– Ты почему, Белов, до сих пор не на ужине? Где ты шляешься по ночам?

И он, взяв меня под руку, повел назад через улицу, прямо в наш двор. Сопротивляться и убегать было бесполезно… Машина все еще стояла на месте со включенным фарами. Меня проводили прямо в ворота детского дома, и они, конечно, все видели… Я шел не оборачиваясь. А машина стояла и удивленно провожала меня…

В общем, они все поняли. Все сошлось. И то, что меня никто не приводит в музыкалку, и то, что никто не забирает из нее. Меня никто не кормит на переменах. Я плохо и бедно одет. Я детдомовский. Теперь они это знают. Ну и пусть. Главное – чтобы об этом не узнали в администрации музыкалки… Через день я снова пошел туда. Я боялся, но шел, всю дорогу успокаивая себя тем, что мне ведь, собственно, ничего не могут сделать. Ну ходил я два месяца бесплатно на уроки музыки, ну врал, что меня в журнале по ошибке не вписали. Что мне будет? Чего меня лишат? Возможности посещать музыкалку? Ну ничего. Переживу и это. На самом деле лишить чего-либо того, кто и так почти ничего не имеет, просто невозможно. Плевать на все это. Я пойду. И если удастся еще даже несколько раз (пусть даже всего один раз!) послушать эту очкастую по музлитре – это уже будет хорошо!

…Отношение Миши, как и его матери, ко мне явно изменилось. Я всегда это замечаю, когда окружающие вдруг узнают, что я детдомовский. Сразу на лицах появляется какая-то растерянность, смесь жалости и некоторого испуга, что ли… Вот и они. Сразу видны изменения. У Мишки оказалась двойная порция бутербродов и йогуртов, и он вежливо и неназойливо предложил мне еду. Я поблагодарил. Теперь все равно бессмысленно отпираться и делать вид, что не хочу есть. Мамаша тоже хоть и не подает вида, а смотрит на меня с сожалением. Да не волнуйтесь, маменька, я вашего сыночка никак не испорчу и не обижу. Но понимаю, что они не подозревают, что я в музыкалку хожу инкогнито, незаконно. Наверное, решили, что это программа такая городская – типа учат детдомовских музлитературе и сольфеджио. Вот и хорошо. Пусть и дальше не догадываются. Время ведь на меня работает.

…Но я недооценил один важный фактор. Бабье любит болтать и не может без того, чтобы не похвалить себя. В общем, сидя в ожидании своего чада в коридоре вместе с другими родителями, Мишкина мать рассказала им с печальным видом, что вот какой несчастный сирота учится в нашей музыкальной школе, между прочим, дружит с нашим сыном. А она (какая щедрость!) подкармливает бедного мальчика, а ее муж даже подвозит его до его сиротского приюта. Короче, теперь вся эта кодла взрослых без всякого стеснения разглядывала меня и перешептывалась. Это было совершенно невыносимо! И на переменах мне некуда было спрятаться. Я сразу же уходил в туалетную комнату и стоял там совсем один, моля Бога, чтобы эта пытка переменой наконец-то закончилась…

После того как меня раскололи Мишины родители, я смог сходить в музыкалку только еще три раза. Видимо, кто-то капнул в администрацию, и прямо на уроке музлитературы у очкастой открылась дверь и вошла директор школы. Видная дама со строгим лицом. Она сразу же обратилась ко мне с требовательной просьбой – пройти с ней. Я вышел. Она провела меня в учительскую, где сидело несколько других учителей, многих из которых я уже знал. Все молчали. И – о ужас! – там же я увидел мою Валерию Ильиничны Лежебрух. Она удивленно смотрела на меня. Но потом, слегка мне улыбнувшись, сообщила всем присутствующим:

– Да. Это действительно мальчик из девяносто шестого детского дома, Саша Белов. Присядь, пожалуйста, на этот стул, Саша. Я занимаюсь с ним фортепиано. И это очень хороший, прилежный и музыкальный мальчик. И мне кажется, он не совершил ничего такого ужасного. Просто ходил с другими детьми на занятия и учился. Что в этом плохого? Нет, я не вижу ничего такого страшного, что он не сказал об этом. Ну, во-первых, он очень скромный парень. И, во-вторых, он вполне самостоятельный. Конечно, нам придется сообщить директору детского дома, что ребенок без их ведома посещает музыкальную школу. Но давайте решать другой вопрос – как помочь ребенку. Я не понимаю, кому трудно от того, что в классе будет присутствовать еще один ученик, который, между прочим, очень хочет заниматься музыкой, и не из-под палки, как большая часть наших детей? Который действительно хочет учиться. Замечу, за все время, что Саша посещает занятия, ни один учитель не сказал про него ни одного дурного слова. По музыкальной литературе он вообще лучший в третьей группе. Я считаю, что мы просто обязаны помочь этому ребенку. Саша, подожди, пожалуйста, меня в холле.

