– На тебя? – удивилась Любочка. – Вот уж не поверю. Чем ты ему насолила?

Машинистки как по команде подобрались, уставились на товарку двумя парами блестящих от любопытства глаз.

– Якова Викторовича на встречу с арийцами посылают. Он мне наказал идти с ним.

– Ну так иди!

– Да мне надеть совсем нечего… Платье-то штопанное, чулки точно назло об стул зацепила… А где новые взять? И в парикмахерскую не успеваю, там же электричество днем отключают, чтобы экономить.

«Да, милочка, чуть не забыл. На сегодняшний вечер ничего не планируйте, и ухажерам своим скажите, чтобы обождали – есть дела поважнее. В гостинице Кастория будут переговоры с арийцами об обмене военнопленными. Пойдете со мной в качестве переводчика. Извольте уж прихорошиться – щечки там нарумяньте, косы эти ваши баранками накрутите. Арийцы большое значение придают внешности, так что постарайтесь произвести на них впечатление. В конце концов, от их расположения зависят судьбы наших ребят».

Яков Викторович произнес это мимоходом, но Астеника не обманулась шутливым тоном начальника. Понимала, что никакая это не просьба, а самый настоящий приказ, который нельзя не исполнить. А как исполнять, если из одежды у нее та самая блузка с юбкой, в которых она проходила собеседование, да старенькое синее платье? Много ли вещей нужно сельской учительнице?

Наряды она собиралась сшить с первой зарплаты. Приглядывалась к дорогим красивым материалам в Центральном универмаге, заходила в комиссионные магазины, даже выбрала ткань по душе, но получив долгожданные двести рублей, почти все отправила маме – ей колхоз задерживал зарплату. Также получилось и с последующими деньгами. Стыдно было наряжаться, пока мать голодала. Астеника по-прежнему ходила в юбке с блузой да стареньком платье, на котором меняла белые кружевные воротнички, надеясь хоть так добиться разнообразия.

– Что делать-то, девочки? Яков Викторович говорит от того, как я выглядеть буду на этой встрече, зависит судьба наших ребят. А я только сегодня о ней услыхала! Кабы знала наперед, уж наверно что-нибудь да придумала!

– Ох уж твой Яков Викторович, любит он преувеличить! – фыркнула Любочка. – кабы женская красота что-то решала, ни одной ведьмы в средневековье бы не сожгли! Мужчины не прочь обладать красотой, но жертвовать ради нее своим удобством не станут.

Клара не упустила случая блеснуть осведомленностью:

– Знаем мы про твои переговоры, даром что ли секретные документы с утра до вечера печатаем? Нашу сторону представляет Громов, затем из службы «Р» кого-то собираются направить и еще приедут особисты, у этих директива о необходимости присутствовать на любых встречах с участием иностранцев. А от арийцев будет оберст5 Крафт6. Он у них самый смелый, его всегда к нам засылают.

– Сам Петер Крафт будет? – восторженно ахнула Любочка. – Ну и повезло же тебе, Ася, оберста вживую увидеть! Я на него только в телевизоре смотрела. Настоящий нордический красавец, будто с картинки: высоченный, плечи литые, а как на нем китель сидит! Лучше, чем на любом манекене! Да он и сам будто манекенщик!

Любочка принялась поспешно рыться в ящиках стола. Наведением порядка она не утруждалась – сметала в ящики все подряд, авось пригодится. На пол летели перья, химические карандаши, подушечки для штампов, сменные ленты к печатным машинками, острые металлические кнопки, скрепки. Наконец Любочка выдернула из завалов крохотный блокнотик вырвала из него исписанные листы, а оставшиеся с просительным видом протянула Астенике.

– Слушай, там после официальной части банкет последует, чтобы показать арийцам, что нам нас ни голодом, ни войной не сломить. Ты дождись, когда все напьются, а потом попроси автограф.

– Кого попросить? – не поняла Ася.

– Да автограф у Крафта! – нетерпеливо воскликнула Любочка, дивясь ее непонятливости.

– Ты что, Любочка, он же враг! Арийцы русских мальчишек расстреливают, а ты автограф. Как подумаю, что брат на передовой наш покой кровью покупает, так сама бы взяла пистолет да всех арийцев перестреляла, лишь бы только он живым воротился.

