Следующий день был последним учебным днем третьей четверти. Нам раздали дневники с оценками за четверть, а в шесть вечера я уже собрал свой маленький чемоданчик и стоял у окна, ожидая, когда за мной приедет Евдокимоф. Он не стал заходить внутрь, а только помахал мне рукой, чтобы я выходил с вещами. Я поскорее натянул куртку, взял чемодан и пакет с медом и орешками и пошел в холл, где почти все наши были в сборе. Кто-то смотрел кино по телевизору, Медведев, как обычно, был обижен, что проиграл Машке в шашки. Я со всеми попрощался. Витямба с Кирюшей пошли меня проводить до низа, но на лестничной клетке увидели Кристину, и тактично, пожав мне руку, удалились. Я обнял ее крепко и прошептал в ухо, что обязательно скоро вернусь. «Да, – сказала она мне. – Приезжай поскорее. Я тебя очень люблю». «И я тебя тоже… очень»… Мне было как-то тревожно за нее на душе, но при этом я чувствовал какой-то подъем и нетерпение. Мне предстояло то, о чем каждый божий день мечтает любой детдомовец: дорога домой, в семью, туда, где я буду сыном, где меня будут любить и понимать…

Мы переночевали в гостинице, так как у нас был очень ранний вылет и надо было вставать чуть ли не в пять утра. Евдокимоф заказал для нас уже другой номер. Там было две кровати, две тумбочки и два небольших кресла со столиком. Мы поужинали в том же отеле в ресторане и даже успели сходить на час в спа-салон на первом этаже. Оказывается, его посещение входило в стоимость проживания. Я первый раз был в таком месте. Везде так чисто и красиво! Зеркала, бассейн, финская сауна. Ужасно приятно было сидеть в белоснежном махровом халате и пить какой-то необычный зеленый чай с травами. Я смотрел на то, как в зеркале чуть колышется голубоватая вода, и чувствовал, что после суеты и волнений сегодняшнего дня я наконец-то могу расслабиться и просто получать удовольствие, что я все успел: попрощаться и с ребятами, и с ней – и все прошло как-то по-хорошему, без неприятного осадка, что сделал что-то не так или не сделал совсем. Мне было хорошо еще и оттого, что теперь мой опекун наконец-то рядом со мной, и я могу успокоиться, и во всем положиться на взрослого и умного человека, который заботится обо мне и так хорошо меня понимает. Евдокимоф смотрел на меня и улыбался. Он, мне кажется, тоже расслабился. Мы оба теперь могли просто молчать друг с другом и получать удовольствие от своего спокойного молчания. Я подумал, что разговаривать получается с самыми разными людьми, и даже неблизкими и незнакомыми. А вот молчать так, чтобы было комфортно в душе, можно только с очень близким и приятным тебе человеком. Так мы иногда подолгу молчали с Кристиной, просто прижавшись друг к другу и застыв. С родным человеком ничего и не надо говорить. Все ведь и так ясно.

Мы легли спать довольно рано, и я неожиданно для себя очень быстро и крепко заснул. Наверное, после сауны и плавания меня разморило. А утром, когда было еще совсем темно, я почувствовал, как меня осторожно трясет за плечо мой Евдокимоф: «Саша… просыпайся… нам надо вставать… у нас мало времени…» Он тряс меня как-то по-другому, не так, как это каждое утро делал Витямба. И он, конечно, не прыгал по мне задницей… Но мне было некогда думать об этом: Евдокимоф был уже в спортивных штанах и приседал и отжимался на ковре посередине комнаты:

– Ну и здоров ты спать! Тебя, оказывается, не так просто разбудить. Надо будет потренироваться на досуге.

Я тоже решил, что сделаю зарядку, и стал отжиматься рядом. Хотя раньше я никогда не делал зарядку сразу, как просыпался. Всегда потом, когда схожу в умывальник и почищу зубы. Но мне почему-то захотелось делать все, как мой опекун. И душ я раньше никогда раньше по утрам не принимал. Просто и некогда это было, а тут я после Евдокимофа тоже отправился мыться, и даже облился холодной водой. В отеле, несмотря на ранний час, нас покормили в ресторане яичницей с ветчиной и сыром. Приятно пахло кофе. Девушка на ресепшн уже вызвала нам такси. Евдокимоф отдал ей ключ от номера, и мы вышли на совсем еще пустынную улицу. Начинало светать. Было по-весеннему зябкое сибирское утро. Я уезжал. Впервые я уезжал из Новокузнецка так далеко. Ведь я никогда не был дальше нашего летнего лагеря в Карлыке. Но это же совсем рядом. В нашем же районе. И только один раз ездил на экскурсию с классом в Кемерово. А сейчас я уезжал в Москву. В большой прекрасный город, который мечтал увидеть долгие годы. В такси я тоже ехал второй раз. Первый был вчера. Мы сидели с Евдокимофым на заднем сидении. Он рассеянно смотрел в окно и зевал, и я тоже почему-то начал зевать. Через сорок пять минут мы были уже в аэропорту. Багаж не стали сдавать, взяли его в самолет. Я никогда не был в аэропорту и, конечно, ни разу не летал в самолете. Мне было немного страшно и ужасно интересно, как эта махина будет взлетать в небо, а мы будем сидеть у нее внутри. На паспортном контроле мужчина при погонах и в форме долго рассматривал мой паспорт и прочие бумаги, которые ему дал Евдокимоф.

