Тихонько зашелестела листва. Он строго посмотрел в мои глаза и, внезапно покраснев, ответил:

– Джентльмен не должен говорить о подобных вещах.

– С другими джентльменами, возможно, – специально произнеся слово «джентльменами» как можно более противным тоном, парировала я. – Мы с тобой только что занимались таким, что… – я замялась. – Думаю, я имею право на хоть какое-то доверие с твоей стороны, – собравшись с духом, наконец, выпалила я.

– Говоришь прямо, как взрослые, – с легкой иронией заметил он. – Хотя, если ты обещаешь…

– Обещаю, обещаю, – затараторила я, не дав ему закончить фразу. – Я никому ничего не скажу. Ну, пожалуйста, – взмолилась я, к своему удивлению, почти сгорая от любопытства.

– С Гретой Ининг.

   Что-то легонько коснулось моей обнаженной ноги. Маленький паучок, сорванный ветром со своего пристанища в кроне дерева, робкими шажочками восьми своих тоненьких лапок засеменил по направлению к подолу моего жемчужно-белого, покрытого бежевыми кружевами, платья.

– Какая спортивная фамилия, – ревниво процедила я, вспоминая, какая из себя эта Грета, и щелчком пальца сбила паучка на чуть влажную и, все же, еще горячую траву.

   Его однокурсница. Черноволосая и белокожая, с коротко-стриженными волосами и миловидным личиком, спрятанным за нелепыми очками, Грета, как и Джейк, была из тех людей, которых можно отнести к категории «не от мира сего». Прямолинейная, как рапира, вечно напряженная, как тетива лука, и сосредоточенная, как луч лазера, Грета, всегда сторонилась людей и была полностью сконцентрирована на одной лишь ей ведомой цели, и своих книгах, в компании которых, насколько я знаю, она и проводила большую часть своего свободного времени. Вот уж правду говорят «В тихом омуте…».

– И кто из нас сексуальнее? – заливаясь краской, неожиданно для самой себя спросила я. Хотя, на самом деле, вовсе не была уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.

– Ты смущаешь меня такими вопросами. – Он неожиданно снова стал тем, кого я знала с детства: маленьким, неуверенным в себе парнем. – И вообще, для нее это было скорее что-то вроде эксперимента.

– Джек, – назидательным тоном начала я, – ты плохо разбираешься в женщинах, если думаешь, что для нее это был просто эксперимент.

– Сколько можно раз говорить, что я не Джек, а Джейк. И ты, Микаэлла,  просто плохо разбираешься в Грете, раз думаешь, что кто-то из нас двоих способен понять ход ее мыслей.

– Почему? – совершенно не обидевшись на его не по-детски едкое замечание, спросила я.

– Потому что она – гений. Она словно всегда и все знает наперед. И, несмотря на то, что я дружу с ней очень давно, я все равно не могу ее понять. Она лучшая в спорте, в учебе, она красива и могла бы стать очень популярной, но… Я никогда не знаю, и думаю, что даже когда вырасту, так никогда и не пойму, что происходит у нее в голове.

– А как у вас это произошло в первый раз? – продолжила я копать себе яму. И яма эта была полна кольями ревности.

   Снова подул легкий ветерок. Но на этот раз теплый. Мои волосы взметнулись, накрыв лицо Джейка. В тот момент он улыбнулся, и я так, скорее всего, никогда не узнаю чему именно.

– Она меня соблазнила.

– Также как я сегодня?

– Нет, – коротко бросил он, и я поняла, что он больше не хочет об этом говорить.

   Вдруг мне стало жутко стыдно за свое любопытство, и я молча отвернулась.

– Не обижайся, – он положил мне на плечо руку, и в этом прикосновении я снова ощутила ту самую щемящую сердце ласку, которая, как кажется, и сводит меня в нем с ума. – Просто в этой пустой болтовне, нет абсолютно никакого смысла. В ней нет никакой жизни. Но в тебе вся жизнь. Я чувствую это в твоем сердце. В твоем лице, которое словно светится изнутри жемчужным светом, в жаре твоих рук, в твоем нежном дыхании… Ты здесь, прямо передо мной, такая живая, такая теплая, такая… Это дерево, где я писал свои стихи, этот ветер, что привел тебя сюда, и даже эта боль, что заставила тебя упасть под этим деревом. Все это настоящее, полное силы. А остальное… А остальное может подождать.

