– Она хорошо владеет арийским.

– За время нашего знакомства я не единожды имел возможность убедиться, что вы понимаете арийцев безо всякого переводчика.

– Арийцам ни к чему знать, что я их понимаю. Раз инструкцией положен переводчик, значит, он должен быть. Чем вам не угодила Ника?

Майор поморщился, как от зубной боли:

– У Астеники Александровны нет опыта ведения переговоров. Сморозит какую-нибудь глупость и пиши пропало. Обидно терять преимущество из-за молоденькой дурочки.

– Ну, а где, по-вашему, ей набираться опыта? В машбюро? Так от этих вертихвосток только непристойностей можно набраться. Несолидно это – секретарь начальника Главобрштаба, а врага только на картинке видела. Не уж, пускай сходит, пощупает, понюхает пороху, побалакает по-ихнему. Тренироваться надо на кошках.

Угрюмов аж икнул:

– Это вы Крафта считаете кошкой?

– Не воспринимайте мои слова буквально, Крафта я считаю куда более крупным хищником, хотя на нашей территории он вынужден прятать зубы и когти. Поверьте, никаких преимуществ Ника нас не лишит, поскольку нельзя лишиться того, чем не обладаешь. Встреча в Кастории – пустая формальность, закономерный финал того, что обговорено на более высоком уровне. Нам с оберстом здесь отведены схожие роли: как марионетки, ведомые кукловодом, мы будем пыжиться, дуть щеки, делать вид, будто что-то решаем, хотя все решено без нас. От нас требуется лишь прийти, пожать друг другу руки, сесть по противные стороны стола и поставить автографы под заранее составленным договором. Этакое кукольное шоу для народа. Его отснимут, запротоколируют и покажут по всем телевизионным каналам. Набегут газетчики со своими вспышками. При всем моем уважении к вам, майор, я желал бы фотографироваться не с небритым мужиком, а с юной красивой девушкой.

– Позвольте, я бреюсь каждый день!

– Я выразился фигурально.

– Я могу подстраховать на случай, если что-то пойдет не так. А чем вам поможет выпускница педулища?7

– Вы завидуете, Угрюмов? Кадровый офицер, молодой, перспективный – и вдруг позавидовали, как вы сказали, выпускнице педулища? Ника тем и хороша, что совершенно безобидна. При виде нее враг утратит бдительность. Кстати, вы обратили внимание, что моя секретарша обладает чисто арийской внешностью? Она ходячее воплощение той самой чистоты расы, за которую радеют наши враги. Вы интересовались ее родословной?

К этому вопросу Максим Дмитриевич был готов, он и сам не раз ломал над ним голову. Отрапортовал бодро:

– По отцу бабушка и дедушка из кулаков, эти вряд ли были арийцами, а материнской линии она не знает.

– Ну так не поленитесь, наведите справки.

– Прикажете официальным запросом направить?

– Можно и официальным, – Громов задумчиво побарабанил пальцами по полированной поверхности стола. – Но это долго. А можно и по-человечески. Вы кому-то оказали услугу, вам кто-то окажет услугу. Учитесь быть любезным, майор.

– Да окажись Астеника Александровна хоть дважды арийкой, неужели вы и впрямь верите, что ей удастся размягчить Каменное Сердце? У Крафта нет слабостей!

– Слабости есть у всех.

– Даже у вас?

При этих словах майор не удержался, кинул взгляд на фоторамку, что стояла на рабочем столе Громова. Генерал перехватил взгляд своего подчиненного, опустил рамку лицевой стороной вниз, оберегая от назойливого интереса. Произнес холодно:

– Моей единственной слабостью была моя жена. Ради нее я без преувеличения был готов на все. Если бы не случилось того, что случилось, мы не говорили бы с вами теперь, я давно уже отбывал срок где-нибудь на Соловках. Но незачем ворошить прошлое. Теперь ее нет, и слабостей у меня тоже нет.

– Ваша новая секретарша похожа на вашу супругу. Поэтому вы ее выделяете?

– Я не имею обыкновения мешать личные интересы с работой. В Нике я ценю ум и трудолюбие. Ну, и безупречный арийский, само собой. Вместо того, чтобы повторять глупые сплетни, спуститесь-ка лучше в машбюро и отдадите моей секретарше вот это. Скажете – подарок.

