…Игорь Дмитриевич, как и обещал, помог, и я закупился для моего опекуна медом и орешками. Получилось довольно много. На оставшиеся деньги я еще купил книгу с пьесами Евдокимофа. Прочел ее довольно быстро. Хотя раньше я только две пьесы читал: «Ревизор» Гоголя и «На дне» Горького, потому что мы их по программе изучали. А тут была книга, где напечатано четыре пьесы. И все они оказались очень интересными и даже загадочными. Кажется, я теперь начал понимать восхищенные слова Игоряши, библиотекарши и нашей литературички про моего опекуна. Потом и другие ребята из нашего класса эту книгу прочли. Причем и Люба, и Витямба, и Машка, и особенно Аверьянов по-настоящему увлеклись чтением Евдокимофа. Вечерами, когда я оставался один, а Витька спал или читал книжку, я доставал мой подарочный планшет и долго и подробно рассматривал фотки и видео с моим опекуном, Анной и его бывшей умершей женой. Я изучил во всех подробностях все помещения в московской квартире и запомнил, где там что находится. А еще Евдокимоф регулярно пересылал мне файлы с разной музыкой, которая ему нравилась. И должен сказать, я открыл для себя очень много новых композиторов и музыкантов. Мне очень понравились и увертюры, и арии из опер Россини, и чудесный марш из «Аиды» Верди, ария Нимарино из оперы «Любовный напиток» и потрясающие канон Пахельбеля и менуэт Боккерини. Это был для меня какой-то совершенно новый пласт музыкальной культуры, который оказался занимательным и замечательно эмоциональным.

Но большую часть из моих четырех тысяч я потратил на Кристину. Я несколько раз покупал ей розы. Каждый раз только по одной штуке. Но больше у нас в девяносто шестом своей девочке цветы никто никогда не дарил. Я был единственным, и Кристина очень гордилась тем, что ей дарят цветы. Но это были мелочи. Самое главное – я подарил ей настоящую золотую цепочку. Конечно, она была очень тоненькая и короткая, но все равно – это же было настоящее золото! Когда я попросил ее закрыть глаза и надел ей цепочку на шею, она даже расплакалась немного. От счастья. Нам с ней очень хорошо вместе, и я не знаю, что будет дальше… просто боюсь думать о том, что, возможно, придется расстаться с ней. Когда мы вдвоем, я понимаю, что не смогу это сделать никогда. Но вечером пишет Евдокимоф, и я хочу туда, к нему… Что мне делать?! Как же так могло случиться, что у меня произошло сразу два счастья и они мешают друг другу?..

За две недели до приезда ко мне Евдокимоф предложил наметить план мероприятий на время моих каникул. Он прислал множество вариантов, куда мы с ним пойдем. И я опять растерялся перед огромностью выбора, и он снова помогал мне решить, что выбрать. Прежде всего он настаивал, что я еду к нему не на экскурсию, а именно домой, в мой будущий дом. И мне надо понемногу привыкать к новой обстановке – а значит, нам надо проводить побольше времени в нашей квартире и в домашних делах. Но все же и посмотреть город стоит. Решили, что один день потратим на осмотр Кремля и Красную площадь, а потом прогуляемся по центру. В другой день вечером едем на концерт органной музыки Баха, который будет происходить в протестантском соборе и сопровождаться видеоинсталляциями прямо на потолке и в алтаре храма. Из похода в Третьяковскую галерею и музей изобразительных искусств имени Пушкина я выбрал первое. Еще я очень хотел пойти в оперу, посмотреть так понравившегося мне Россини. И к моей огромной радости, Евдокимоф купил билеты на «Севильского цирюльника». Чтобы я мог еще и развлечься, он предложил мне посетить Москвариум, а после него еще и поплавать с дельфинами. Как раз на этой моей каникулярной неделе у него должен был состояться фуршет по случаю постановки в каком-то очень известном московском театре евдокимофской пьесы. Решили, что пойдем туда вместе. Я пообещал, что не буду там слишком тушеваться, да мне и вправду было очень интересно посмотреть, что это такое есть – фуршет.