– Фу, какая кровожадная. Ну что ты к Крафту-то цепляешься? Не он эту войну начал, он – офицер, военнообязанный, делает, что ему начальство велит. Как ты, как все мы.

– Нельзя нас с боевым офицером сравнивать! Мы-то в тылу сидим, по людям не стреляем.

– Нам велено, вот и сидим. А пошлют на передовую – так и пойдем. И стрелять будем. Сама же сказала, кабы у тебя был пистолет, так бы стреляла. И Яков Викторович твой тоже, между прочим, немало арийских солдат положил – хоть сам, хоть руками солдат. А Крафту я добровольно в плен отдаться готова безо всякой надежды на возвращение. Без-воз-врат-но. Безвозвратно-развратно, сердцу приятно спеться с ним складно, сердцу приятно, а телу – усладно…. – пропела Любочка на манер арии из оперетты. – Ну, чего тебе стоит спросить автограф? Ты ж не для себя, для меня просишь! А я тебе ну вот что хочешь взамен сделаю!

Клара выкрутила из своей машинки лист бумаги и тоже протянула Астенике:

– И мне тоже возьми. Крафта зовут человек без слабостей, Петер – Каменное Сердце. Он среди арийцев очень популярен.

– И ниже пояса у Крафта, наверное, тоже все как камень! – то ли хихикнула, то ли всхлипнула Любочка.

– Викторович Крафта, кстати, очень уважает. Каждая его победа для генерала как личная драма, ну а если в чем-то обойти удается, ходит потом гоголем. Прямо как мальчишки в песочнице, даром, что не песком – людскими жизнями играют. Репортеров на эту встречу куча понаедет, снимать станут для телевидения. Представляешь, тебя в новостях покажут и еще в газетах напечатают.

– Да меня-то зачем печатать? Якова Викторовича, вот кого печатать надо.

– Уж поверь, газетчики никого не упустят – ни тебя, ни Якова Викторовича, дай им волю они нашу бабу Агриппину напечатают. Любочка, давай-ка сюда косметику, будем делать из Аси красавицу. Порванные чулки – это чепуха, сейчас карандашиком линию начертим, будет казаться, будто шов на чулках, кто там приглядываться станет. А туфли я свои лаковые на шпильке одолжу. Еще бы платье новое…

Схожий разговор происходил в это же время в кабинете генерала Громова, этажом выше. Главный Оборонный штаб занимал особняк, отнятый после революции у какого-то графа, лестницы в нем были мраморными, на потолках сохранились остатки лепнины, на стенах – дубовые панели. В просторное помещение кабинета, переделанное из бальной залы, были втиснуты старинные шкафы-витрины, заваленные картами, планшетами, бумагами с донесениями, книгами в рассыпающихся от ветхости переплетах. Стулья тоже были из графских запасов, с крепкими спинками и изогнутыми ножками, правда ткань обивки не выдержала испытания временем, и это порядком портило их внешний вид.

– Зачем вам секретарша на переговорах? – спросил майор Угрюмов, пытаясь умостится на скрипучем стуле и в душе проклиная непритязательность начальника – другой на его месте давно бы уже новую мебель поставил, а графскую рухлядь отравил на свалку, где ей самое место.

Максим Дмитриевич работал под началом Громова десять лет, выполнял разные, порой щекотливые поручения, и теперь решительно недоумевал, отчего его, служившего верой и правдой, генерал отодвигает в сторону ради какой-то пигалицы. Неужто и впрямь неровно к ней дышит, как болтают сплетники? Седина в голову – бес в ребро?

Лицо Громова не выражало ничего. Обычное лицо – немолодое, усталое, с кустистыми седыми бровями, мясистым носом в красной сеточке капилляров и тонкой кривой линией рта. Под глазами набрякли мешки, щеки обвисли, делая Якова Викторовича похожим на мастифа. Хотя почему делая? Генерал и раньше напоминал Угрюмову этого цепкого пса, но годы высветили сходство явственнее, отобразили характер на лице – мимикой, морщинами, непримиримой сталью взгляда.

Громов не спешил отвечать. Вытащил из внутреннего кармана кителя портсигар с крепким Беломорканалом, закурил, игнорируя пепельницу, стряхнул пепел в кадку с фикусом. Когда Угрюмов окончательно потерял надежду что-нибудь услышать, Яков Викторович все-таки заговорил, хотя его слова также не дали подсказки: