова и снова шёл по своей пустыне одиночества.

Сев рядом с мамой, я слышу звуки прошлого.

Призраки начинают рисовать картину.

И, несмотря на то что моя мать всё же умерла, я вижу, как её руки, касаясь пианино, начинают играть. Возле гардероба её руки рыщут в поисках платья. И вот она, уже одетая, посреди всей комнаты начинает медленный танец. Раз-два-три, раз-два-три, влево… раз-два-три, раз-два-три, вправо… И вот мы уже танцуем вместе. Мама опять ругает меня за то, что я наступаю ей на ноги и тем самым нарушаю всю композицию танца. Прости… прости меня, мама… но я не хотел. Из моих глаз вырываются слёзы, но я всё же пытаюсь быть аккуратным.