   Я застыла, сраженная его словами. Словно колокол тишины в моей груди наконец-то завершил свой бесконечный бег от одного края вечности к другому, и внезапно я услышала его оглушительный звон. Звон более прозрачный и чистый, чем сама святость.

   Это было совсем, как в ту роковую ночь. Только теперь не было страха, не было боли и крови. Но было так хорошо, так спокойно и сладостно, что я, снова, не смогла бы описать все это, даже если бы очень того захотела.

   А я не хотела.

   И я ощущала это повсюду: внутри себя, в Джейке, в щебете птиц, в каждом движении, пронизанного свежими весенними ароматами, воздуха, в холоде, исходящем от земли, в жаре исходящем от солнца и Джейка, в каждом атоме бытия. Наверное, это и есть тот самый Бог, про которого так часто говорят взрослые, –  подумалось мне.

   Но действительно ли они знают, о чем говорят?

   Внезапно мне до жути захотелось закричать: «Господи, если это не Ты здесь, то я не знаю тогда кто Ты?»

   Трепеща, словно пламя на ветру, я упала в объятия Джека; восемнадцатилетнего мальчика, простым словом заново открывшего мне ту неизмеримую глубину того, что я не могла постигнуть никак иначе, чем через ту жуткую боль.

– Именно об этом я и говорю. – Словно прочитав по моему лицу, прошептал Джейк, целуя меня в лоб.

– Умоляю, прочитай мне свои стихи, – обессилено прошептала я.

– Нет прошлого у птицы в небе ясном, – начал он. – Полет и невесомость – поступь света. Свободная в безмолвии прекрасном, парит она, и кружится планета…

– Хочу еще. Прямо сейчас, – прошептала я и снова положила его руку себе между ног.

Белозубая вечность

   Белозубая вечность, проглотившая мое сердце, улыбалась мне во все свои тридцать два миллиарда бесконечностей зубов.

– Съешь меня всю, – взмолилась я, одинокая, лежащая в ночи на влажной от пота кровати.

– Это не тебе решать, – бархатистым голосом ответила она из темноты тягучего и жаркого весеннего воздуха.

– А кому? – снова вопрошала я у сверкающей темноты.

– Ты знаешь.

– Зачем ты меня мучаешь? Зачем тянешь мои жилы тоской?

– Отпусти все, и обретешь покой.

– Не могу?

– Не хочешь или не можешь?

– Ты же знаешь, это одно и то же. Мы не можем выбирать, чего нам хотеть и чего бояться.

– Свобода – это кровь света.

   Я схожу с ума, – подумала я, встав с постели, чтобы открыть окно. Сколько еще будет так продолжаться? Это что же значит и есть любовь?

   Если да, то она нравится мне гораздо меньше, чем…

– Это не любовь, – перебила оконная рама.

– Это страсть, – подтвердили цикады.

– Тогда я, наверное, действительно должна отпустить это.

– Отпусти, – молчаливо подтвердило мое сердце. – Ты же знаешь, это не то, за что стоит страдать. То, за что стоит страдать, никогда не приносит страдания. Боль – да. Утомление – да. Много чего. Но не страдание. Никогда.

– Не понимаю тебя…

– Многие не понимают.

   Инфернальный бездонный дьявольский непостижимый и до боли знакомый ужас окутал меня с ног до головы. И тогда я поняла, что сплю.

– Снова ты? – устало и безразлично спросила я у черной, как само зло, темной фигуры, внезапно возникшей посреди моей комнаты.

   «Тень», как всегда, зловеще промолчала.

– Я знаю, ты питаешься моим ужасом.

   «Тень» снова промолчала, но на этот раз угрожающе.

   Плесень страха мерзкими белесыми нитями начала прорастать сквозь меня, пытаясь забраться мне как можно глубже под кожу. Усилием воли я попыталась стряхнуть с себя его паутину, и тогда «тень» вцепилась в меня и поволокла куда-то под потолок. И только теперь я по-настоящему испугалась. Я почувствовала, что паника заливает меня, как вода.

   Впервые черная тварь вела себя так агрессивно. Почему? Я только начала привыкать к этому непрекращающемуся ужасу. Может быть, она поняла это и решила таким образом укрепить свою власть?