Генерал протянул Угрюмову сверток, все время разговора ждавший на столе – нечто, завернутое в серую оберточную бумагу и перетянутое бумажной же веревкой. На миг Угрюмову примерещился запах лаванды и очень отдаленный – женских духов. Максим Дмитриевич принял сверток, но уходить не спешил – стоял, переминаясь с ноги на ногу, точно что-то позабыл. Поскольку Громов уже опустил глаза в бумаги, Максиму Дмитриевичу пришлось спросить:

– Я хотел узнать, как вы решили поступить с моим рапортом?

– Как, как? – по-стариковски ворчливо отозвался генерал. – Никак. Негоже взрослому мужику с девчонками воевать. Постыдились бы! А ведь еще меня в свои разборки втравливаете. Ступайте уже …

Дождавшись, когда за Угрюмовым затворится тяжелая дверь, Яков Викторович, пробурчал в спину ушедшему:

– … майор Лосик.

Затем он бережно вернул фоторамку в прежнее положение. С поблекшего снимка смотрела молодая женщина в летнем платье горошком. Полукруглый ажурный воротничок обхватывал изящную шейку, рукава-фонарики подчеркивали тонкость рук. Женщина была белокура и светлоока, с узким носиком, с тоненькими ниточками бровей. Чуть нарочитым жестом она отводила локон со лба. Ее губы раскрывала мягкая улыбка, обращенная кому-то, находящемуся за кадром – кому-то бесконечно дорогому, близкому, любимому, из той далекой жизни, дверь в которую затворилась навеки.

С перекошенным, точно от оскомины, лицом майор Угрюмов ворвался в машбюро. Застиг всех троих: и секретаршу, и кукушек-машинисток за форменным непотребством – прямо на рабочем столе, поверх секретных донесений и шифртелеграмм, легкомысленные девицы рассыпали карандаши, тени для век, кремы, помады, шпильки. Пахло «Северной Венецией» и лаком для волос. Густым облаком висела пудра.

Не удержавшись, майор чихнул. Отыскал взглядом секретаршу. Та выглядела непривычно ярко. Тяжелые косы короной лежали вокруг головы, в аккуратные мочки ушей были продеты серьги-жемчужины. На лице обозначились дуги бровей, вразлет поднимавшиеся от переносицы к вискам. Отчего-то прежде майор не замечал их. Подкрашенные голубым перламутром глаза сделались огромными, ясными. На скулах алел стыдливый румянец. Бордовую помаду сменила другая, цвета земляники – вроде и менее пошлая, но куда как более манящая. Угрюмов вдруг поймал себя на желании впиться в эти сочные губы, лизать их, кусать, мять, заглатывать целиком, точно ягоды на лесной поляне… Тряхнул головой, отгоняя непотребные мысли:

– Окно откройте. Навоняли тут, дышать нечем!

– Так оно же открыто, Максим Дмитриевич.

Даже голос секретарши теперь звучал иначе: томно, воркующе, будто она предлагала ему разделить постель, а не говорила банальности про окно. Угрюмов сунул в руки Астеники сверток, пробурчал:

– Подарок от генерала Громова.

– Подарок? Но зачем? Мне не нужно ничего.

– Не могу знать. В чужих вещать рыться не приучен. Генерал приказал, извольте получить, – скороговоркой ответил майор и ринулся вон, пока непотребство не завладело им окончательно.

От сильного хлопка двери медвежонок без лапы вновь полетел на пол и на сей раз расколотился вдребезги.

– Вот ведь гад какой! – в сердцах воскликнула Любочка, как будто своим уходом майор разбил по меньшей мере ее сердце, а никак не фарфоровую безделушку.

Клара тотчас же подскочила к Астенике:

– Ну что там, что? Разворачивай скорее!

Ася медлила.

– Думаешь, стоит? Уместно ли принимать подарки от начальника?

– Генерал ничего просто так не делает. Раз прислал, значит нужно. Ну давай же!

Не дожидаясь, Клара сама дернула за веревку, которой был обмотан сверток. Неплотно затянутый бант развязался, открылась черная в белый горошек ткань, несколько сухих лавандовых веточек упало на пол. Запах «Северной Венеции» усилился.

– Ой! – воскликнула Астеника.

– Не томи! – торопила любопытная Клара. Любочка прекратила причитать и тоже заинтересовалась подарком.