Так вот он, тот, с кем мне придётся делить «паучью нору»! Это был неприятный сюрприз, но я уже привык к неприятным сюрпризам. И, отвернувшись от Тощего, я стал располагаться на привычной мне лавке. Я достал вещи из котомки, стал рассматривать их, как бы не замечая его присутствия. Потом принялся любовно раскладывать свой подбитый заячьими шкурками плащ. Тощий продолжал прожигать во мне взглядом дыры.
Я отправился к сундуку и стал рассматривать находящиеся там свитки и книги. Тощий не выдержал и, бросившись к лавке, смахнул на пол мои вещи с криком: «Ты чего занял моё место, скотина?». Я молча собрал вещи и пошёл к другой лавке, где разложил всё в таком же порядке. Сцена повторилась. Я сел на свой табурет и, взяв свиток, стал разглядывать текст. Потом достал из сундука лист с филигранью, на просвет которой видны были венки цветов, аккуратно разложил его и привычным движением установил чернильницу. Я решил игнорировать неприятное мне общество и заняться делом, начать подсчёт, классификацию и перепись свитков. Зато Тощий не унимался, бегая по комнате и пиная мои вещи. Я старался не обращать внимания, хотя мне давалось это с трудом.
Тем временем, он завладел моим плащом и стал начищать им свои грязные сапожищи. Меня так и подмывало спросить, куда делась его прекрасная вышитая рубашка с жабо? Но я заставил себя смолчать, решив, что очищу свой плащ позже, и, мечтая, чтобы Сеньор куда-нибудь вызвал его. Я снова заставил себя углубиться в разглядывание свитков.
Это были большей частью религиозные тексты. Вероятно, это было достояние одной из мечетей. В сундуке также обнаружились три Библии, очень красивые с росписью, а одна была просто древней. Очень ценный экземпляр. Может, даже её написал кто-нибудь из Апостолов. Попался один настолько толстый свиток, что если его развернуть полностью, то он наверняка протянулся бы до конца капеллы. Вот это было нечто интересное. Отложив свиток в сторону, чтобы разобраться позже, я вдруг почувствовал запах дыма. Я в недоумении оглянулся и подскочил. Тлела и дымилась моя ряса! А Тощий злорадно ухмылялся, глядя на меня. Как я не заметил поджога, сам не понимаю!
Я попытался затушить огонь, но мне было неудобно. Пришлось отбежать подальше от свитков, чтобы огонь не перекинулся на них. Тощий мешал моим попыткам затушить огонь, пиная меня издали своими длинными ногами. Не знаю, чем бы всё это кончилось, если бы в дверях не появился Верзила, тащивший наверх очередной сундук со свитками и книгами.
Бросив сундук, он одним прыжком подскочил к Тощему и с размаха стукнул его по голове огромным, как кузнечный молот, кулаком. Тот упал, как подкошенный. Верзила стал хлопать голыми руками по огню и быстро затушил его. Я был ошарашен, обожжён и почувствовал, что не скоро смогу сесть. Верзила поднял и протянул мне сброшенную Тощим на пол баночку с мазью. Я не замедлил воспользоваться его намёком. Глядя на мазь, которую держал в руках, я вдруг вспомнил о раненом рыцаре. Необходимо было навестить его. Я поблагодарил Верзилу, и он молча вышел, бросив на лежащего, как куль муки на полу, Тощего удовлетворённый взгляд.
Спрятав всё самое ценное, находившееся на столе, во избежание мести Тощего, когда он очнётся, я пошёл к выходу, резонно рассудив, что ходить теперь я могу, где заблагорассудится. За неимением другой одежды, я так и пошёл в прогоревшей рясе. Два разбойника, стоящие на страже, проводили меня долгими взглядами.
Сторож впустил меня беспрепятственно. Раненый рыцарь лежал молча и больше не метался по жесткой лавке. Всe повязки, которые я наложил на него, были сорваны. Лицо побледнело. Он переживал жестокий кризис и совсем обессилел.
Перед его глазами вставали картины его жизни, на которые он смотрел как бы со стороны. Чувствовал то, что чувствовали к нему окружающие его люди. Вот он взглянул на себя глазами своей матери и почувствовал гордость, каким красивым и смышлёным растёт мальчуган. Смотрел на себя со стороны друга детства и чувствовал обиду и злость за оскорбление, нанесённое ему, чтобы покрасоваться перед девицами. Увидел себя глазами будущей жены и чувствовал любовь… Глазами сына, и чувствовал восхищение перед отцом, большим и сильным… Глазами военачальника, и чувствовал надежду и удовлетворение.
