Насытившись, я почувствовал себя отлично. Какое жалкое существо – человек. Может ли он думать о ближнем и усердно творить добро, если его желудок пуст? Поиски ответа на этот вопрос я отложил до будущих времён. Из соседней камеры раздался голос. Это говорил второй рыцарь, которого я до этого не слышал.

– Что с нашим другом? Выживет ли он?

– Скажу честно, он очень плох и потерял много крови, но будем уповать на Бога.

– Мы будем молиться о нём, – сказал рыцарь.

Я услышал, как он молится, через мгновенье к нему присоединился другой. Немного поразмыслив, я так же стал с ними молиться, и молился очень искренне. Мне действительно было жаль этого человека и хотелось, чтобы сила его духа прогнала бродящую рядом смерть. Через некоторое время рыцарь задышал спокойнее, и я понял, что он уснул.

Сон в его случае был равносилен самому лучшему лекарству. Я стал думать, что жизнь очень странная штука. Почти сорок лет я только копил знания, а полжизни провёл сам по себе, и живя только для себя. Ибо почти всё, что я делал, я делал для себя и своего удовольствия.

Богачу нужны богатства, чтобы наслаждаться жизнью. Обжоре – вкусная еда. Воину – сражения. Охотнику до женского пола – любовные приключения. А мне – книги. Я бы мог спорить сам с собой о том, что я никому не причиняю зла и это уже само по себе – добро. Но вдруг сейчас понял, что никому и никогда не делал добра. Наверное, поэтому жизнь и потребовала от меня отдать время заботе о ближних. И я, забыв о своих манускриптах, много дней ухаживаю за Тевтонцем, потом делаю дела, связанные с просьбой Хозяина, а теперь вот сижу с рыцарем.

Никто не заставлял меня помогать им. Это было требование мой души, потому что я никогда не смог бы снова ощутить счастье, если бы проявил безразличие. И, ни один, даже самый ценный манускрипт, хоть написанный самим Господом Богом, не сделал бы меня счастливым, если бы я отвернулся от ближнего своего. Хотя бы он и не просил меня об этом. Внезапно я подумал, что мои мысли звучат пафосно, и, хотя их никто не слышал, мне стало стыдно. Тоже мне, святой подвижник, нашёлся! Только и сделал то, что мог сделать. Ничего сверх сил.

Я пощупал кожу рыцаря, теперь она была очень сухой и горячей. Видимо, рана на шее дала жар всему телу. Я ещё раз смазал его раны. Всё-таки Тевтонца я тоже лечил, и он поднялся, хотя его ситуация была, может быть, даже серьёзней.

Но Тевтонец обладал громадной волей к жизни, а есть ли она у рыцаря? Я не знал, поэтому попросил рассказать о нём его друзей. Первый рассказал, что его друг очень хороший воин, что он был безжалостен к врагам и не щадил ни своей, ни чужой жизни во имя Господне. Он всегда был очень весёлый и любил посмеяться и пошутить. Если бы ты знал, Монах, как мы все радовались, когда удалось добыть христианские святыни, мощи и серебряные с позолотой кубки. Как перебили мерзких греков, больших и малых, засевших в храме и прятавших там свои сокровища. Они думали, что их вопли остановят нас. Даже молитвы звучали из их уст богомерзко! Мы поджигали свитки с рукописями, чтобы огонь помог осветить сокровищницы, полные добра, которое мы везли домой, а эти чертовы разбойники завладели сейчас этим! – закончил он с горечью в голосе.

«Не для того мы поджарили полгорода, чтобы этот Сеньор все оттяпал себе! Мы проделали такой долгий путь домой, чтобы потерять всё буквально у порога!» – яростно добавил второй.

Этот рассказ возмутил меня. Конечно, я знал, что в Крестовых походах рыцари занимались откровенным разбоем, убийствами, грабежами. Мой Хозяин тоже пополнял свою казну в походах не за счет манны небесной. Но я никогда глубоко об этом не задумывался. Я был так занят в своём маленьком мирке. Это происходило где-то далеко и не имело ко мне никакого отношения. Но эти варвары! Жгли рукописи, и бесценные знания безвозвратно потеряны! Теперь мне захотелось убить этого крестоносца, лежащего здесь. Так ему и надо, получил по заслугам! Я холодно посмотрел на него, и от моего милосердия не осталось и следа.