– Кем Вам приходится мальчик?

– Это мой подопечный.

– А куда Вы его везете?

– Домой везу. На каникулы.

– Проходите. Хорошего полета.

В самолете мое место оказалось у окна. Евдокимоф сидел рядом, а потом, уже ближе к проходу, пожилая тетка. Мы с шумом разгонялись и вдруг оторвались от земли. Я замер. Внутри все оборвалась на секунды. Как будто в животе образовалась невесомость… Самолет набирал высоту, и я видел сверху весь наш город, блестящую в лучах утреннего солнца излучину реки и даже длинную крышу торгового центра «Планета», где мы когда-то, уже так давно, вместе сидели за столиком кафе с тогда еще таким неизвестным мне Евдокимофым. Он поймал мой взгляд, нагнулся ко мне и спросил на ушко как-то очень доверительно:

– Ты немного испугался?

Я улыбнулся и признался:

– Да, но совсем чуть-чуть. Только в первые секунды.

И я вдруг ощутил впервые это такое странное чувство… Совершенно новое… До этого я никому не смог бы сказать, что испугался, и при этом не ощущать, что мне стыдно от этого признания. Ведь быть трусом – стыдно. А сейчас мне не было стыдно совсем. Наоборот; мне было даже приятно признаться ему в этом своем незначительном малодушии. А может, дело в том, что я инстинктивно веду себя как детеныш, уверенный в том, что родитель как раз и есть тот, кто по определению обязан успокоить и защитить в любых ситуациях. Он ведь так хорошо понимает мои чувства! Почти как Кристина. Но она понимает их молча. А Евдокимоф их идентифицирует. Как же все-таки необыкновенно иметь родителей! Или хотя бы только одного из них. Можно полагаться во всем на человека, который тебя оберегает и, может быть, даже и любит.

…Евдокимоф помогает этой тетке, сидящей рядом, расстегнуть ремень безопасности. Она благодарит его:

– Вот спасибо! Можно угостить Вашего сыночка пирожком? Сноха испекла на дорогу. Он какие любит больше? С брусникой? Или с капустой?

Евдокимоф незаметно чуть подталкивает меня ногой.

– Он у меня разные любит? Какой ты выберешь, Саша?

– Можно мне лучше с капустой. Спасибо большое.

– Ох, как на папу похож мальчик!

– Ну да. Есть сходство… некоторое…

Может, и правда мы чем-то похожи. Мне было бы это приятно. Евдокимоф, конечно же, очень обаятельный человек. И Кристина и Люба говорили мне, что он еще и очень интересный мужчина. И не старый. И он намного моложе того же Игоряши. Впрочем, они, мне кажется, вообще всех сколько-нибудь видных мужчин обязательно сравнивают с Игоряшей. И в этом нет ничего удивительного. У нас же почти нет в школе учителей мужского пола, да еще таких импозантных и ярких, как наш историк. В обычной ситуации у девочек есть общение с самыми разными мужчинами: с папами, дедушками, дядьями и двоюродными братьями. Но у наших такого быть не может. Семьи ведь почти ни у кого нет. Да и у кого есть – можно ли это назвать семьей? Приходится сравнивать с одним-единственным, который имеется… Я искоса рассматриваю моего опекуна. Есть в нем что-то такое, что бы я хотел иметь и сам. Он очень приятный человек в общении, всегда мягко улыбается и изначально очень благожелателен к любому, с кем сталкивается даже на несколько секунд. Я уже пару раз замечал, что его принимают за иностранца и удивляются, когда он начинает говорить на красивом русском языке без всякого акцента. Как-то у нас в Новокузнецке такая манера общения не принята. Но, может, в Москве все так говорят? Не думаю… Тот же Игоряша гораздо резче в высказываниях, еще и насмешливее, что ли. А Евдокимоф неконфликтный, спокойный. Я бы хотел бы быть в любой ситуации таким уравновешенным, чтобы уметь добиваться всего улыбкой и доброжелательностью. Я бы сказал, что Игоряша – он все же наш, российский. А Евдокимоф – не совсем наш. Он еще немного импортный. Но при этом он не чужой. Во всяком случае, для меня.