Поистине бесконечные вереницы образов встали перед ним, и редко в этой тёмной ленте вспыхивали ярким огоньком радость или любовь.
Потом пошли совсем другие чувства.
Чувство ярости объяло его, когда он увидел себя глазами воина, защищавшего свою землю. Ужас охватил его, и он увидел себя глазами молодой женщины, прикрывающей своего ребёнка, прижавшегося к ней за мгновенье до того, как оба пали от его руки, потому что стояли между ним и богатой добычей. Пришла ещё волна ужаса, ещё и ещё. Страх. Ярость. Злоба.
От этих картин сердце рыцаря забилось часто-часто, лёгким перестало хватать воздуха, и, так и оставшись в железных объятьях чувства запоздалого раскаяния, он испустил дух, который канул в тёмные глубины, где будет пребывать вечность, ожидая прощения.
Я не мог видеть всего того, что пережил этот несчастный, мог только догадываться. Поэтому я прочёл молитву об упокоении, чтобы его дух нашёл правильную дорогу. И может быть, когда милосердный Господь дарует ему ещё один шанс, он проведёт свою жизнь в благих деяниях, в любви, даруя всем вокруг радость, надежду и помощь. Момент ухода в мир иной может быть разным, но всегда это таинство, и мне пришлось провести краткое отпевание, благо в монастыре я успел выучить всё, что необходимо в этих случаях.
Рыцари были подавлены. Военные люди очень тяжело переживают смерть друзей, особенно когда это произошло не на поле боя. Они молились вместе со мной и не боялись слёз. Я сказал им:
– О чём вы плачете, разве Папа не отпустил вам все грехи?
Один из рыцарей ответил:
– Столько грехов, сколько есть на нашей душе, даже Папе не под силу отпустить.
– Зато у вас есть время, чтобы отмолить их. То, чего не было у вашего друга, – сказал я и подумал, что не имею право осуждать этих людей, ибо сам не достоин.
– И всё же, помогите нам написать письма родным, – шепнул один из рыцарей.
– Я постараюсь, но не знаю, как мне удастся отправить их, ведь я не могу выйти за ворота. Но если вдруг появится хоть малейшая возможность, я попробую.
– Мы понимаем и не просим многого, и, уж конечно, отблагодарим…
В этот момент снаружи раздался пронзительный звук рожка. Приглашение на обед в разбойничьем логове! Я решил, что пора вливаться в коллектив и, возможно, разузнать что-нибудь о Тевтонце.
На улице, недалеко от кухни, из которой доносился рыбный запах, были поставлены несколько длинных столов с грубыми лавками по сторонам. Похоже, повар у них был опытный. На столе красовались свежеиспечённые лепешки. Со всех сторон подтягивались братья разбойнички, которые сначала подходили к кухне, где получали в свою миску каши и кусок вареной рыбы с какими-то специями.
На столе стояли также кувшины с вином, они сразу были захвачены наиболее наглыми из разбойников, которые теснили остальных и показывали свою силу. Это не добавляло мира в их и без того агрессивную среду. Получение пищи проходило в две смены, потому что для всех места не хватало. Я также направился к кухне, надеясь, что у них найдется миска и для меня.
На кухне орудовал приземистый крепыш, увешанный ножами, которому помогали два подростка, похожих друг на друга, как близнецы. Один нагребал кашу из большого котла, а второй выуживал рыбу из другого большой деревянной ложкой с дырой посередине. «Быстрей, быстрей!» – покрикивал повар. Народ переругивался и огрызался, постоянно оттесняя кого-нибудь назад. «Голодные разбойники – это страшное дело», – подумал я и встал в конец очереди. Моё появление вызвало резонанс в светских кругах. Разбойники стали переговариваться, а кое-кто засмеялся, глядя на мою прожженную рясу. Тощего среди них видно не было.
– Смотри-ка, Толстяк! У тебя появился конкурент! – крикнул кто-то.
Я заметил за столом знакомого Толстяка, который участвовал в нападении на Великана. Тот восседал в монашеской рясе, отправляя в рот огромные куски каши.