Единственное, что меня беспокоило, – это то, что у меня была не слишком подходящая одежда для светских мероприятий. Сашка Медведев сам предложил мне на неделю свою офигенную худи, но, померив ее, я понял, что рукава мне стали коротковаты. Видимо, за зиму я еще немного вытянулся. У Витки есть приличные темные брюки, но он же намного ниже меня, у меня в них лодыжки видны. А купить новые уже не на что. Все оставшиеся деньги я уже потратил на цепочку. Хорошо хоть есть отличные ботинки, которые мне подарил Евдокимоф, и приличная белая рубашка, которую выдали в детдоме. Трусы и носки у меня, правда, тоже позорные, но кто их видит-то? Только Витямба, когда спать ложимся, но его я не стесняюсь. Тем более у него трусняк не лучше моего. Такие же застиранные и растянутые. Когда я с Кристиной, я стараюсь поскорее стянуть с себя их. Она думает, что это я от нетерпения, а я просто стесняюсь их показывать.

С Игоряшей мы больше так по душам не говорили. И я никому, конечно, то, что он мне про себя поведал, не рассказываю. Пробовал вычислить, каких именно девочек они с женой рассматривали в качестве кандидатов на удочерение, но так и не понял. Просто у Игоряши есть одно странное свойство: почти каждый ребенок в девяносто шестом, с которым он хоть как-то соприкасается, становится уверен, что именно он или она и являются у нашего знаменитого историка настоящим фаворитом. Что именно их он любит больше всех остальных. Вот спроси того же Медведева или Кирюшу, и они тут же скажут тебе (по секрету, конечно), что Игорь Дмитриевич уделяет им времени и внимания больше, чем всем остальным пацанам в школе. А на самом деле Игоряша относится ко всем из нас одинаково. Просто одинаково внимательно и по-доброму.

Вечером, перед вторым приездом Евдокимофа, мы с Кристиной долго были вдвоем. Я все пытался понять, не ревнует ли она меня к моему опекуну. Мне показалось, что совсем нет. Она воспринимает его как моего близкого родственника, моего друга. Она любит меня, и поэтому любой, кто обо мне заботится, для нее очень хороший человек. Просто она бесхитростная, и ее чувства ко мне очень добрые… я целую ее губы, лоб, руки. Я закрываю свои глаза, но все равно вижу ее каждую секунду. У нее такие нежные руки! Когда она касается меня, все во мне трепещет и поднимается ей навстречу… как я люблю ее! Как я буду тосковать по ней все эти восемь дней в Москве.

…Евдокимоф прилетел тем же самолетом, в шесть утра. Опять не выспавшийся и с запотевшими очками. Я ждал его на остановке маршрутки, возле школы на нашей улице Климасенко. Он сразу меня увидел и схватил в охапку. Мы обнялись и чуть даже застыли так. Я тогда почувствовал, какой же он все-таки для меня родной, и как я по нему соскучился. Это был учебный день, и я опаздывал на урок. Мы поскорее пошли к школе. Я – на занятия, а он – прямиком в кабинет директора. Надо было дооформить мои бумаги для поездки в Москву. Пока я был на уроках, он успел встретиться с Григорием Ароновичем и забрал у него мои бумаги для оформления шенгенской визы. Потом еще мы с ним ходили в нашу библиотеку, и Евдокимоф там вручил нашей, обрадованной таким визитом библиотекарше большой сверток с книгами: и своими, и других известных российских писателей. Причем все книги были с дарственными надписями авторов: что они предназначены для детей из детского дома номер 96 города Новокузнецка. Библиотекарша была чрезвычайно польщена таким презентом и долго благодарила моего опекуна. Потом мы поехали на такси в опеку. Надо было что-то подписать еще и там; я должен был дать официальное согласие на поездку в Москву. Я думал, что, может быть, надо познакомить Евдокимофа с моей Кристиной, но ее нигде не было видно.

Вечером мы с ним пошли наконец-то прогуляться, и меня как прорвало. Я беспрерывно, взахлеб рассказывал ему что-то. И про наши школьные дела, и про то, какой из присланных им музыкальных файлов мне особенно понравился, про мои дела в музыкалке. Про Витямбу, Кирюшу и всех Лапушкиных. Еще – про театральную неделю и как отлично он придумал дополнить текст Шварца. И теперь мне было совсем легко говорить ему: «ты». Я рассказал ему про все, кроме моего разговора в день рождения с Игоряшей, и про мою Кристину. Почему-то я решил, что не стану с ним обсуждать то, как я счастлив любить ее и быть любимым ею…