Рыцарь пошевелился и застонал, повязка с шеи сбилась, обнажив рану. Я не двинулся с места. Рыцарь стал метаться в жару, а я продолжал сидеть и вдруг вспомнил, что буквально несколько мгновений назад, преисполненный сознанием собственной святости, предавался мыслям о том, какой я добрый и как моё сердце подсказывает мне путь к моему поведению.

Вспомнил, как искренне я молился за этого рыцаря, чтобы Господь послал ему выздоровление. И что изменилось? Я услышал о нём несколько слов, которые мне не понравились. Но ведь раньше, когда я этого не знал, он был таким же! Он не изменился, а что мешает мне оставаться милосердным и добрым, даже к недостойному с моей точки зрения человеку? Краска стыда залила моё лицо.

Я стал обтирать тело рыцаря прохладной водой, и он затрясся, как в лихорадке. У него был сильный жар, и я сказал его друзьям, что теперь мало что зависит от меня. Если он будет сражаться и победит, значит, будет жить. Если же его тело устало бороться, а душа не хочет более оставаться в этом бренном теле – он умрёт. Едва я успел положить ему на голову холст, смоченный прохладной водой, как вошёл страж и, сказав, что Сеньор хочет меня видеть, выпустил меня из камеры. Путь до донжона я проделал с моим неизменно громко сопящим спутником за спиной.

Сеньор ожидал меня там же. Удалив из зала всех и оставив только Верзилу в качестве стража, он завёл со мной разговор, расспрашивая о том, где я бывал и что я видел. Где научился писать и могу ли я составлять письма сообразно этикету? Спросил, могу ли я разобрать захваченную им библиотеку, находящуюся здесь же в сундуках? Я отвечал ему честно, умолчав, однако, истинное имя человека, у которого я прожил в замке долгое время. Когда он спросил, где он теперь, я ответил, что он погиб в бою, и я, оставшись без хозяина, стал скитаться по городам. Это всё было правдой, поэтому я не боялся того, что Сеньор уличит меня во лжи и сдерёт с меня шкуру, как он обещал.

– Монах, – сказал он, – твои умения мне нужны. Я отлично разбираюсь в людях и вижу, что малый ты составлением моей фамильной истории. Ты будешь жить тут же, ну, скажем, в капелле. Не один, конечно. Там уже живёт один из моих подданных, но он не будет тебе мешать. А если кто-то попытается тебя обидеть – сразу скажи мне. Тебе всё понятно?

– Да, Сеньор, – ответил я, а что я ещё мог ему ответить?

– Верзила! Проводи его и отнеси в его комнату сундуки со свитками, – приказал Сеньор моему провожатому.

И я отправился вслед за Верзилой, который тащил огромный сундук.

Итак, я снова в «паучьей норе»! Всё происходящее со мной показалось странным сном. Как мог Сеньор разобраться с первого взгляда, честный я малый или нет? Как он мог сказать мне те же самые слова, которые я слышал от Хозяина? И как вообще я снова оказался здесь, да ещё опять имея несколько сундуков манускриптов и свитков?! Всё как будто вернулось на круги своя. Разве что Хозяин сменился на Сеньора.

Я подошёл к столу, за которым провёл много лет. При свете, падающем из оконца, видно, как отполирована доска моими рукавами. Горшочки и склянки тусклого стекла с порошками, из которых я готовил мази, были сложены в ящик. Этот стол представлял собой большую ценность. Он был вывезен предком Хозяина откуда-то с Востока и имел множество ящиков и ящичков, в том числе и тайных.

Столик достался мне, хотя жена Хозяина много раз пыталась перетащить его к себе в спальню. Но мне он был нужнее, так сказал Хозяин жене и привёз ей другой, с позолоченными резными ножками. Всё-таки Восток значительно превосходит нас во всём, что касается мудрости, медицины, математики, искусства и красоты. Разве можно сравнить то, что делают местные плотники, вот с этим старым столом?

Крестовые походы нужны хотя бы потому, что с Востока хлынул поток нового, неизведанного, прекрасного, который разбавил наши примитивизм и серость. Появились мастера, копирующие, а теперь и сами создающие красивые вещи. Так я размышлял, пока за спиной не услышал шорох. Обернувшись, я увидел Тощего, который с выражением злобы на длинном лице, смотрел на меня.