В общем, вся эта история закончилась для меня вполне благополучно. В детдоме меня не ругали. И даже выдали проездной на автобус, чтобы я мог добираться до музыкалки побыстрее. Я хожу туда теперь совершенно спокойно, и меня перестало как-то особенно тревожить повышенное любопытство к моей персоне со стороны родителей и детей из других групп. Я по-прежнему общаюсь там с Мишей и даже с его мамой. И с благодарностью поедаю с ним бутеры и яблоки на переменах. Миша часто перекачивает мне всякую классику на флешку, и я потом записываю ее на телефон и могу часами слушать. Игоряша очень одобряет это мое увлечение и даже как-то подарил мне хорошие дорогие наушники. Якобы за хорошую успеваемость по истории, но я-то знаю, что это повод. Он просто всегда знает, что каждому из нас в данное время больше всего требуется. Я теперь с наушниками не расстаюсь. Берегу их.

Сегодня очень странный день. Он начался с самого утра как-то совсем не так. Витямба не разбудил меня, как обычно, бодрыми возгласами и прыганием задницей у меня по спине. Он лежал, завернувшись в одеяло и отвернувшись к стене. Я сразу почувствовал что-то неладное и встал около его кровати.

– Вить! Ты что не встаешь-то?.. Ты заболел?

– Нет, все нормально, ты иди, Саня, в умывальник. Я скоро встану.

Я немного постоял, взял полотенце, щетку и пошел умываться. Когда я вернулся, Витямба все еще лежал в том же положении.

– Не пойдешь на завтрак? Принести тебе хлеб с маслом и сыром?

– Нет, не надо… иди, Сань, завтракай, я полежу немного.

После завтрака я застал в нашей комнате Лидуху, которая осторожно выспрашивала Витьку о том, почему он не поднимается и не пошел кушать. Витька сдавленно отвечал, что просто хочет немного полежать. Раньше такого с ним никогда не случалось. Витямбе не были свойственны нервные срывы от малейшей обиды, как это иногда случалось с Медведевым. Все привыкли в девяносто шестом, что Витямба всегда на позитиве. И Лидуха поэтому сразу разволновались и пошла за сестрой в медпункт. Я сел на свою кровать и молчал. Было тихо. Я не знал, что делать. Просто сидел рядом с моим другом и переживал. Витька вздохнул и, не поворачиваясь ко мне, вдруг тихо сказал:

– Саш!.. Мне сегодня такой сон странный приснился. Как будто я попал в глубокую яму, под землю, и лежу там в темноте один и не могу даже пошевелиться, как будто меня сдавило что-то. И мне страшно очень.

– А что сдавило?

– Не могу понять. Но это была какая-то сила, которой невозможно сопротивляться. И это был такой ужас! Такой!.. Я не могу его даже описать. Мне никогда такое не снилось. И мне кажется, что это было наяву. Не могу забыть этот ужас и никогда не смогу.

– Это просто дурной сон, завтра тебе приснится что-то приятное. Типа твоей Катьки голой, – пытался я его рассмешить. – Или как Медведев дамочек изображал на конкурсе чтецов.

– Ты не понял. После того, что я почувствовал, я уже никогда не смогу быть таким, как раньше… никогда… потому что знаю, что это есть.

– Что «это»? Что «есть»? – допытывался я.

Но нас прервал Игоряша, который пришел в нашу комнату вместо медсестры. Видимо, Лидуха не зря знает нас с детства как облупленных. Она сразу почувствовала, что дело не в плохом самочувствии, а что-то другое случилось, что-то с психикой. Вот и пошла сразу же за Игоряшей. Лучше него в девяносто шестом никто не может пацана понять и успокоить. Это уже десятки раз проверено. Я хотел выйти из комнаты, но Игоряша остановил меня: